Михаил Нестеров - Спецкоманда №97
— Вот ты и выбрал лучшее место! Дождался, е... твою мать! Ни украсть, ни покараулить!
Клим вышел на связь со штабом и «обрисовал» обстановку. Надеялся на затянувшуюся паузу. Но ответ не заставил себя ждать, словно в штабе готовились к такому повороту. «Давай-ка уничтожь там все. Отбой».
Трегубое сунул в руки командиру водительское удостоверение и паспорт чеченца. Климу не хотелось знать имя человека, которого он убил. Однако раскрыл паспорт. Аслан Вахабов, житель Ачхой-Мартана; штамп о браке, запись о наличии двух дочерей — 87-го и 88-го года рождения. Это они сейчас распростерлись над телом матери...
Роман Трегубов лучше других был обучен подрывному делу. Пока он готовил легковушку к взрыву, Климов выбирал кандидатуру «исполнителя». Надолго задержал взгляд на Серьге... Но какое это наказание?...
Наконец он сделал свой выбор. Когда Роман доложил о готовности, сержант Климов перевел переводчик на своем автомате на одиночный огонь. Закрыв на секунду глаза, он тихо прошептал:
— Прости меня, господи...
* * *— Климов, на выход, — бросил милиционер, открывший дверь камеры.
— Ща, — отозвался Сергей, вставая с нар. Надел ботинки. Руки непроизвольно сделали движение — завязать шнурки.
Наблюдательный милиционер усмехнулся. К заключенному под стражу он относился с пониманием — сам торчал в Чечне полгода.
— Пошли, Серега...
Кабинет следователя, где обычно проходили допросы и беседы с адвокатом, был устроен на манер кабинетов в Следственном управлении ФСБ. Место допрашиваемого находилось справа от двери, открывающейся вовнутрь, так, чтобы случайно заглянувший не увидел, кто находится у следователя.
Сейчас возле кабинета стояли два высоких плечистых парня.
— Лицом к стене. Руки за голову, — распорядился один из них — рыжеватый, с вдавленной переносицей. Он обыскал Сергея и разрешил опустить руки. — За мной. — Он шагнул в кабинет, посторонился и указал на стул. — Садись.
Климов оказался на привычном месте. Когда парень вышел, он глянул на человека, сидящего за столом следователя; место за небольшим столом, где обычно находился адвокат, сейчас пустовало.
Он не мог дать хоть сколько-нибудь точной характеристики на этого человека, отметил лишь его волевой подбородок, императивный взгляд, довольно капризный изгиб губ.
У Паршина не было причин опасаться идти на контакт с «рядовыми». Практика показывала, что именно они и «молчали больше всех». Может, по причине большей боязни. К тому же обработка на самом высоком уровне давала больший результат, накладывала ответственность. Это как получить приказ не от командира взвода или роты, а лично от главнокомандующего. После такого «зомбирования» люди из шкуры лезут.
Сергей Климов сразу отмел версии о новом адвокате и следователе. Этот властный человек, еще не произнесший ни одного слова, отчего-то внушал страх. Но он, как ни странно, истекал по мере того, как густой баритон генерала набирал обороты.
— Ты понимаешь, что ты позоришь не только спецназ и армию, но и Верховного главнокомандующего?... Вот из-за таких, как ты, ящик моего стола не бывает пуст. Меня зовут Александром Петровичем. Я являюсь помощником Верховного — но к Минобороны отношения не имею. Я знаю, когда тебя бросили. Когда ты получил приказ об уничтожении свидетелей. И это, на мой взгляд, было оправданно.
Сергей был в полной растерянности. Впервые за эти восемь дней он слышал слова об оправдании. И явственно услышал звук... падающего ножа.
Нож упал.
Торопился этот человек или нет, но он здесь. Для того, чтобы Клим... вернулся с войны. На глаза спецназовца набежала соленая пелена, стало трудно дышать. Грудь переполняла смесь благодарности и отчаяния. Пока что в равной пропорции. Но вот тоска стала с позором уступать признательности, и Клим заплакал...
Он еще молодой, ему всего двадцать один год. Он рано повзрослел — война заставила, он считал свое взросление искусственным. Часто напускал на себя суровость, но отчетливо понимал, что она не настоящая, а лишь маска. Мечтал о доме, где хоть на короткое время вновь станет «пацаном», а потом повзрослеет уже по-настоящему. Время не терпит договоренности? Ерунда, он договорится с ним.
Прав, прав этот человек: Клима бросили. А он здесь для того, чтобы подобрать. И он не падальщик, не стервятник. Он называет Сергея ласково: «Ну, ну, успокойся, сынок...» И снова в его голосе звучит металл — но мягкий и ковкий, как золото.
— Я дам тебе будущее и возможность забыть о прошлом. Но о нем буду помнить я. В моей власти вернуть его. Понимаешь, о чем я говорю? Я тебе даю шанс на новую жизнь. Ты не виноват перед обществом, виновата война.
А Сергей мысленно поддерживает разговор:
«Но рано или поздно мое прошлое вскроется».
И будто слышит ответ генерала:
«Какое прошлое? За тобой нет судимости».
«А трупы?»
«А на ком их нет? Разве спецназ не убивал? А ты как раз из этой когорты, если кто и способен понять, то свои, спецназовцы, среди которых ты вскоре окажешься».
Климов вздрогнул. Неужели генерал умеет читать мысли? Или это он сам произнес свои мысли вслух?
Нет, он не мог ослышаться: «...среди которых ты вскоре окажешься».
— Отслужишь оставшиеся два-три месяца, вернешься домой. Я буду приглядывать за тобой. А когда потребуется, ты снова наденешь форму. Или возьмешь в руки оружие. Выбора у тебя нет.
Двадцать один год...
Возраст не позволял спросить, с какой целью он снова наденет форму, возьмет в руки оружие.
— Пока ты живешь прошлым, но завтра начнешь жить настоящим — не где-то за колючей проволокой...
Двадцать один год...
Возраст не позволял задать вопрос о бесплатном сыре. Но какие могут быть вопросы, когда всего четверть часа назад у него не было никакого будущего, а лишь горечь, насквозь пропитавшая душу. Срубленное и обработанное дерево, пропитанное вонючим составом, превращается в обычную шпалу, стонущую под тяжестью поездов. А ведь недавно оно весело шумело под теплым ветром.
Перед глазами не серые стены камеры, но бескровное лицо матери, которая вот уже сейчас начинает приучать себя ждать сына с войны долгие годы. О каком выборе может идти речь? Прав генерал: выбора у Сергея не было. Он всего лишь человек, принадлежащий к единственному на этой планете виду, который испытывает к себе жалость. И как утешение за эту «ошибку природы» — способность испытывать жалость к другим. Но не всегда.
— Мне придется вытаскивать весь твой расчет. В ком ты уверен больше всего? Назови двух-трех человек.
Клим назвал Василия Серегина, Романа Трегубова и Юрия Аденина. Но по другой причине. Вряд ли он был уверен в них больше остальных. Просто они наравне с ним были главными виновниками той трагедии.
Назавтра освободили не только их, но и весь расчет старшего сержанта Климова. Генерал Паршин свое слово сдержал.
Глава 14
В мутной воде
Дагестан, Пионерский
Не замечая, Михаил Артемов часто качал головой, дополняя полученную информацию личными «выкладками». Ступив на путь преступлений, бойцы из группы Климова не могли свернуть с него по нескольким причинам. Они обязаны были отработать свои несостоявшиеся сроки. Кто-то откровенно прятался от мстительных родственников погибших, объявивших спецназовцам вендетту. А терпения у «абреков» хватало, они могли ждать годами.
Но все ли чувствовали себя одинаково спокойно? Они не отрабатывали, но отдавали долг — уже иного качества, нежели раньше, но все же. Задумывались над тем, «нужна ли совесть современному спецназовцу»... А вместо нее могло быть «ощущение величества и ничтожества». А попади они на скамью подсудимых и под открытый процесс, могли бы стать «кумирами несчастной нации». И что лучше — не разберешь. Тем не менее говорили бы со скамьи подсудимых правду и только правду. «А говорить правду — значит иметь совесть». Кажется, так сказал Андрей Караулов.
Но был ли у них выбор? Со ссылкой на «несчастную нацию» — не было. И вообще не было.
Без вины виноватые. Да, но только со знаком вопроса.
«Трегубов, — нахмурился полковник Артемов. — Роман Трегубов. В центре его уже нет. Экипаж Клима пополнил Алексей Бережной. Неужели и он „замазан“ в криминале?»
— Что там по Бережному? — спросил Артемов помощника. — Алло, ты где?
— Ищу записи... А, вот они. Характеризуется только с положительной стороны. У меня все.
— Везет тебе, — сердито отозвался полковник.
— А что я могу поделать, Михаил?...
— Извини, я злюсь не на тебя. Ты доложил шефу?
— Через твою голову?
— Доложи немедленно.
— Есть. — Помощник чертыхнулся. — Михаил, я забыл о главном. На твой московский номер звонил Тульчинский.
— Что-нибудь передал?
— Нет. Просто посетовал, что не может тебе дозвониться. А дело у него срочное.
— Понял, я сейчас свяжусь с ним.
