Сергей Зверев - Принцип мести
– Ты ждешь от меня рабьей покорности? – метаясь по подушке, хрипел Игнатий. – Но я не раб, Боже, хотя и раб Божий... Женщина... Ты убоялся женщины... Ошибка Адама... Иисус не повторил его ошибку... Илия, где ты? Как смеешь ты называть себя мессией? Но кто не убоялся... Женщина всегда Ева, ты понял это... Христос-девственник в числе первых. Почему? Бог есть любовь. Почему Он не познал любовь к женщине? Кто ты, Господи?.. Чего от меня хочешь? Милосердие, не вера... ветхозаветное пугало... Сплошной поток проклятий и угроз. Боже, ты ли это? Меч наострен и вычещен для заклания... ты будешь пищею огню...Я не был на горе Сеир, это был не я... Ты смотрел на меня. Я видел тебя в зрачках льва... когда сойду в могилу, сделаешь ли сетование обо мне? А-а, преисподняя... А где Илия?.. Опять лев и никого... Где все?
Казалось, Игнатий на мгновение вынырнул из беспамятства и увидел меня, быть может, даже узнал.
– Я с тобой, – успокоил я его и приложил ко лбу повязку, смоченную водой с уксусом.
После этого он уснул безмятежным сном. Не знаю, что на него так подействовало – бальзам Ирокеза, отвар Спокойного, гармонизирующий ки, или мое присутствие, но с этой минуты в меня вселилась уверенность в его скором и окончательном выздоровлении.
Я вышел из бунгало и увидел голубое, как глаза Иммануила Канта, небо, зубья гор, перетирающие вечность, и солнце, напоминающее в этой местности золотого китайского дракона. Мифические львы-чинте все так же стерегли буддийский храм, а колокольчики пагоды звенели на ветру. И вдруг далеко впереди, возле горной тропы, спускающейся к плато, я увидел крест и на нем – распятую фигуру человека. Не помня себя, я бросился к кресту. Страшная догадка мгновенно, как молния, озарившая меня, подтвердилась – это был Илия. Его смиренномудрое лицо, лик спящего святого, полузакрытые глаза, уставшие взирать на этот мир сквозь волшебный изумруд проповедуемой им религии, его умиротворенная, словно изваянная из слоновой кости плоть архата – – все это входило в немыслимое противоречие с глубокой рваной раной в левой стороне груди: кто-то вырвал у Илии сердце и, уже мертвого, вознес на крест. На шее у первого исламохристобуддиста, проповедника Духа Святого висела цепочка с прикрепленной к ней запиской: «Если ты мессия – твое место на кресте». Написана она была по-русски.
Я почувствовал непреодолимое желание исчезнуть. Хоть на мгновение. Но потом во мне на смену страху перед неизвестностью и сопряженной с ней скрытой угрозой, на смену мистическому ужасу перед чем-то непостижимым, архаичным, как семь дней творения, пришла жажда мщения.
Я снял Илию с креста и отнес его тело в пещеру, где до этого происходили наши свидания с Дашей. Его последнее пристанище перед погребением (воскресением?) я завалил камнями. Вряд ли Миледи станет искать его в нерукотворном гроте и будет оплакивать смерть мессии, как вавилонская блудница. Ей вовек не подняться до высот раскаяния Марии Магдалины и не вступить в те нерушимые духовные узы, которыми великая грешница сочеталась с Христом. Здесь все было гораздо проще и трагичнее. Я поклялся отомстить убийце или убийцам, сколько бы их ни было, за их изуверство и безжалостно погубленную душу Илии. Видит Бог, она была чиста...
Страх за жизнь Игнатия заставил меня вернуться обратно. Он был не один – с ним была Даша...
* * *Не знаю, чего я испугался больше – ее присутствия или чуть приоткрытых, устремленных на меня осмысленных глаз Игнатия, в которых явственно читался вопрос: что происходит? Он пришел в себя, вопреки всему пришел в себя и теперь хотел знать правду, то есть всю правду. А правда заключалась в том, что доверять нельзя никому, даже самому себе; пресловутый внутренний голос, равно как и шестое чувство, в иных ситуациях может сослужить плохую службу и подтолкнуть к роковому решению скорее, чем любая, даже самая непростительная ошибка. Я не знал, как мне быть и на кого, кроме моего друга-протоиерея, положиться. Даша? Но ее доверчивость могла обернуться предательством. Тем более ничего не объясняла ее неожиданная влюбленность: любая женщина, мало-мальски искушенная в сердечных делах, могла бы сыграть роль Джульетты столь же убедительно. Моя ундина, как я ее называл, была, по-видимому, хорошей актрисой. Каким же слепцом, каким наивным дураком я был, когда поверил, будто она не знает, кем приходится ей Богуславский! Она с самого начала была заодно со своим папашей и работала на него с той преданностью и невероятной самоотдачей, на какую только способна родная кровь. Игнатий был жив, но только потому, что я помешал убийце (конечно, Даша была лишь его пособницей) сделать свое черное дело.
– Я решила встать пораньше, чтобы ты мог отдохнуть, – сказала она, подставляя щеку для поцелуя. – Игнатию уже лучше.
– Сколько дней я отсутствовал? – с трудом выговорил Игнатий.
– Всего одну ночь, – сказал я.
– А мне показалось целую вечность.
Он закрыл глаза, ощущая ту крайнюю степень усталости, которая граничит с инобытием.
– Ты скоро поправишься, – попытался обнадежить его я. – Буддийские монахи поставят тебя на ноги.
– А, тибетская медицина, творящая чудеса...
– Мы должны перенести его в отель, в мой номер, – быстро, словно боясь натолкнуться на возражения с моей стороны, проговорила Даша. – Там ему будет лучше – горячая вода, медикаменты, врач, все под рукой. Человеческая кровать, в конце концов.
– Я не могу оставить его одного, – сказал я.
– Ты не понял: в номере мы будем жить втроем, там достаточно места...
Она на мгновение смутилась, но лишь на мгновение: чистота ее помыслов, искреннее желание помочь исключали всякую двусмысленность с ее стороны. Я задумался. Кем бы она ни была, в ее доводах был резон.
– Я могу перебраться к своей соседке-филиппинке, если уж на то пошло, – с затаенной обидой добавила она.
– Не надо, – выдавил я из себя. – Ты права. Игнатию действительно будет там лучше.
Убить, если уж на то пошло, его можно и в бунгало – сделать это здесь даже гораздо проще. Во всяком случае, чтобы высадить дверь в отеле, надо изрядно потрудиться. К тому же стены в номерах пуленепробиваемы.
– Не будем откладывать на потом, сделаем это прямо сейчас, – оживилась Даша.
«Чему ты так рада, ласточка моя? – подумал я. – Уж не тому ли, что твой отец в знак благодарности потреплет тебя по зацелованной мной до зеркального блеска щечке?»
– Я попрошу Эрнста помочь нам, – простодушно предложила она.
– Эрнст поможет нам, но несколько позже, – со значением проговорил я, с трудом удержавшись, чтобы не добавить: в услугах киллера мы вообще-то не нуждаемся. Но я держал себя в руках и потому не сболтнул лишнего. От моей осторожности и осмотрительности зависела жизнь Игнатия, да и моя собственная тоже. Выигрывает тот, кто первым усыпляет бдительность врага. Впрочем, возможно, я напрасно грешил на Дашу.
– Ты владеешь английским в пределах разговорного жанра?
– Да, конечно, ведь нам часто приходится обслуживать иностранные делегации, – сказала Даша и покраснела.
Я сделал вид, что не заметил ее ляпа.
– Позови, пожалуйста, Ирокеза, он живет в бунгало напротив, и скажи ему, что нам нужна его помощь. И не забудь про носилки.
– Сейчас.
Она ушла. Игнатий тяжело, как грешник в последнем кругу ада, вздохнул. Кажется, он задремал, забылся сном больного, но находящегося в сознании человека. Если бы он был здоров и полон сил, я предложил бы ему бросить все и дать деру. Гори оно все синим пламенем – и операция «Иравади», и наемные убийцы из России, и бои без правил, за которые я еще имел теоретический шанс получить вознаграждение в размере ста тысяч долларов. Жизнь, так или иначе, дороже. Но бросить Игнатия на произвол судьбы? Да и друг мой Садовский по-прежнему находился в заложниках. В случае невыплаты выкупа его могли подвергнуть пыткам, изувечить или попросту убить. Принять лютую смерть от нелюдей я не пожелал бы никому, а бежать без оглядки, поддавшись собственной слабости, то есть, говоря открытым текстом, элементарному желанию спасти свою шкуру, считал ниже своего достоинства. Каждому из нас надлежало испить свою чашу до дна, как бы горька она ни была.
Вернулась Даша. Пришел бессловесный Ирокез. Теперь можно было транспортировать раненого в отель. Переложив Игнатия на носилки, мы отправились на фуникулер, а затем, поднявшись на гору, прошли в Дашин номер. В нем было достаточно просторно: планировка позволяла отвести Игнатию отдельное помещение – спальню, а самим расположиться в богато убранной гостиной, где вполне хватило бы места для междусобойчика на три-четыре многодетных пары. Помимо этого, в апартаментах Даши имелась ванная, теплая уборная со всеми удобствами, даруемыми современной цивилизацией, и небольшая веранда в виде террасы с пальмовыми кадками. Из окна открывался потрясающий вид на горы и лежащее внизу плато с буддийским монастырем. Но красоты Тибета уже не трогали меня. Будь проклята эта горная страна, пропади пропадом весь этот разноплеменный сброд, который она у себя приютила. Дух Рериха уже не витал над этими вершинами – над ними нависла мрачная тень колизея, рваной раной зиявшего на теле оскверненной земли. Из каждой щели амфитеатра, из каждого просвета его ограды змеилась хищная нероновская улыбка и выглядывали его подслеповатые глазки.
