Б. Седов - Фарт
И все.
Дальше – как отрезало.
Ну и хрен с ним.
Я откинул одеяло, обнаружил себя голым, а присмотревшись, увидел внизу живота, в непосредственной близости от важнейших деталей моего организма, следы зубов. Вот ведь сука! Ненавижу такие проявления страсти, граничащие с членовредительством!
Встав, я быстро оделся с учетом того, что мы отправлялись, как я понял, в приличное место, и вышел на улицу.
В лагере кипела жизнь.
Повстанцы мельтешили тут и там, таская какие-то ящики, весело кричали друг на друга, и по ним не было заметно, что вчера тут царило повальное смертельное пьянство. А может быть, все они уже технично опохмелились. Чем они хуже русских работяг!
Рассуждая таким образом, я подошел к висевшему на дереве умывальнику, тому самому, который в первый день так умилил меня своим сходством с советскими собратьями, и быстро умылся. Было бы неплохо сходить на водопад окунуться, но времени на это уже не было и, не вытираясь, потому что не хватило ума взять в хижине полотенце, я пошел к костру, над которым висел огромный закопченный чайник, и бодро поздоровался с доном Рикардо, сидевшим на коробке из-под авиабомбы.
Он поднял голову и, не переставая нарезать какое-то аппетитное мясо, сказал:
– А, сеньор Тедди! Доброе утро. Как вы себя чувствуете?
И он ехидно посмотрел на меня.
Я хотел было изобразить нездешнюю бодрость и железное здоровье, но понял, что это будет выглядеть слишком уж фальшиво, и, воровато оглянувшись, ответил:
– Честно говоря, я еще сам не понял.
– А это заметно, – кивнул дон Рикардо, – вот бутыль, примите лекарство.
Я и сам был не прочь, но не хотел показать себя привычным алкашом, поэтому помялся и сказал:
– Да я, честно говоря, не знаю, стоит ли…
– Бросьте, Тедди, здесь все свои. Я ведь вижу, что вы не в порядке.
– Да?… Ну ладно.
И я налил себе полный стакан вина.
– А вы-то сами будете? – спохватился я, уже поднеся стакан к губам.
– А я уже, – успокоил меня дон Рикардо, – видите, какой я живой?
Я посмотрел на него еще раз и убедился, что так оно и есть. Дон Рикардо был, как огурец. Только глаза блестели совсем не по-утреннему.
– Ваше здоровье, – сказал я и опрокинул стакан в себя.
– А вот и ваш кофе, – сказал заботливый дон Рикардо, наливая черную дымящуюся жидкость в мятую алюминиевую кружку с ручкой, грубо отделанной деревом.
Приняв из его рук кофе и понюхав его, я приятно удивился.
Запах был что надо, и если бы мне подали этот кофе где-нибудь в Питере и сказали, что он сварен не совсем трезвым наркобароном в чайнике на костре, я бы не поверил.
Наверное, эти мысли отразились на моем лице, потому что дон Рикардо довольно ухмыльнулся и сказал по-русски:
– Знай наших!
А потом снова по-английски:
– Вы же в Южной Америке! А здесь кофе – такая же обыденность, как в России квас.
– Э, нет, дорогой сеньор, – возразил я, отпив небольшой глоток удивительно ароматного кофе, – тут вы не правы. Теперь в России обыденностью стало пиво. А про квас давно забыли. Так же, как и про лапти, балалайки и всю остальную интуристовскую чепуху.
– Традиции нужно беречь, – назидательно сказал дон Рикардо, наливая себе из чайника, – это культурное наследие.
Я не был готов к дискуссии на эту тему, поэтому сделал резкий вираж и спросил:
– А где мои ребята?
– Они нам не нужны. Встреча, на которую мы едем, совершенно конфиденциальна, поэтому с нами не будет ни моих, ни ваших шестерок.
Слово «шестерки» он произнес по-русски, и я, хмыкнув, сказал:
– Вы неплохо знаете русский жаргон. Ну, без шестерок, так без шестерок. А вообще где они? Живые хоть?
– Ну… Относительно живые. Педро, как наиболее приближенный и ответственный человек, вчера остановился вовремя, а вот этот новенький, Антонио…
И дон Рикардо неодобрительно покачал головой.
Я внимательно посмотрел на него и сказал:
– Дон Антонио, я надеюсь, вы не будете вершить над ним скорый и строгий суд типа «бац – и в сельву». Вот я покину вас вместе со своими орлами, все и успокоится. Пьянка прекратится, и все будет нормально. А то мне кажется…
– Не волнуйтесь, Тедди, я не буду убивать его. Но некоторое наказание он понесет. У меня здесь все пьют, но чтобы так…
– А может быть, это мой Сергей споил его, – сказал я, вспомнив вчерашний рассказ о том, как они, обнявшись, лежали за складом.
– Да не нервничайте вы, ей-богу, не трону я его. Хотел, признаюсь, но теперь, после разговора с вами, уже не хочу.
– Спасибо, – совершенно искренне сказал я, – у меня отлегло. А мои, значит, так и валяются в виде говядины?
– Увы, Тедди, – дон Рикардо развел руками, – так оно и есть.
Он посмотрел на меня и, погрозив пальцем, сказал:
– Но вы теперь тоже должны пообещать мне, что не подвергнете их быстрой и надежной экзекуции. Обещаете?
– Обещаю, – твердо сказал я.
Конечно, я не собирался ни пристреливать Серегу и остальных, ни отрубать им пальцы или что-нибудь еще. Но для поддержания авторитета нахмурился и неохотно сказал:
– А ведь собирался… Но теперь я связан обещанием.
– Вот и хорошо, – облегченно вздохнул дон Рикардо.
И мы, отставив разговоры, принялись за кофе.
Через несколько минут рядом с костром возник Педро и, с почтением глядя на Альвеца, доложил:
– Дон Рикардо, машина готова.
– Хорошо. Через десять минут отправляемся.
Педро кивнул и отвалил.
А я, подумав, налил себе еще стаканчик из заветной бутыли.
Дон Рикардо посмотрел на меня и сказал:
– Вы знаете… Я, пожалуй, тоже выпью.
Я налил и ему.
– Давайте выпьем за успешный визит к уважаемому человеку, – сказал Альвец, поднимая свой стакан.
– За это – с удовольствием, – ответил я, поднимая свой.
Мы чокнулись, причем копошившийся рядом латинос вздрогнул и оглянулся на этот заманчивый звук, но тут же отвернулся.
– Какой слух! – сказал я по-русски, кивнув в сторону нервного повстанца, и дон Рикардо рассмеялся.
– Не смешите меня в такой ответственный момент, – ответил он тоже по-русски, и мы наконец выпили за предстоящую важную встречу.
Выкурив по сигаретке, мы посмотрели друг на друга и, не сговариваясь, одновременно встали.
– Ну что, поехали? – бодро спросил я.
– Вы позволите мне небольшую вольность, как старшему и умудренному опытом товарищу? – вместо ответа поинтересовался дон Рикардо.
– О, конечно, – ответил я, чувствуя, как выпитое вино возвращает меня к жизни, и я снова становлюсь быстрым, умным и доброжелательным.
Дон Рикардо пронзил меня грозным взором и, ткнув пальцем в бутыль, спросил:
– А это кто будет нести? Вы хотите предоставить это старому и седому дону?
– О, простите меня, великодушный сеньор! – я всплеснул руками, – больше это не повторится. Я совсем не хотел выразить неуважение к вам.
И я суетливо подхватил бутыль, которая, к моему удовольствию, была почти полной. Расхохотавшись, дон Рикардо хлопнул меня по плечу, я хлопнул его, и мы в отличном состоянии духа направились к стоявшей неподалеку машине, которая оказалась вполне современным «хаммером».
Увидев это, я присвистнул и сказал:
– Хорошая у вас машинка! У меня такой нет.
– А вы приезжайте сюда работать со мной – и будет, – предложил дон Рикардо, и мы снова расхохотались.
День начинался отлично, бабы, от которых я уже начал уставать, отсутствовали, и, когда «хаммер», за рулем которого сидел, как я заметил, уже успевший опохмелиться Педро, взревел двигателем, я повернулся к сидевшему рядом со мной Альвецу и сказал по-русски:
– А на дорожку!
– А с удовольствием! – ответил Альвец.
И я открыл бутыль.
Глава 10
Кармен и самолеты
Пока мы тряслись в «хаммере», я трудолюбиво открывал и закрывал бутыль, бережно передавая ее Альвецу и не менее бережно принимая ее обратно, болтал о чем попало, поддерживая любую тему, которую предлагал мне словоохотливый собеседник, но в моей голове, в самом темном ее углу, постоянно горела маленькая красная лампочка. Тревожная такая…
Я ехал в хорошем внедорожнике по плохой южноамериканской дороге, вокруг были джунгли, а рядом со мной – двое лихих латиносов, которым порешить человека что курице голову свернуть. Но не это беспокоило меня. Когда мы отбывали, а точнее, когда я уже заносил ногу на подножку «хаммера», из-за хижины выглянула Кончита. Она не видела, что я ее заметил, и поэтому не потрудилась придать своему лицу соответствующее случаю выражение.
Было ясно видно, что ее разбирают одновременно два чувства.
Одним из них была похоть неимоверной силы, которая в здешних краях считается, судя по всему, стрррррастной любовью. Как раз тот самый вариант, что у Кармен с этим солдатиком. А вторым чувством было некоторое, я бы сказал, злорадство. И именно выражение этого злорадства на личике Кончиты не давало мне покоя всю дорогу. Оно означало: а я знаю, что будет дальше!
