Сергей Донской - Жадный, плохой, злой
С одной стороны, понять его было можно, хотя до этого момента я представлял себе убитых горем отцов иначе.
– Пора за работу, – объявил я, ни к кому конкретно не обращаясь, но так, чтобы Дубов меня услышал.
– Сиди! – повелительно сказал он. – Ириша пусть идет, а ты останься, писатель. Дело у меня к тебе есть. Важное.
– Если разговор пойдет о наших с Игорем отношениях, – быстро сказала Ириша, – то мне тоже хотелось бы поприсутствовать.
– Отношения! – желчно передразнил Дубов. – Знаю я ваши отношения! Одно паскудство!
– А вот автору статьи «Великая сексуальная революция» ты, папа, говорил, что…
– Я много чего говорил! – заорал Дубов голосом испорченного вокзального репродуктора.
– Ты говорил, – упрямо вела свое Ириша, – что девочек, начиная с четырнадцатилетнего возраста, нужно продавать в публичные дома, чтобы до замужества они набирались там необходимого в семейной жизни опыта. Я ничего не перепутала, папа?
– Вот пусть те, у кого денег нет, и продают своих дочерей, – отрезал заботливый отец, избегая прямого ответа. – А то ноют, зарплаты клянчат, пенсии…
Я осторожно снял руки со стола и ухватился ими за ремень джинсов, чтобы не дай бог не дать им волю. Начистить сволочи морду – дело нехитрое. Труднее сорвать сволочи все ее сволочные планы, пресечь на корню ее сволочные начинания, а саму сволочь изничтожить так, чтобы и духу ее больше не было.
«Труднее и важнее, – твердил я про себя, как заклинание, – труднее и важнее». Это сработало уже примерно на второй минуте, и я обнаружил, что способность спокойно воспринимать общество Дубова опять вернулась ко мне.
Ириши в комнате уже не было, он все-таки услал ее куда-то, а Чена выставил за дверь. Надо полагать, действительно намечалась доверительная беседа. Дубов ерзал, потел, яростно хрустел суставами пальцев и явно маялся, не зная с чего начать. Наконец, уже порядком заинтригованный, я услышал:
– Ни хрена не помогают таблетки, ютить их мать! Народные средства, они надежнее, как полагаешь, писатель?
– Рассол? – предположил я, скользнув взглядом по западноевропейской сервировке стола, не содержащей каких-либо опохмелительных средств.
– Еще кваску посоветуй попить! – съязвил Дубов, извлекая из-за пазухи пузатую бутылку. Для меня было полной загадкой, как эта тяжелая литровая емкость до сих пор удерживалась с помощью одного лишь пояска халата. – Полечимся? – вопрос был задан с энтузиазмом уже начавшего исцеляться больного.
– Да мне вроде не от чего, – уклончиво ответил я, пытаясь получше рассмотреть бутылочную этикетку. На ней красовалась голопузая мулатка, не внушавшая мне особого доверия.
– Не кокетничай, – отрезал Дубов, наполняя мой стакан до половины. – Настоящий ром, кубинский. А это, – он извлек из кармана плоскую металлическую коробку с яркой нашлепкой, – сигары, тоже кубинские. «Партагос эминете».
Осталось только бороду отрастить, и будешь вылитый Фидель Кастро, подумал я. Главный патриот России, а по совместительству еще и Кубы. Дубов – си, янки – но. Интересно, в Гаване тоже существуют подземные переходы?
Свой стакан мой ненавистный собутыльник наполнил с соблюдением джентльменского этикета – на два пальца, только если приставить их не к донышку, а к верхней кромке. Щедрые излишки пролились на скатерть, распространяя по комнате терпкий, экзотический запах. Стало очень романтично. На мгновение мне показалось, что мы сидим на берегу Карибского моря под пальмами, а легкий бриз разносит вокруг запах перегара из открытого рта сморенного сном пирата.
Выцедив свою первую лечебную дозу, Дубов запихнул в рот ломтик рыбы, снятый с бутерброда, и стал проталкивать его в глотку концом вставленной в рот сигары. Не потрудившись обрезать ее кончик, он долго-долго прикуривал, громко чмокая губами. Наконец навстречу мне устремилось первое облачко голубоватого дыма, вслед за которым долетели и приятные новости:
– Уф-ф! Полегчало! Ничто так не прочищает мозги, как ром, писатель. А мне необходимо собраться с мыслями. У меня их…
Испугавшись, что сейчас на меня обрушится поток неудержимой пьяной болтовни, я напомнил:
– Вы хотели со мной поговорить. О чем-то важном… На какую тему?
– Это и есть тема, – важно ответствовал Дубов, щелкнув пальцем по горлышку бутылки, которую тут же вновь накренил над своим стаканом. – Тема для настоящего мужского разговора.
Мне не терпелось отправиться на поиски Натали, а я был вынужден сидеть и наблюдать, как надирается мой визави. Оставалось только надеяться, что процесс не займет много времени.
– Ночью ничего не слышал? – полюбопытствовал Дубов, с видимым усилием ворочая уже слегка одеревеневшим языком.
Пригубив ром, я признался:
– Ириша мне уже все рассказала.
– Что рассказала? Что она может знать, девчонка?!
– Ну… – Я пожал плечами. – Про смерть Володи, например.
– Да! Именно! – Дубов просветлел лицом. – Крыса угодила в ловушку! Помнишь, я говорил тебе вчера, что поймаю того, кто действовал заодно с Бурцевым?
– Разумеется.
За то время, которое понадобилось мне для этого лаконичного подтверждения, Дубов успел насупиться. Выпячивая губы с таким негодованием, словно они мешали ему высказываться отчетливо и ясно, он буркнул:
– И этому негодяю тоже удалось сдохнуть раньше, чем я надеялся. Он, мерзавец такой, умудрился виском о кровать приложиться! Только ногами сучил, когда мы подоспели. Плюс обгадился по самые уши…
Я промолчал. И не только потому, что мне никак не хотелось комментировать глупую смерть очередного фраера, сгубленного собственной жадностью. Просто мое внимание привлекла малиновая козявка, возникшая на желтой махровой ткани, прикрывающей телеса Дубова. То ли клоп, насосавшийся крови, то ли пляшущий мотылек. Больше всего меня поразило слабое свечение, исходившее от маленького пятнышка. Я напряг зрение.
– Халатом любуешься? – снисходительно усмехнулся Дубов. – Знатная вещь. От Риццоли. Одна моя монограмма, вышитая на нем, стоит больше, чем любая твоя книжка, писатель.
И опять я не произнес ни слова. На груди собеседника перемещалась никакая не козявка, а точка лазерного наведения прицела. Раньше я видел такое только в кино. Стало даже немного странно, что сцену не озвучивает соответствующая моменту тревожная мелодия.
Обернувшись к открытому окну, я увидел над зелеными верхушками деревьев далекую опору высоковольтной передачи. Она четко выделялась на фоне неба, но солнце, бьющее мне в глаза, мешало разглядеть снайпера, притаившегося среди переплетений стальной конструкции.
Сообразив, что так можно пропустить момент выстрела, я быстро повернулся к Дубову. Малиновая точка как раз пыталась прилепиться к его лбу, но съезжала, стоило лишь голове, взятой под прицел, слегка наклониться или качнуться в сторону. Уже порядком поднабравшийся Дубов был не в состоянии соблюдать статичную позу.
«Стреляй! – безмолвно крикнул я незнакомому снайперу. – Покончи со всей этой историей одним движением пальца!»
Лучшего исхода, чем внезапная смерть Дубова от прилетевшей издалека пули, трудно было пожелать. Как только его мозги со всеми накопившимися в них планами разлетятся по комнате, я смогу с легкой душой позабыть о кассете и смыться из опостылевшего дома на все четыре стороны. Тяжкий груз ответственности за других людей разом свалился бы с моих плеч, а уж о себе самом я сумел бы позаботиться. Привык, знаете ли.
Я глядел на Дубова, как смотрят на кудесника в ожидании чуда. Наверное, мои губы зашевелились в нетерпеливой молитве, потому что он подозрительно спросил:
– Что ты там шепчешь, писатель?
Красное пятнышко обосновалось в его левой глазнице, но в этот момент Дубов потянулся за бутылкой, и оно перепрыгнуло на стену за его спиной.
– Говорю, не налегайте так на ром, – соврал я, наблюдая за хлещущей в стакан струей.
– Лучше бы ты не налегал на мою дочь, – сварливо парировал Дубов.
Бутылка, которую он не успел донести до середины стола, взорвалась в его правой руке. Хлопок был негромким, но достаточно сильным для того, чтобы заглушить звук, с которым пуля врезалась в дальнюю стену, выкрашенную в унылый казенный цвет бурой тины. Я увидел, как в ней образовалась светлая воронка, осыпавшаяся на пол шелухой краски и сухой штукатуркой. Дубов смотрел только на мокрое бутылочное горлышко, оставшееся в его кулаке.
– Что за блядство такое? – возмутился он, слизнув с ребра ладони капельку крови.
– Ром перебродивший, наверное, – предположил я, украдкой наблюдая за новым перемещением лазерной точки. Она как раз мостилась на лимонном халате, выискивая место, где бьется встревоженное дубовское сердце.
– Перебродивший? – пьяно озадачился он, сменив бесполезный стеклянный огрызок на стакан, наполненный пахучей янтарной жидкостью. – Не может быть. Это же не бормотуха какая-нибудь!
