Данил Корецкий - Ментовская работа
Как раз шла кампания по борьбе с хулиганством, недавно вышел соответствующий указ, налицо был цинизм, пренебрежение к отдыхающим в праздник труженикам, посягательство на представителя власти. Большой общественный резонанс, показательный процесс, теле‑, радиорепортажи, статьи в газетах. Город с удовлетворением воспринял суровый приговор. Но Ромов был прав: при других обстоятельствах Матрашев вряд ли получил бы больше шести‑восьми лет.
— Конечно, правильно! — зло выплюнул Сергеев. — Если гадов не уничтожать, они нормальным людям жизни не дадут! «Двоих порезал»! Этого мало, что ли?
— Я с тобой согласен, — кивнул аксакал и сделал неопределенный жест рукой. — Просто говорю, что по‑человечески было жаль мальчонку. А если не убирать самых опасных, то дела совсем плохие пойдут…
— Да уже идут полным ходом, — вмешался Викентьев. — За год больше двадцати тысяч человек убивают! А приговаривают к расстрелу двести преступников. И что интересно: убийства растут, а смертных приговоров с каждым годом все меньше… Может, потому и рост? Двести милиционеров убито, а наши сорок пять бандитов уложили. Ничего себе пропорция!
— Да, похоже, они верх берут, — скорбно покивал Ромов. — А им еще подыгрывают этой гуманностью. Горбатого могила исправит! А им вместо пули — срок. И куда? На другую планету?
— Там уже стонут, на тех планетах, — буркнул Викентьев. — В колониях‑то что творится? Побеги, убийства, захваты заложников! В зоне деньги, водка, наркотики, на администрацию кладут с прибором, паханы шишку держат! И все на глазах — за пять‑десять лет!
Викентьев пристукнул кулаком по столу.
— Одно время мы уже и думать забыли про такое, а оно опять возродилось!
Иван Алексеевич вскочил со стула и семенящим шагом подбежал к столу руководителя группы.
— А знаешь, как порядок навели?
Он наклонился к Викентьеву, быстро глянул на развалившегося в углу Сергеева, напряженного, как обычно, Попова.
— Очень просто! Перед войной спустили в лагеря директиву: паханов, авторитетов, воров в законе, нарушителей режима, особо злостных… — Ромов резко провел ладонью над столом. — И все! Голову отрубили — гадюка не опасна… Пусть незаконно, но, скажу я вам, про захват заложников и слыхом не слыхивали!
Попов поморщился.
— Тогда эти директивы не только на паханов спускали… И вообще, разве это метод? Вроде правовое государство строим…
Иван Алексеевич покрылся красными пятнами.
— Вот увидишь, что построите! — Голос у него осип. — Я уже на излете, Михайлыч тоже, а вам расхлебывать! И не позавидуешь вам, ребята. Если со зверями гуманность разводить — схавают они вас, и дело с концом! Схавают, свои законы установят, и по их законам поганым вы жить будете…
Иван Алексеевич закашлялся, поймал чуть не вылетевшую челюсть и, согнувшись, добрел до своего стула.
— Вечно одно и то же, — с досадой произнес Викентьев. — Политика, философия, мораль… Прямо депутатское собрание! Неужели спокойно нельзя, без крика?
Операция шла по графику. Вовремя прибыли в Степнянск, вовремя забрали из особого блока Кисляева, вовремя выехали обратно.
Объект не хотел выходить из камеры, пытался ползать на коленях и целовать ноги Викентьеву, в котором безошибочно распознал старшего, на маршруте безостановочно плакал, икал, портил воздух и обещал исправиться, потом, лихорадочно давясь словами, начал убеждать, что взял чужую вину и поможет не только найти настоящих преступников, но и раскрыть все самые страшные убийства, совершенные в Тиходонске с незапамятных времен.
— Отвезите обратно в тюрьму, я самому главному прокурору все расскажу, а хотите, про других все буду передавать, слово в слово пересказывать… Отвезите обратно в родненькую тюрьму! Ну, миленькие, что вам стоит?!
Попов не испытывал ни жалости, ни сочувствия, он был глубоко убежден, что Кисляев не должен жить на свете, но сейчас в душном и вонючем кузове спецавтозака, под полубезумный монолог бывшего человека, обволакиваемого волнами животного ужаса, он в очередной раз ощутил наряду с отвращением стыд и неловкость от того, что участвует в каком‑то нечеловеческом деле.
Если бы исполнение осуществлялось автоматически… Но все равно кто‑то должен нажать кнопку, повернуть тумблер, опустить рубильник. Потому что если даже и изобретут самоорганизующиеся мыслящие машины, в их программы никогда не введут такой вид деятельности, наоборот: установят специальные, многократно продублированные запреты, чтобы не ставить под угрозу весь человеческий род… Валера вспомнил, что читал об этом в фантастическом рассказе еще до зачисления в «Финал», и тогда, естественно, не задумывался над проблемой так, как сейчас.
— Замолчи, наконец! — приказал Сергеев бессвязно выкрикивающему объекту. — А то кляп надену, и дело с концом.
Профессия исполнителя всегда будет принадлежать человеку, даже в самом развитом и механизированном, автоматизированном, роботизированном обществе, если оно, конечно, посчитает необходимым сохранить высшую меру. Профессия неотделима от этого наказания. И имеет древнее как мир название, которое не затушевать никакими словесными ухищрениями: исполнитель, первый номер, да что там — любой номер спецгруппы «Финал»…
— Слушай меня, — понизив голос, проговорил Сергеев. — Сегодня внимательно следи за всем вокруг. Кто где стоит, кто куда смотрит, что можно увидеть, что нужно предусмотреть. Внимательно! Мне будет не до того, а это последняя репетиция…
Сергеев показался абсолютно спокойным, хотя сегодня именно ему предстояло ставить последнюю точку в операции.
— Ну что? Повезете обратно, да? — заискивающе спросил объект, по‑своему истолковав их переговоры.
— Заткнись, я сказал. — Сергеев наклонился к лицу Попова. От него пахло мятой — леденец сосет, что ли? — Особенно за Викентьевым и доктором. Ну и, конечно, старый мухомор… Да и прокурор, хотя он обычно из‑за стола не вылазит…
— А это больно? Скажите, больно? — забился в тесной камере объект. — Дайте хоть колес какихнибудь, хоть водки стакан дайте… Дайте водки, суки! Нет, извините, это вырвалось…
Спецавтозак въехал в точку исполнения. Здесь их поджидал первый сюрприз. Викентьев, заглянув в кузов, шепотом сказал:
— Смотрите, чтоб все аккуратно, точно по инструкции: прокурор сегодня новый. А новая метла…
— Чего же раньше не предупредил? — раздраженно спросил третий номер.
— Да только сейчас вспомнил. Тебе‑то какая разница?
Сергеев пожал плечами.
— Да никакой.
— И еще, — скороговоркой продолжал Викентьев. — Ты сегодня за первого, значит, Валера — третий, а четвертым попробуем Шитова. Все ясно? Ну, давайте, я вниз…
Руководитель спецгруппы прикрыл стальную дверь, по бетонному полу гаража тяжело простучали удаляющиеся шаги.
— Вот блин, — процедил Сергеев и выругался, что делал нечасто. — Черт их дернул именно сейчас затеять перестановки!
Он на миг задумался, потом досадливо крякнул и положил огромную ладонь на плечо товарища.
— А про сдвижку номеров мы и не подумали, вот тебе еще один гвоздь…
— Отменили, да? — раздалось из углового «кармана». — Правда ведь? Теперь обратно на тюремку поедем? Да? Скажите…
— Давай! — бросил Сергеев, быстро отпер камеру, легко, как куклу, выдернул Кисляева, подождал, пока Попов зажал, удерживая, стриженую голову, и вмиг перекрестил мелово‑бледное лицо черными повязками.
— Такси подано! — весело и бодро проговорил кто‑то, и дверь спецавтозака распахнулась. — Здорово, ребята! Давайте высаживать пассажира, уважаемые люди ждут!
Петя Шитов улыбался немного напряженно, но было заметно, что он польщен пробным перемещением в четвертые и намеревается проявить себя с лучшей стороны.
— Во, правильно, завязали хайло — меньше воя!
Он осторожно, но настойчиво отстранил Сергеева, вцепился в правую руку объекта и зачем‑то дважды тряхнул.
— Повели?
Попов и Шитов поволокли слабо сопротивляющееся тело по лестнице, Сергеев шел сзади. В подвале за столом на месте Григорьева находился молодой мордатый парень в костюме, при галстуке, с новой кожаной папкой, на боку которой отблескивала памятная пластина. По обе стороны от него сидели Викентьев и Буренко, а чуть подальше, у стены, сутулился на табуретке Иван Алексеевич с большим треугольным газетным свертком. Когда Кисляева подвели к столу, Ромов поднялся, бочком скользнул за спину Попова и что‑то зашептал.
— Отстань, аксакал, — громко сказал Сергеев.
Викентьев удивленно поднял голову. Новый прокурор выпятил нижнюю челюсть.
— Снимите повязки! — властно скомандовал он.
Попов отметил, что держится тот уверенно, явно ощущает себя хозяином положения и хочет, чтобы другие это чувствовали. Он хорошо знал такую категорию прокурорских чинов, которые любят себя в системе надзора за законностью больше, чем сами законы. Они менее опасны, чем въедливые формалисты‑буквоеды вроде желчного Григорьева, с ними легче найти общий язык. Достаточно не подвергать сомнению их власть и авторитет, и все будет в порядке: несмотря на извергаемые по поводу и без него громы и молнии, они, как правило, не мешают работать. Впрочем, поглядим…
