Данил Корецкий - Антикиллер-6. Справедливость точно не отмеришь
Алина поднялась через двадцать минут. Она плакала и ругалась, обвиняя соперниц в срыве съемок. Она еще не знала, что и полет в ОАЭ, и другие прелести ее сладкой жизни отменяются навсегда.
Фотографию многократно показали в криминальных новостях, напечатали в газетах, перепостили в интернете.
В малонаселенной камере следственного изолятора Лебедь рассматривал ее, стиснув зубы, выражение лица при этом не менялось, только желваки напряглись.
«Философ фуев… Кто-то научил сучонка… Даже написано не его каракулями… Никому верить нельзя…»
Сам он ждал освобождения. Стрелки сошлись на пропавшей уборщице, отпечатки которой в изобилии имелись на резиновых перчатках. На шприце и на бутылке, правда, их не было, но разве долго стереть потожировые линии? Все окружение босса подтвердило, что Боцман приходил редко и Лебедь относился к молодому человеку как к сыну: давал деньги, дарил рубашки к празднику, подарил дорогущий «Арманьяк», который сам собирался выпить. А вот почему затаила на шефа смертельную злобу молодая еще уборщица – оставалось для всех загадкой. Ведь, кроме добра, она от него ничего не видела…
* * *Похороны Фомы Московского прошли не менее пышно и торжественно, чем похороны Буржуя. Их даже положили недалеко друг от друга на аллее, которую злобные циники называли «Порталом героев», а сотоварищи – «Аллеей братвы». Памятники здесь отличались монументальностью, были выдержаны в определённых, принятых в братских кругах тонах: чёрный мрамор, в полный рост, мужественность на лицах, подтянутость и атлетизм фигур. Снова съехались единомышленники со всего мира, снова перекрывали движение для кортежа из сотен люксовых машин, снова навалили гору венков с откровенными и честными надписями типа: «Фоме Московскому от Магаданской братвы», «Фоме от Карагандинских воров», «Фоме от братьев из Дубая»…
Выступали, как всегда, многие. Когда говорил Шмайсер, он сравнил гибель Буржуя и Фомы с потерями в войне, в которой первыми гибли наиболее смелые, решительные и отчаянные бойцы. Потом выступил ловкий на язык Снегирь. Он-то и затронул тему, что Фому застрелил человек, который по гроб жизни ему обязан, который грелся и кормился возле него много лет и который сам происходит из Тиходонска. Эту же идею развил Переводчик, а потом, как-то само собой, роль Тиходонска в истреблении лучшей части московской братвы более или менее явно звучала в устах почти каждого выступающего. Это был плохой знак для прибывших на траурную церемонию тиходонцев: при таком настрое их могли положить прямо здесь, без особых церемоний, предусмотренных для сходок, когда спрашивают, «как с гада».
На этот раз тиходонцев было много: приехали все, кто мог, да и кто не мог – тоже. Даже те, кто не сумел лично почтить память Буржуя, кто находился в розыске или давно жил за рубежами страны, прибыли на похороны Фомы, потому что есть один непреложный закон у братвы: кто не прибыл на похороны убитого, тот, скорее всего, и стоит за этим убийством.
Потом настал черед и тиходонцам сказать прощальные слова Фоме. Первым начал Босой, он был краток: рассказал о значимости в «братском круге» Фомы Московского, рассказал о давней дружбе с ним, а потом добавил всего одну фразу:
– Откуда прилетела пуля, я не знаю. Скажу только одно: из Тиходонска не долетит. Вот из Питера – дело другое, а из Москвы… – он махнул рукой и замолчал.
Братва зароптала.
– Не нравится, что города назвал? – угрожающим басом, как в далекой молодости, продолжил Босой. – А почему тут некоторые позволяют нам замаскированные предъявы кидать? Мало ли кто из Тиходонска куда переехал?! Неужели мы за всех ответчики?!
Примерно то же самое сказали и красноречивый Гуссейн, и Антон, даже Корнилов, который был мастером дела, а не слова, нахмурившись, как отрезал: никакого отношения тиходонские пацаны к убийству Фомы не имеют! И как бы в доказательство показал на Экскаватора, Гулливера и Танкиста, выражение лиц которых наглядно показывало, что они готовы подтвердить слова своих старших гранатами, которыми набиты их карманы.
На этом, в общем-то, тему и закрыли, лифт увез Фому в земные недра, рабочие быстро засыпали могилу, разложили венки, которые образовали целую гору.
Но к теме вернулись ещё раз, уже за поминальным столом. Шмайсер поднял рюмку, выпил за то, чтобы душа Фомы упокоилась на том свете, а потом, повернувшись в сторону тиходонской делегации, сказал:
– Но я считаю, чтобы непонятки снять, надо найти и тех, кто Вадика с Борисом под молотки пустил, и того, кто в Фому ствол направил.
И все сидящие за столом согласно закивали головами, в том числе и тиходонцы.
Глава 13
Искусство подделки
Безнравственные люди знают, что совершают дурные проступки, но все равно от них не отказываются.
Аморальные люди совершают дурные поступки, не подозревая об этом.
(Предположение автора)Катя, Антон и другие
Тишина, полумрак, негромкая классическая музыка, красивые, красивей, чем в жизни, лица на стенах… Только где-то у соседей воет собака. Но на это можно не обращать внимания. Атмосфера покоя. Возвышенного покоя. Девчонкам здесь нравится, и Кате тоже. Тем более, что мэтр выделяет ее из других гостей.
– Фальшак. Знаете, что такое?
– Паленая осетинская водка, – роняет Илона с видом знатока.
Арсений Изотович смеется, подливает в бокалы коньяк – крепкий и мягкий, как шелк, и наверняка не поддельный. Печенье в жестяной коробке. Мебель из золотистого ореха. Стены в гобеленах. Картины в золоченых рамах. Статуэтки, подрамники, тяжелая драпировка.
– Это что-то… из кораблестроения… Мачта такая… – с трудом выталкивает из себя Оксана. Она вцепилась пальцами в ручки кресла, словно собирается катапультироваться.
– А вы тоже так думаете?
Он смотрит на Ребенка. Бородка, усы с загнутыми кверху концами. Он хочет быть похожим на всемирно известного художника, альбомы которого часто любит показывать. Но тот парень, конечно, плотно сидел на галлюциногенных грибах: потому у него слоны ходят на мушиных лапах, плоские часы гнутся, как свесившиеся со стола блины, одно изображение вдруг оказывается другим. И усы Арсений Изотович явно взял оттуда. Эти усы постоянно притягивают к себе внимание – тонкие, колющие… Скорпионьи жала. Но потом ловишь на себе доброжелательный, почти отеческий взгляд. Настоящий человек искусства, какой-то там заслуженный художник области, почетный гражданин… Никаких ментов, никакого шансона, попсы. Классика.
– Я не знаю, – говорит Ребенок. – Наверное, «фальшак» – это поддельная картина. Что-то в этом роде.
– Правильно, – кивает Абрикосов. – Так вот, созданная мною картина, душой которой явились Вы, – это не подделка. Это настоящее искусство. И я предлагаю выпить за Вас, за мою неожиданную музу, благодаря которой я сделал новый шаг в портретной живописи!
Все пьют за Катю. Ей приятно и неловко.
– Но какова здесь моя роль? – скромно возражает она. – Я позировала всего несколько часов, а Арсений Изотович работал круглые сутки, и, приходя на другой день, я не узнавала предыдущего наброска…
– Искусство нельзя разъять на части, – покачал головой Абрикосов. – Иначе вместо великого полотна мы бы получили холст, неприглядную кучку красок, испачканные кисти – и все!
– И соитие художника с рыжей натурщицей, – добавила Илона.
– Не опошляй! Великие полотна создают не краски и холсты, а души творцов. Творец не только тот, кто накладывает краску, но и тот (или та), которая вдохновляет его и водит его кистью! Поэтому, когда я говорю «фальшак», я имею в виду не явные подделки, хотя на сленге специалистов именно они так называются! Нет, это было бы слишком просто. Я имею в виду картины, написанные без души и вдохновения! В Третьяковской галерее были?
Илона энергично мотает рыжей головой и одновременно выдыхает дым. Пахнет ладаном. Она возлежит на кушетке с резными ножками и спинкой – что-то до невозможности изящное, старинное и дорогое.
– А в Эрмитаже?
– Я еще школьницей была, – вспомнила Ребенок. – Ездила с классом, экскурсия…
– Очень хорошо. Так вот, в Эрмитаже, по моим подсчетам, не менее 10 процентов экспонатов – голимый фальшак, а душевного – процентов тридцать. А в Метропо́литен-музее – больше половины…
– Ужж-а-а-а-ззз! – жужжит Илона, хотя ей наплевать.
– Но как это возможно? – удивляется Ребенок. – Ведь там эксперты всякие, профессора, куда они смотрят?
– Их можно обмануть, – улыбается Абрикосов. – Это не так сложно, как кажется…
– Проще купить, – звучит низкий хрипловатый голос.
Это таинственный молчаливый гость. Его зовут Антон. Он пил с художником коньяк, когда Илона привела сюда их компанию. Он деликатно пересел на диван (чуть в стороне), почти не открывает рта, только пускает сигарные кольца и цедит свой «Камю» из огромного шарообразного бокала.
