Петр Катериничев - Любовь и доблесть
Холод в животе стал леденящим, захотелось побыстрее уйти и выпить водки – стакан, а лучше – всю бутылку, чтобы горячее марево хмеля заволокло все, растворило страх... А там – будет утро, глядишь, и образуется все.
– Ну я пойду? – неуверенно выговорил санитар.
Доктор Вик его присутствия уже не замечал вовсе, словно лунатик, увлеченный своею грезой. Он легонько, но цепко взял Дашу под локоть и повел к приемному покою.
А Гнутому подумалось вдруг, что слова «покой» и «покойник» – одного корня; мурашки россыпью пробежали по спине, он развернулся и пошел прочь, все убыстряя шаг, пока не понял, что бежит, несется сломя голову через какие-то колючие кусты, словно гонимый призраком близкой погибели. Быстрее туда, в неживой люминесцентный свет санитарской каморки, в душное марево, напитанное запахами карболки, страха, похоти, безумия и алкоголя.
Глава 37
– Где моя дочь?
Вопрос звучал в комнате словно вибрирующая инфразвуком басовая струна; от этого звука у Грифа тяжело ныло под ложечкой и замирало в вялой апатии сердце, чтобы потом забиться спутанными страхом крыльями мышц тревожно и обреченно...
Головин смотрел на Грифа неотрывно. Напряженная тишина сгустилась до полного мрака; сквозь этот мрак Гриф не видел уже ничего, кроме напряженного взгляда, за которым скрывалась чужая воля, воля непреклонная и тяжкая, как плита мавзолея.
Гриф разлепил губы и ответил:
– Я не знаю.
Верхняя губа Головина дернулась в нервной судороге, но произнес он абсолютно спокойно:
– Кто знает?
– Те, кто ее похитил.
– Вот что, Гриф. Разбирать с тобой всю карусель – и смешно, и глупо. – Взгляд Головина стал откровенно насмешливым; ярость и боль затаились в глубине зрачков, и то, каким напряжением воли дается сейчас Головину насмешливость, как и то, какой может стать ярость, если она прорвет этот заслон, Гриф мог только догадываться. – Ты играешь в покер?
– Время от времени.
– И знаешь закон игры?
– Выигрывать больше и проигрывать меньше.
– Логично. Кто выигрывает?
– Лишенный азарта.
– Верно. Но если ты смотришь на других игроков и не знаешь, кто из них проиграл еще до начала партии, значит, проиграл ты. Я похож на лузера?
– Что?
– На человека, который вечно теряет?
– Нет.
– Потому что я другой. – Головин раздвинул губы в оскале, совсем не напоминающем улыбку. – И те, кто готовит мне потери, должны бы хорошо это знать. – Магнат закрыл лицо рукой, спросил глухо:
– Даша жива?
– Думаю, да, – ответил Гриф, помолчал, черты его исказились болезненной гримасой. – Мои люди не похищали девушку. Меня подставили.
– Твои люди были на месте ее похищения. Что они там делали?
– Наблюдали за нашим бывшим сотрудником. Вернее, за сотрудником Бокуна. Он замутил такую свару своей статьей...
– Меня не интересуют статьи, – жестко перебил Головин. – Почему моя дочь оказалась в том же месте и в то же время, что и твои шакалы? И если ты выставил наблюдение, почему всех твоих сгребли и кинули, как мосек?
– Выясняем. События катятся слишком быстро.
– В этой жизни ничто не слишком.
Гриф успокоился. Потому, что понял: первый накат гнева Головин подавил.
Значит, можно рассуждать здраво. Что для Головина мертвый Гриф? Головная боль.
И – очередная подстава. Ведь кто-то послал Папу Рамзеса к нему...
– Почему вы приехали ко мне? – спросил Гриф. Смысл вопроса Головин уловил сразу.
– Мне позвонили и сообщили, что Даша исчезла и что на месте были ваши люди.
– Кто позвонил?
– Вот этого я выяснять не стал, – скривился Головин. – Кто звонил? – спросил он у крепкого мужчины, стоявшего чуть поодаль.
– Неизвестно. Представился дежурному сержантом милиции. С места происшествия.
– А «был ли мальчик»? – резко спросил его Гриф. – Проверяем, – невозмутимо отреагировал тот. – Почему девушка осталась без охраны?
– Оторвалась.
– У вас служба или детский сад?
– С ее «личкой» уже разбираются.
– Не части, Гриф, – вмешался Головин. – Я тебя знаю как опытного человека.
Если дирижируешь не ты – а скорее всего, не ты, – нет тебе выгоды, кроме пули в голове... Тогда – кто? Что думаешь? Ведь ты получил информацию первым.
– Первым был тот, кто взял девчонку. Мы вообще пасли не ее, а журналиста, и думаю, не напрасно пасли.
– Выкладывай все, Гриф. Только не ловчи. Я своих решений не меняю, но лукавых ох как не люблю.
Головин опустил на стол диктофон.
– Говорильник зачем?
– Для порядка.
Гриф прикрыл веки, помассировал их пальцами.
– Ты меня за сявку держишь, Александр Петрович?
– Вовсе нет. Но время военное. Хочешь со мной работать? Твой патрон скоро сойдет с круга. Сильно он пугливый для наших палестин. И кресло ему не удержать. Раковский следом за ним подсядет на мякинку. Что жевать будешь, Гриф?
А я оклад тебе положу хороший, ты же знаешь, не жадный я чело век, потому и богатый. Лучшие головы покупаю.
– Сделаем так, Головин. Все, что касается дела, я расскажу. В виде добровольной помощи. Об остальном – разговора не было.
– Бережешься? Ну-ну. Берегись.
Гриф поджал тонкие губы, подумал минуту и начал рассказывать. Рассказ его был скорее похож на доклад: не было в нем ни азарта, ни ерничества, которые Гриф любил себе позволить в разговорах с подчиненными. Сейчас он был совершенно безэмоционален. Воздерживался и от оценок: только факты.
Головин слушал внимательно, делая лишь ему понятные пометки в малюсеньком блокноте. Спросил, когда Гриф замолчал:
– У тебя все?
– Да.
– Данилов... Манилов... Плюшкин, – произнес он раздумчиво. – Остается узнать, какие души мертвые. – Снял трубку телефона, набрал номер. – Федор Юрьевич, что у тебя? Хорошо, буду через полчаса. Есть новости. – Набрал другой номер. – Владимир Георгиевич? Подъеду к тебе попозже. А пока пробей-ка по своим каналам: Данилов Олег Владимирович, журналист холдинга «Новое слово». Нет. Нет.
Через пару часов.
Головин поднял взгляд на Грифа, и Сергей Оттович отчетливо увидел, как осунулось, постарело лицо Головина даже за ту неполную четверть часа, что он сидит в этом кабинете. И еще Грифу показалось, что в глубине глаз этого огромного, сильного человека была вовсе не ярость, а смятая, скрученная, спрессованная до размеров крохотного кристаллика тоска – тоска по семье, по дому, по дочери... По жизни. Исключительная воля Головина выжигала эту жизнь.
Только что Головин позвонил двум министрам – внутренних дел и безопасности. Но... Системы ВД и СБ эффективны при широком поиске; там можно снять информацию по той или иной проблеме, но в таком деликатном деле, как похищение, результат их активности может быть противоположен ожидаемому.
Эту мысль Грифа Головин уловил. Произнес спокойно:
– Только ты не подумай, что я доверяю этим зверькам. Просто хочу подъехать и выяснить степень моего недоверия к каждому из них. – Головин помолчал, добавил:
– Бешеная собака опасна для окружающих, но ее легко просчитать: она бежит прямо на жертву и с клыков ее падает пена. А сумасшедший часто ведет себя совершенно нормально, пока неведомый механизм не включит в нем код уничтожения.
– Головин развел губы, имитируя улыбку. – Кому выгодно сделать меня безумцем, а, Гриф? Кто решил использовать разрушительную силу неуправляемого снаряда «Головин»? И – зачем? Зачем нужен взбесившийся олигарх?
– Вот и я над этим думаю: зачем.
Гриф снова прикрыл набрякшие веки; ему вдруг представилось, что они оба, и Головин, и он сам, словно бегут впотьмах, во влажной и душной ночи, и гонит их обоих призрак безумия, неотвязный и яркий, словно морок.
– О чем загрустил, Гриф?
– Вы читали «Амок» Цвейга, Головин?
– Вряд ли.
– Герой там был одержим навязчивой страстью. И она гнала его к гибели.
– И что?
– Страсть эта была рождена не любовью: ядовитыми испарениями тропиков, тяжкой влажной жарой и пустым временем.
– И – что?
– Порой мне кажется, что кто-то смоделировал подобную ситуацию по отношению к вам. И ко мне. Мы не за тем бежим и не то ищем.
– Я схемник, Гриф. Математик. Все, что ты говоришь, элементарно.
– Но оттого не менее действенно.
– Может быть.
Гриф помолчал, произнес:
– Подумайте, кто вас предал.
Головин растянул губы, обнажив в оскале клыки:
– Не лукавь, Гриф. Предают только свои. У меня нет «своих». У таких, как я, «своих» не бывает. Впрочем, у таких, как ты, – тоже.
Глава 38
Головин с минуту сидел, напряженно уставившись в одну точку. Потом сказал:
– Все, что ты наговорил, любопытно. Но сейчас я слишком взвинчен, чтобы суметь отличить правду от лжи. Тем более ты такой же, как я. Именно потому я хочу знать не то, что ты рассказал, а то, что ты скрыл.
Он кивнул парням; Грифу плотно блокировали руки, из темноты вышел человек с небольшим чемоданчиком и в течение минуты приготовил все необходимое: капельницу, препараты, компьютер, зажимы для пальцев.
