Сергей Зверев - Гавайская петля
Дорога забирала вправо, она и впрямь тянулась по краю скалы. Ограничительных барьеров здесь не было, лишь какие-то столбики с выцветшей краской. Несколько деревьев на вершине – косоруких, изломанных, наклоненных к морю. Павел сбавил скорость, чтобы вписаться в поворот. И уже торжествовал очередную победу, когда все трое за его спиной открыли дружный огонь! Двое из автоматов, третий из берданки. Пули стучали по корпусу машины. Отвалился бампер – и заскреб по земле, да так противно, что хоть не слушай. Одна из пуль пропорола шину. Машина сделала «восьмерку», вильнула. Туманов стал выкручивать руль вправо, исполняясь самых недобрых предчувствий. Машина уже не слушалась, заднюю часть занесло, она летела на край обрыва. Единственный столбик на пути – не такое уж препятствие…
Павел бросил баранку, от нее уже не было пользы. Смотрел, затаив дыхание, как под машиной распахивается море – большое, синее, испещренное белыми «барашками». Не мог поверить, что все это с ним, на самом деле. Такое вроде только в кино бывает. Машина накренилась… В последний момент он все-таки решил, что нужно что-то делать, взгромоздился с ногами на сиденье, оттолкнулся носком от борта и прыгнул, простирая руки к склонившемуся над обрывом дереву. Ветер засвистел в ушах. Хреново было Туманову в эту минуту. С парашютным ранцем за спиной он бы чувствовал себя увереннее. Павел поймал ствол, повис, болтая ногами. Зачарованно смотрел вниз, наблюдая, как летит, кувыркаясь, с обрыва безумно дорогая машина, как треснулась о камни в полосе прибоя, развалилась, взметнулось пламя…
Хрустнуло дерево под тяжестью восьмидесяти килограммов. Сердце ушло в пятки. Перебирая руками, Павел начал смещаться к основанию ствола, но поздно: корневая система, размытая дождями, держалась на честном слове. Рвались тонкие корешки, выстреливала из-под корневища сухая земля. Туманову просто не за что было ухватиться. Он недоверчиво смотрел, как вылезает из земли бородатая корневая система, как дерево ложится на край обрыва почти горизонтально, с хрустом переламывается, руки отрываются от шершавого ствола, он падает – не в воображении, не во сне…
Он вцепился пальцами в обрыв, скреб по скале, обдирая ногти. Задержался за какой-то выступ – крошечный, но притормозил падение. Повиснуть не удалось, Павел снова заскользил. Снова выступ – вцепился в него со всей силой одной рукой, другой лихорадочно шарил по почти отвесной поверхности. Нащупал горизонтальную трещину – всунул туда ладонь до костяшек в основании пальцев, крепко сжал. Возил ногами, для одной нашел покатый выступ, другую просто прижал к скале. Так и распластался на обрыве – со стороны, должно быть, убойное зрелище. Но кто бы увидел его со стороны? Моряк проходящего судна? Он почти не дышал, превращал усилием мысли свои конечности в присоски. Малейшее движение – и полетит дальше, тогда уж точно мама не горюй…
Перевел дыхание, стал оценивать ситуацию. Только вниз не смотреть… А наверху что-то происходило. Странные звуки – проявив воображение, Туманов представил, как на дороге останавливается облезлый джип с продырявленным колесом и дымящимся капотом, как выгружаются из него трое, подходят к обрыву. Поскрипывают камешки под ногами. Близко не подходят, потому как страшно. Смотрят вниз, вытянув шеи…
Кто-то удивленно присвистнул. Затем все трое засмеялись. Каюк загнанному зверю. Добегался и допрыгался. Смерть своего товарища, четверых коллег во главе с Олехой и потеря машины, за которую можно оказаться в пожизненной кабале, особо вояк не впечатлили. Они возбужденно переговаривались. Запищали кнопки сотового телефона. Последовал вдохновенный доклад – Туманов не понял ни слова, но сообразил, что информация о его смерти с текущей минуты начинает распространяться по миру. С одной стороны, это было неплохо. Но несколько преждевременно – стоит подождать еще две-три минуты.
Раздались два хлопка – так обычно происходит, когда довольные результатом люди хлопаются ладонями. Мимо Туманова пролетел плевок – он взмолился, чтобы плюнувшему не пришло в голову проследить за полетом. Не пришло. Ладно, хоть не помочились. Зашуршал гравий, расселись, тронулся джип, скрежеща по дороге голым ободом. А Туманов снова остался один.
В руках усиливалась усталость. Пока ее можно было терпеть. Павел медленно поднял голову. До края обрыва было метра три. Взобраться никак. Можно попробовать дотянуться правой рукой до корявой шишки, но больше там схватиться не за что, а любому альпинисту известно, что в каждое мгновение восхождения он должен иметь опору на три конечности. Путь наверх закрыт – как ни прискорбно осознавать. Ждать, пока поедет по дороге сердобольный абориген, выслушает слабый стон и спустит канат, по которому вытянет страдальца на дорогу? Это так же вероятно, как столкновение Земли с кометой в текущем году. Вероятность-то есть, но надеяться на нее…
Ну что ж, он должен был мужественно посмотреть правде в глаза. То есть вниз. От этого никуда не деться. Он же стойкий мужчина, он выдержит это мерзкое зрелище. Туманов зажмурился, опустил голову и начал медленно, чтобы шокировать себя не сразу, а постепенно, открывать глаза.
Легче не стало. Захватило дух. Сердце, казалось, подпрыгнуло до мозга и покатилось в пятки. Гигантская бездна простиралась под ногами. Трудно оценивать расстояние по вертикали, сверху и тридцать метров кажутся бездонной пропастью. Но здесь было метров семьдесят, не меньше. Под отвесной скалой пролегала узкая, шириной не больше пары метров, полоса пляжа. В отдельных местах ее завалили камни, в других – золотился песок. Глубина, судя по цветовой насыщенности воды, начиналась сразу у берега. Из воды кое-где выступали макушки камней, чуть дальше – целые каменные островки.
Усталость в руках прогрессировала. Левая конечность, втиснутая в трещину, еще чувствовала себя относительно неплохо, а вот у правой начинались проблемы, грозящие через минуту-другую превратиться в неразрешимые. К тому же ногу, висящую без опоры, в верхней части голени начала сводить судорога. А это хуже некуда.
Нужно что-то решать. До бесконечности не протянуть. Ну минута, ну две… а потом он уже никогда не сможет себя удивить и узнать о себе что-то новенькое.
Павел оттолкнулся от скалы – мощно, всеми четырьмя конечностями, чтобы упасть в море, а не на узкую полоску суши. Всплакнул, пока летел, но догадался вытянуть руки над головой, избежать ненужных кренов, дабы площадь контакта с водой была минимальной.
От удара о воду он потерял сознание, а когда очнулся, в легких уже было целое море. Плюс жесткий контакт с камнем, торчащим из воды, добил окончательно. Какие-то силы неведомого происхождения, отхлестав по мозгам, заставили очнуться. Но делать что-то правильное и полезное Павел уже не мог. Туловище приняло горизонтальное положение, конечности разъехались, в таком виде его и выплеснула волна на отстоящий от берега островок в виде одинокого окатыша. Он кашлял, бился челюстью о камень. Захлебывался, когда волны окатывали с головой. От перманентных сотрясений сознание чуть-чуть забрезжило, Туманов подтянул под себя ноги, оперся на вытянутые руки – эдакая русалка в порту Копенгагена. Снова растянулся – но уже не так, чтобы ударяться головой, а в легкие теперь иногда поступал воздух…
Он почти не помнил, как скатился с камня и брел к берегу, обнимая гигантскую медузу – скользкое желе с отростками. Брести (или плыть) было, в сущности, метра четыре. Временами сознание включалось. Павел полз по берегу, шатался среди дымящихся останков «Мерседеса» и даже мысль отметил полезную – нельзя оставаться в этом местечке с грудой железа – скоро к месту падения начнут съезжаться экскурсии, а ты как-никак покойник, и не стоит твоих врагов убеждать в обратном.
Он привалился к скале, посмотрел наверх… и дальше пришлось передвигаться ползком, поскольку ноги не держали. Он полз по мягкому песку, едва ворочая отбитыми ногами, карабкался на каменные барьеры, преграждающие дорогу, терял сознание, снова приходил в себя. Где-то по курсу уже маячили хижины рыбацкого поселка – убогонькие, на высоких сваях, похожих на куриные ножки, кое-как сколоченные из досок, обмазанные глиной.
Павел полз по глубокой канаве, обитой горбылем, по рыбьей чешуе, по кишкам морских тварей и почти не воспринимал чудовищный запах, царящий здесь. Запутался в обрывках сети, валяющихся на подступах к сараю, так и полз в обрывках, вскарабкался на дощатый настил – весь в чешуе, как жар горя…
Он очнулся от хриплого лая, открыл глаза – и не смог ни испугаться, ни отпрянуть. На него бросалась огромная и, безусловно, бешеная собака – вся в коростах, волдырях, сверкала воспаленными глазами. Ее оттаскивал за ошейник перепуганный мальчуган в лохмотьях и с большими глазами. Туманов закрыл глаза – может, видение само исчезнет? И, кстати, исчезло. Когда он снова очнулся, то как-то не почувствовал себя обглоданным бешеным зверем. Но все болело. Над ним склонялась девушка в простеньком платье (он решил было, что сшитом из картофельного мешка) – заглядывала в глаза, отводила зачем-то веки, что-то быстро и тихо говорила. Ее черные как вороново крыло, волосы были стянуты резинкой на затылке, широкое лицо, скуластое, глаза небольшие, но удивительно круглые, на шее висело ожерелье. Она закатала ему рукав, щупала зачем-то пульс, расстегивала тесный камуфляж, прикладывала ухо к груди. Ну точно специалистка по излечению редких болезней, решил Туманов. Девушка слезла с настила, попятилась из сарая – она была маленькая, широкая в кости. Павел со скрипом повернул голову, стал смотреть, как она что-то втолковывает мальчугану с большими глазами, неустанно тыкая пальчиком в его сторону. Собака не гавкала – стояла, прижавшись к мальчишке, и заразительно зевала. Впрочем, временами вспоминала о наличии чужака, косилась в его сторону и приглушенно ворчала. Она уже не казалась такой ужасной, как в момент пробуждения.
