Сергей Майоров - Последний долг
Не заходя в зал, я остановился у стены и присвистнул.
Он не обратил внимания. Я свистнул снова, а потом крикнул:
— Эй, Фунтик!
Фунт — кличка. Фунтиком его звали только я и другие опера, а Савельев при общении с ним неизменно добавлял еще и подзатыльник.
Фунт вздрогнул и обернулся. Лицо его выражало ярость. Отыскав взглядом меня, он покрылся пятнами, а потом, нахохлившись, засеменил ко мне, скрипя новыми ботинками.
Я стоял и улыбался.
— Послушай, ты, — задыхаясь, сказал он, — ты…
Я врезал ему по роже. Несильно. Он заткнулся и заморгал. Быстро-быстро, как и полтора года назад.
Я улыбался. Фунт был растерян. Он знал, конечно, что из милиции меня уволили, но кем я был теперь, не догадывался и боялся ошибиться.
— Здравствуй, Фунтик, — доброжелательно сказал я. — Как жизнь? Как здоровье?
Он потер ушибленное место и промолчал.
— Пошли, разговор есть. — Я показал на приоткрытую дверь кафетерия.
— А ты уверен, что нам есть о чем говорить? Я задумчиво посмотрел на свой кулак, и Фунт ощутимо напрягся.
— По-моему, я никогда не разрешал тебе обращаться ко мне на «ты». Разве не так?
Он пробурчал что-то нечленораздельное. Я снова кивнул на двери кафе, откуда выходили два высоченных нефа в сопровождении потрепанной нашей соотечественницы. Она работала в гостинице еще до моего увольнения; имени ее я не помнил. В память врезалось, что она имела высшее техническое образование и когда-то преподавала в ПТУ.
— Пошли?
Фунт вздохнул и, передернув плечами, зашагал к кафе.
Мы сели за столик. Я взял себе кофе, он — банку «джин-тоника». С треском открыл ее, глотнул и поставил на столик, разглядывая носки своих ботинок… Приняв какое-то решение, он вскинул голову и уставился на меня своими водянистыми бегающими глазами.
Я уже достал из кармана удостоверение, которым снабдил меня Марголин, и, не раскрывая, вертел его в руках, отхлебывая горячий кофе и усмехаясь.
— Ты уверен, что правильно себя ведешь? — спросил Фунт.
Он начал говорить энергично, с «наездом», встряхивая длинной светлой челкой и наклоняясь все ниже к столу. Постепенно напор его ослабевал, и, замолчав, он неотрывно смотрел на зажатую в моих пальцах «ксиву».
Я показал ему обложку, потом, когда он удивленно вскинул на меня свои водянистые голубые глаза, раскрыл книжечку.
— Понятно?
Он подавленно молчал. Убирая удостоверение в карман, я понял, что не обманул его ожиданий.
— Значит, говоришь, дела у тебя идут нормально? Это хорошо… Я тебя, Фунтик, не задержу. Так, обрешили пару вопросов и разбежались. Как в старые добрые времена. Помнишь, да? Помнишь, как ты мне про армян, которые с золотом заморачивались, говорил? Или про бойца с «тэтэшником», который на последнем этаже отирался?
Первый случай, про армян, был чистейшей правдой, а второй я придумал экспромтом. Фунт удивленно вскинул брови, но не возразил. Подумал, наверное, что я просто путаю.
— Или еще… — Я улыбнулся.
— Я понял. — Сутенер допил коктейль и нервно смял банку. Ему явно хотелось добавить еще, и чего-нибудь покрепче, но отойти к стойке он не решился.
— Я тебя сильно не затрудню. В память о нашей прежней пылкой дружбе. Меня интересуют трое наших ребят, которые приезжают сюда каждый понедельник.
— Но… — Похоже, он меньше всего ожидал услышать этот вопрос.
— Я работаю в отделе внутренней безопасности. Открою тебе такой маленький секрет, поскольку парень ты надежный, проверенный…
— Да?
— Жду.
— Я возьму еще джина…
— Попозже. Не бойся, я не дам тебе засохнуть. Ну?
— Я…
— Фунтик, не раздражай меня. Глядишь, на свете станет одним сутенером меньше. Или одним инвалидом больше, кому как нравится. А твои девочки будут скучать недолго. Я позабочусь, подберу им какого-нибудь душевного товарища. Н-ну?
— Я… — Бедный, он весь покрылся испариной. — А что мне сказать?
— Все. Все, что знаешь. Я не обижусь, если получится много.
— Спрашивайте, а так…
— Ты меня утомил! Ты, баран, языка русского не понимаешь? Чего придуриваешься, блоха помойная?
В кармане куртки у него зазвонил радиотелефон, и я сказал:
— Я тебе сейчас трубку в задницу засуну, козел ты драный! Чего, бля, крутым стал?
Гостиницу курировали «хабаровские», никакой ценности Фунт для них не представлял и рассчитывать на их поддержку не мог. Он исправно отстегивал им деньги из заработка своих девочек, и на этом их отношения заканчивались, если не считать, что местный «бригадир» лупил его за какие-то дела, и разок его пинали всей бригадой, по пьяни. Он шмыгнул носом.
— Ну, приезжают в понедельник вечером. Часа на два-три. У одного из них тут сестра дежурной по этажу работает. Они и останавливаются на ее третьем этаже. Нигде, естественно, не регистрируются… она так пускает.
— Какие номера они берут?
— Триста сороковой, триста сорок третий. Это в конце коридора, около пожарной лестницы.
— Что делают?
— Да ничего! В номере своем сидят…
— Что, и баб к себе не водят?
— Нет, не видел ни разу. — Фунт опустил глаза.
Я перегнулся через стол, глядя ему в лицо, протянул руку, забрался под толстый меховой воротник и скомкал свитер. Выдержав паузу, тряханул его, сжимая свитером дряблую толстую шею.
Он прекрасно понимал, что я раскусил его вранье.
— Ты меня зае… л, падла, — прошипел я, и Фунт сорвавшимся тонким голоском отозвался:
— Я понял, понял!
Я немного подождал, глядя, как наливается кровью его лицо, а потом отпустил пальцы и брезгливо вытер их о скатерть. Закурил. Фунт попытался поднести мне зажигалку. Я презрительно оттолкнул его руку.
— Дальше!
— Павлик… Ну, этот, у которого здесь сеструха работает, иногда баб приводит. Я его с какой-то посторонней засек. И раза два моих брал, Ленку и Ритку. Вы их должны помнить…
— На что намекаешь, морда?
— Нет, они здесь еще при вас работали…
— Дальше!
— Чтобы пили — не видел. Раз попал, когда они в ресторане обедали, так все нормально.
— Кто обедал?
— Павлик и этот, нерусский. Не знаю, как его зовут. А потом и третий пришел. Травку или ширево не спрашивали никогда, и девчонки ничего не говорили. Из номера не ходят никуда, ну, если только на ужин. Я даже не знаю, зачем они сюда приезжают! Не знаю, честное слово!
— Погоди, дай подумать…
Я задал Фунту еще несколько вопросов. И остался доволен беседой. Потом вытащил бумажник.
— Держи. Сто баксов.
— Не, не надо! Зачем? — Фунт покраснел от смущения.
— Бери-бери, деньги лишними не бывают! Бери, ты их честно заработал!
Продолжая неизвестно чего стесняться, Фунт взял банкноту и, свернув, убрал в наружный карман куртки. Ему не терпелось сорваться с места и побыстрее забыть о моем визите. Но я не спешил расставаться. Убрав бумажник, я достал диктофон — тот самый, красильниковский. Батарейки я заменил, и теперь он работал исправно. Мне показалось, что Фунта хватит инфаркт.
С невинным видом я остановил запись, отмотал пленку назад и включил воспроизведение. Качество оказалось идеальным, отлично различались не только наши слова, но и гудение кофеварочного аппарата на стойке.
— Ну, зачем же вы так? — плаксиво пробормотал Фунт и помассировал область сердца.
— Странный ты человек, — отозвался я, убирая диктофон в карман. — А как же с тобой? Ты ведь не понимаешь по-нормальному. Столько лет на опасной работе, давно бы уже привыкнуть должен… Ладно, спасибо тебе за информацию! Хотя ничего ценного от тебя, как и раньше, не получишь.
— Так вы… — он не знал, что думать, и так и сидел, застыв с прижатой к груди рукой. — А вы точно из «Оцепления»?
— Нет, — я улыбнулся, — развлекаюсь.
— А-а…
— Все, толстый, пока! Не ешь много сладкого и не нервничай, на твоей службе это вредно. Могут преждевременно на пенсию отправить. Пока! Берегись СПИДа!
Я вышел в холл и столкнулся с Савельевым. Он отшагнул в сторону, прижимая под мышкой папку, и исподлобья глянул на меня.
Мы молча пожали друг другу руки.
— Как живешь? — спросил Гена.
— По-разному. Иногда — ничего.
— Пошли, кофе попьем?
— Извини, со временем туго.
— Пять минут тебя не спасут.
Не дожидаясь ответа, он направился в кафетерий. После короткого колебания я двинулся следом.
В дверях Савельев столкнулся с Фунтом, тот куда-то спешил. Несильно ткнув его ладонью в лоб, Гена брезгливо сказал: «Брысь!» Фунт пропустил нас, глаза его при этом приобрели идеально круглую форму.
Мы сели за тот же столик. Гена взял кофе и, помешивая ложкой, о чем-то думал. Я почувствовал себя неуверенно, особенно когда Гена оторвался от созерцания темно-коричневой бурды и посмотрел на меня. Я помнил этот его взгляд. Так он смотрел, разговаривая с задержанными или с заявителями, которые откровенно врали. Неприятный взгляд, тяжелый. Сразу хочется во всем признаться. Даже если ничего и не совершал.
![Сергей Майоров - Слепой Агент [Последний долг, Золотой поезд]](/uploads/posts/books/242789/242789.jpg)
