Сергей Самаров - Первый к бою готов!
Так, ни о чем не разговаривая, мы просидели минут десять, если не больше. У меня в плену как-то нарушилось привычное умение отсчитывать время. Иногда кажется, что прошел час, а потом говорят, что только десять минут всего меня и били-то...
Наконец зазвонил телефон. Мовсаев трубку взял и долго говорил о чем-то на чеченском языке. Потом что-то записал и трубку положил. Опять минуту подумал и закурил новую сигарету. И только после этого начал разговор:
– Значит, ты, капитан, говоришь, что капитан Дмитриенко не служит в ФСБ?..
И стоило ждать, чтобы задать тот же вопрос?
– Он служит в нашей бригаде...
Я подумал, что после этого ответа Мовсаев позовет шакалов и меня снова начнут «обрабатывать». Но Абу только криво усмехнулся.
– Значит, твой лейтенант ужом вертится и оговаривает капитана...
Я не ответил.
– Боится лейтенант побоев... Боится... Ладно, я не о том... Первый вопрос... Почему ваше командование не начинает переговоров об обмене? Не мы же должны начинать их...
– Об этом следует спросить командование. Я только линейный офицер, исполнитель, и не могу отвечать за штабных работников...
– Плохо... Тогда второй вопрос! Я тебе сейчас дам трубку, ты поговори со своим командиром бригады... Мне передали только номер вашего дежурного, пусть он командира бригады найдет... Ты переговори с ним и подскажи, что у нас есть предложения по обмену. Но решаться все должно на более высоком уровне, чем командир бригады спецназа. Пусть он сам к своему командованию выходит... Поговоришь?..
– Отчего же... Переговорю...
Мовсаев резко встал, отчего опрокинул стул на стену, протянул мне трубку и стал набирать номер, который при мне записал во время разговора. И тут же включил спикерфон, чтобы слышать разговор и иметь возможность в него вмешаться при необходимости.
Дежурный оказался незнакомым, наверное из пополнения, но ответил сразу. Я представился, сказал, что звоню из плена, и попросил позвать командира бригады. К моему счастью, полковник оказался в кабинете.
– Леня, ты? – спросил возбужденно.
– Я, товарищ полковник...
– Что-то голос не узнаю... – в голосе почувствовалось беспокойство.
– Говорить трудно... У меня ребра сломаны...
Конечно, полковник привык, что у меня слова вылетают, как пули из автомата. Как тут узнаешь... Но интонации он все же уловил.
– Скажи-ка, как мою собаку зовут?
– Кучум...
– Все нормально, Леня... Где ты?
– В Шали... Вместе со всеми, товарищ полковник... Я звоню из кабинета начальника местной службы шариатской безопасности Абу Мовсаева. Он рядом стоит... Спрашивает, собирается ли наше командование производить обмен и почему не торопятся с предложениями...
– Ничего наше командование делать не хочет, извини уж, Леня... Мы по своим каналам вышли на советника представителя президента по делам национальностей, есть такой – Ким Македонович Цоголов...
– Я не знаю его, товарищ полковник...
– Я знаю... – сказал, склонившись над «дипломатом», где был вмонтирован микрофон, Мовсаев. – И что говорит Цоголов?
– Это, как я понимаю, говорит Мовсаев? – спросил полковник.
– Да, это говорит Мовсаев...
– Цоголову нет необходимости обращаться по воинской инстанции, и он сразу вышел на руководство рангом выше. Сейчас вопрос решается, кажется, положительно...
– Значит, – спросил Мовсаев, – я могу готовить списки для обмена?
– Я полагаю, что можете... Леня, ты сам-то как?
– Держусь, товарищ полковник... Мечтаю встать в строй...
– Держись, сынок...
Мовсаев отключил разговор.
Я поднял глаза и увидел, как у Абу округлились глаза.
– Ты сын командира бригады?
Теперь я усмехнулся.
– Полковник всех своих подчиненных так зовет... Командир – отец солдат... А мы его за глаза зовем Батей...
Мой ответ Мовсаева сильно разочаровал...»
* * *У меня стакан как-то нечаянно оказался пустым. Я отложил тетрадку и налил себе. Посмотрел – Онуфрий к водке даже не притронулся и сидел, отстраненно о чем-то думая.
– Ты не спишь? – спросил я.
– Вспомнилось просто... Мы же с первого дня обмена ждали... А нас никто и менять не хотел... Если бы не Цоголов, так бы и не стали менять... Помню, офицеров вообще грозились под суд отдать... И хоть бы кто того дурака генерала, что нас походным маршем в плен послал, недобрым словом помянул...
Я обрадованно заулыбался его наивности.
– Солдат – стрелочник для непосредственного командира, а непосредственный командир солдат – стрелочник для высшего командира. К этому пора привыкнуть. Стрелочник виноват испокон веков... Если у нас провести аттестацию генералов, то их следует через одного в младшие сержанты разжаловать...
– Это не наша забота... Читать дальше будешь?
– Почитаю... Только глотку промою...
– А я пока Анжелине звякну...
Он набрал с мобилы номер. Долго ждал ответа. Так и не дождался...
– Похоже, она трубку потеряла... – посетовал.
Тут она ответила.
– Как настроение? – не представившись, спросил Онуфрий и тут же включил громкость трубки на полную мощность. У него хорошая трубка, все слышно, но, если на полную громкость включаешь, надо от уха подальше держать. Не то оглохнешь...
– Твоими заботами... Рву и мечу... К тебе, кстати, заезжала...
– Зачем?
– Хотела физиономию расцарапать...
– Вот совпадение, а я тебя найти хотел, чтобы синяк под глаз поставить...
– Завтра увидимся у следователя Николаева...
– Он не следователь, он старший опер... Можно и сегодня увидеться... Я согласен все дела бросить и к тебе сорваться...
– Ты где сейчас?
– Есть у меня такой товарищ по фамилии Волк... Мы с ним водку пьем за твое здоровье и благополучие...
– Не упейся совсем, а то завтра на очной ставке дураком будешь выглядеть...
– От свидания, значит, хитро уклоняешься...
– Бегом убегаю...
– Я не догоняю, беги...
Онуфрий отключился и с мрачным лицом убрал трубку.
Я снова взялся за тетрадь...
* * *...«В камере лейтенант Угаров встретил меня удивленным вопросом в глазах. Он ожидал, должно быть, что меня приволокут, как покойника, за ноги, но я пришел сам и почти бодро. По крайней мере, ему так намеренно показал. Лейтенант кружку приготовил, мне протянул. У меня опять в горле спазм начался, но я протянутую кружку отстранил.
– Мовсаев чаем напоил...
Знал бы кто, какого труда мне стоило отказаться от воды. Но очень не хотелось показать Угарову, что я прибегаю к его услугам. Будет невтерпеж, сам встану и кружку возьму. Это не его собственность, а собственность камеры...
– И что он? – вопрос, наверное, относился к Мовсаеву.
– Батя из Моздока звонил... Переговорили...
– И что?
– Ничего... Об обмене разговаривали...
Больше я никакой информации давать не стал, вопросы просто демонстративно не услышал, лег на свой топчан и традиционно к стенке отвернулся. Да и, говоря по правде, мне в самом деле очень хотелось выспаться. Я уже привык, что не сплю ночью из-за боли после вечернего допроса. Потом утром долго отсыпаюсь. А сразу войти в другой график мне трудно.
Не знаю как, но информацию о возможности обмена довели до всех. У нас к этому времени возобновили прогулки во дворе гауптвахты. Прогулки и раньше были, как только нас в Шали перевезли. Потом кто-то отменил их. Может быть, даже не отменили, а посчитали лишним время тратить на нас. И перестали выводить. Сейчас снова начали. Это уже были хорошие признаки, намечалось послабление режима содержания. Еще лучшим признаком было то, что меня перестали вызывать на вечерние допросы. Три дня не вызывали. И я за эти три дня «отпуска» почувствовал бы себя почти здоровым, если бы не мучила непроходящая боль в грудной клетке. Отчего-то становилось временами трудно дышать. Я не большой любитель жаловаться и никому словом об этом не обмолвился. Только на прогулках старался держаться подальше от охранников, которые курили. Табачный дым не выносил... А едва ближе к солдатам оказывался, они вопросами засыпали... Вернее, одним и тем же вопросом: когда? Когда состоится обмен? Но не мог же я им сказать, что высшее командование обменом не обеспокоено и только бригада по собственной инициативе пытается что-то сделать. А другой информацией я не располагал.
В один из этих дней нас даже хорошо накормили. И караульный, немолодой чечен с большим шрамом от ожога на скуле, сказал, что из бригады прислали три коробки тушенки и мешок крупы. Конечно, нас кормили не тушенкой, а какими-то помоями... Зато помоев дали много...
Через три дня меня, опять же утром, повели на допрос. Я уже понял, что если ведут утром, значит, к Абу Мовсаеву. И не ошибся... Тот же кабинет, тот же чай в стакане с серебряным подстаканником и полная комната дыма. Форточки в окне не было, да и окно по причине подступивших холодов было оклеено полосками газет, чтобы не продувало. Я сразу закашлялся...
Мовсаев теперь недолго думал, он был раздражен и готов был сорвать зло на мне.
– Звони своему полковнику... Пусть он срочно связывается с Цоголовым... Ваше командование на смех подняло наши списки... Они не хотят вас менять... Скажи, что, если списки не утвердят, мы всех вас расстреляем... По одному в день... Нам наши люди нужны, а вас просто так кормить мы не намерены...
