Александр Белов - Бригада. От сумы до тюрьмы
Заметив, что Кабан с обожанием на нее смотрит, Надежда положила журнал на обтянутые юбкой колени и требовательно сказала:
— Кабан, дай мне свой паспорт.
Он вжался в кресло и отрицательно помотал головой, как упрямый конь.
— Ты же знаешь, я не люблю повторять дважды, — она так возвысила голос, что сидевшие впереди пассажиры стали на них оборачиваться.
Под ее тяжелым взглядом он нехотя достал из бокового кармана пиджака свою краснокожую паспортину, а потом, поколебавшись, протянул ей чуть дрогнувшей рукой.
Надежда окрыла первую страницу и несколько раз перевела вгляд с нее на Кабана.
— Так значит ты у нас на самом деле Кабанов Ромео Гаврилович? — спросила она, впрочем, довольно нейтральным тоном.
— Роман Гаврилович, — поправил ее Кабанов, которому этот разговор был как нож острый, ну просто не в тему базар.
Его имя ему самому никогда не нравилось, и Ромео его называла только мама, неслучайно нарекшая свое единственное чадо этим вычурным именем. Он действительно был, как говорится, — плод любви. Правда, отец озаботился только его зачатием, после чего навсегда скрылся с их с матерью семейного горизонта.
В детском саду и в школе все звали его Ромой, а когда он малолеткой попал на зону, то и вовсе забыл о своем имени и стал просто Кабан. С тех пор только менты и прокуроры напоминали ему время от времени, кто он есть на самом деле по паспорту. И вот еще Надежда… Теперь ведь она его засмеет!
Но Холмогорова, вопреки ожиданиям, отреагировала на эту запись совсем иначе.
— Ты знаешь, — сказала она, возвращая паспорт, — есть такое поверье, согласно которому судьба человека определяется его именем? Я тоже в это верю. Кстати, Гаврила Романович был Державин. Почти как ты, только наоборот.
Кабан никогда не слышал о Державине, но виду не подал, а подумал, что неплохо было бы купить диплом об окончании какого-нибудь вуза, например, Московского университета. А еще лучше — западного, какие там у них есть в Америкосии или Англии?
Он представил себе, как возвращается в Россию в мантии и четырехугольной профессорской шапке с кисточкой, а в Шереметьево-2 его встречают удивленные пацаны… И вздрогнул, вспомнив, что теперь пацаны вряд ли будут рады его видеть, то есть рады будут — грохнуть его и закопать где-нибудь в тихом, малопосещаемом месте. Впервые в жизни у него внутри шевельнулось что-то похожее на совесть.
— Знаешь, мне нравится, что ты на самом деле Ромео, — сказала Надежда задумчиво, — но так звать я тебя, конечно, не стану, особенно на людях. Ты у меня будешь Рома, а еще лучше — Хрю-ша, — она засмеялась, свернула «Vogue» в трубочку и шутливо ткнула им в Кабаний бок…
Выйдя из Кремля, Белов остановился. Куда идти, вот в чем вопрос? Что делать, когда ты принадлежишь только себе? Новое, ни с чем не сравнимое ощущение полной, абсолютной свободы охватило его. Казалось, стоит ему взмахнуть руками, и он воспарит над Боровицким холмом, над Москвой, над Россией… И будет лететь долго-долго, пока хватит сил в крыльях.
Может быть, даже до самой Швейцарии, где в кантоне Ури у него когда-нибудь обязательно будет свой дом. Он представил себя седым стариком, рядом на лавочке у стены их шале сидит его жена-старушка, на альпийском газоне кувыркаются их внуки. Интересно, как Оля будет выглядеть в семьдесят лет?
Впрочем, о чем это он? Вот ведь и сбылась его мечта! Судьба дала ему вольную, и он снова стал собой! Белов огляделся по сторонам, стараясь впитать в себя впечатления этого лучшего дня его жизни! Ярко светило холодное зимнее солнце, на бледно-голубом небе не было ни облачка. Напротив него, словно гигантский камень на распу-тьи, ярко белел на припорошенном свежим снегом холме Пашков дом.
Саша знал, что от Кремля во все стороны света разбегаются улицы-дороги. Так по какой же пойти? Вот она, вольная воля — иди, куда хочешь, в любом направлении! И опять он стоит перед выбором, от которого, может быть, зависит вся его дальнейшая жизнь…
Белов заметил, с каким изумлением смотрят на него выходившие небольшим стадом из Боровицких ворот японцы с худенькой переводчицей во главе. Еще бы, стоит у выхода из Кремля подозрительный стриженый тип в черном смокинге, на распухшей от побоев морде лица — блаженная улыбка идиота… И это при минусовой температуре… Ну не псих ли?
«Псих, псих — покивал им счастливый Саша, сунул руки в черные карманы и почти бегом припустил вниз, прокатившись несколько раз на ногах по скользкой горке, — нам, русским, все по фигу мороз!»
До Фонда Реставрации на Новом Арбате отсюда рукой подать.
Странное ощущение! Вот он сидит в своем кресле, за своим столом, в своем офисе, в своем Фонде Реставрации, и одновременно ему кажется, что все это происходит не с ним, а с его двойником, каким-то клоном или киборгом. А он, настоящий, живой Саша Белов в это время на самом деле находится где-то в другом месте и видит эту сцену с помощью компьютерных стереоскопических очков. Настолько все нереально и одновременно похоже на действительность.
Хотя нет, вот Ванька, сын, устроился у него на коленях, из глаз у него текут слезы, он прижался лицом к его плечу. И белая рубашка у него промокла в этом месте до полной прозрачности.
Сбоку от него за столом — Ольга. В отличие от Ваньки она ничуть ему не рада, сидит насупившись и смотрит волком. Волчицей. А вот Шмидт, напротив, радости не скрывает, хоть и покраснел от волнения, как гимназистка. Это на него не похоже: железный Шмидт и волнение — вещи несовместимые, как гений и злодейство! Хотя ведь он — его убийца, и никуда от этого не уйти!
— Саш, вот отчет о проделанной работе, — Шмидт метался между сейфом и столом, выкладывая на него все новые и новые папки с документами. — Честное слсро, мы старались, как могли, но без тебя дела пошли не лучшим образом, — он осекся, увидев, с какой болезненой гримасой Александр смотрит на стопку папок, выросшую пред ним на столе.
— Дима, кончай температурить. Не суетись под клиентом, — посоветовал Белов, потрогав зачем-то голову рукой, — меня все это так же волнует, как прошлогодний снег за окнами. Это все теперь ваше, твое и Оли. Я решил соскочить…
Дмитрий растерянно посмотрел на Сашу, потом перевел взгляд на Ольгу.
Ее буквально распирало, трясло от раздражения, ненависти и обиды… Эти уроды, Белов и Шмидт, вместо того, чтобы набить из-за нее друг другу морды, ведут себя так, как будто ничего не случилось. Друзья-однополчане! Сейчас начнут вспоминать минувшие дни и битвы, где вместе рубились они. Вернее, где вместе мочили они лоточников и бизнесменов! А она для них обоих ничего не значит! Дружба, видите ли, для них важнее!
А чего стоит эта встреча внизу, которую сотрудники Фонда устроили Белову, как только он появился в вестибюле? Все сбежались, даже по лестницам пешком спускались, как при пожаре, словно Шварценеггер к нам приехал или Рэмбо-Сталлоне! Ладони себе отбили, так рукоплескали, хорошо еще никто не догадался крикнуть «браво, Белый, бис Белый»!
И это после того, как она спасла его империю во время дефолта, сохранила рабочие места и даже не понизила зарплату сотрудникам. Вот цена людской благодарности. Она здесь никому, никому не нужна! Сволочь криминальная этот Белов! Как он смеет ее бросать!? Как он смеет в присутствии ребенка произносит! такие слова! Не суетись под клиентом! Это что, гнусный намек на нее?
— Если ты сейчас же не набьешь ему морду, — крикнула в ярости Дмитрию Ольга, указывая на Сашу дрожащим пальцем, — я уйду отсюда и больше никогда не вернусь. Ноги моей здесь не будет!
Она подбежала к Саше и сдернула Ваньку у него с колен. Мальчик с изумлением уставился на разгневанную, почти впавшую в истерику мать. Он попытался освободиться, но та крепко, до боли крепко сжала рукой его запястье.
— Ты посмотри на него, — примирительно сказал Шмидт, кивнув на Белова, — он и так весь битый-перебитый, на нем живого места нет…
И действительно, Сашина белая рубашка в том месте, где она намокла от Ванькиных слез, стала розовой от крови. Он молча, с каменным лицом смотрел на беснующуюся жену.
— Мам, я не хочу, чтобы дядя Дима бил папу, — заныл Иван, предпринимая отчаянную попытку освободиться, но Ольга дернула его и прижала к себе второй рукой.
Весь ее лоск, хорошее воспитание и приличные манеры провалились куда-то в тартарары. Она стала похожа на простую бабу-скандалистку из коммуналки.
— Ты… вы… — закричала отчаянно Ольга, — обоих вас ненавижу! А тебе Белов, я запрещаю видеться с Ванькой. Ты… вы оба его ничему хорошему не научите, брателлы херовы!
Она выбежала из офиса, волоча за собой упирающегося, орущего, рыдающего Ивана, и хлопнула дверью так, что здание содрогнулось, как от сейсмического толчка.
В офисе повисла гулкая тишина. Белов и Шмидт долго смотрели друг на друга и молчали. Наконец Дмитрий произнес:
