Сергей Зверев - Мертвый дрейф
Он догадывался, что беглецы испытывают схожие трудности, и это не давало окончательно расклеиться. Он ковылял на чугунных ногах, выдирал ступни из грязи, переводил дыхание на коротких привалах – и даже не знал, как радоваться, когда впереди замаячил просвет…
Глаза бы не видели этой картины! А дождь, не собирающийся смолкать, лишь добавлял в нее пессимистичных красок. Голое пространство западной оконечности острова, отличное местечко для ветров и пуль. За рябящей пеленой возвышалась тушка контейнеровоза. По курсу – пляж, травянистые островки среди песчаных «дюн», волны не самых критических размеров с утробным гулом выкатывались на берег. Метрах в двухстах от полосы прибоя покачивался катер – ну, куда уж без него! А две нечеткие, словно размазанные по бумаге фигуры, которые он безуспешно преследовал, уже перевалились через косогор и выбегали к пляжу. Ландсберг – длинный, всклокоченный, сутулый – кое-как передвигался, его поддерживала женщина, она махала рукой и что-то зазывающе кричала. Глеб изумился, он не знал, что у Даши такой сильный и звонкий голос. По палубе катера кто-то пробежал, громко топая, – звуки отлично разносились по воде. Было слышно, как взревел мотор, затарахтел, заработал. Глеб ужаснулся, потемнело в глазах – они отправляют на берег резиновую лодку с мотором! Заревел благим матом от отчаяния, бросился вперед, но ноги увязали – теперь уже в чавкающей траве, обрастали каторжными колодками, не слушались.
– Стоять, мерзавцы… – хрипел он, но сомнительно, чтобы кто-то его слышал. И толку? Он не одолел тот самый косогор, за которым вчера вечером устраивал дорогим гостям радушный прием. Ноги переплелись, он запнулся о свою же амбразуру – и с воплем невыразимого разочарования повалился носом в раскисшую землю! Содержимое черепа от души тряхнуло, он не мог подняться – он ведь не стальной и даже не деревянный! В ушах звенело, и нарастал треск лодочного мотора! Люди кричали в несколько глоток – и не просто так кричали, а кричали с радостью!
Он сообразил, что бежать дальше в любом случае не стоит. Доковыляет до пляжа – его изрешетят пулями. Он перевалился обратно за бугор, улегся на живот, подтянул к себе автомат и начал успокаиваться. Считал до десяти… За спиной послышалось чавканье, прерывистый сип, и рядом с Глебом плюхнулся на бруствер Крамер – бледный, злой, как тысяча чертей. Он продолжал держаться за голову, из-под которой просачивалась кровь.
– Ты? – изумился Глеб. – Догнал-таки?
– А в чем практическая польза? – выплюнул Крамер. – У меня, может, шок, оттого и шел. А как пройдет, так помру же, блин, от всего этого…
– Вместе помрем, – пообещал Глеб. – Еще и Никиту с собой прихватим.
Положение складывалось паническое. Как минимум трое плохих парней продолжали здравствовать и радоваться. Было видно сквозь завесу дождя, как в носовой части катера возится у своей турели пулеметчик. Надувная лодка, оснащенная мотором, уже прошла половину расстояния и приближалась к берегу. В лодке находились двое. А беглецы уже давно пробежали мимо разбросанных по пляжу трупов – их никто не удосужился убрать – и тоже приближались к полосе прибоя. Даша махала рукой, тащила за рукав профессора, а тот уже ломался, трещал, но пока еще не падал. Лодка подходила к берегу – сидящий на корме заглушил мотор. Второй приготовился десантироваться, взялся за борта.
– Уйдет же, тварь… – шептал Глеб, не зная, как поступить. Соблазн припасть к прицелу и перестрелять всю компанию был огромным! А беглецы уже брели по воде, волны захлестывали лодыжки – к ним приближалась лодка, – еще немного…
– Уйдет же, ей-богу, уйдет… – изнывал Глеб, мостясь к прицелу – то припадал к нему, то отшатывался, часто моргал.
А у мужчины, сидящего на носу резиновой лодки, тоже кончалось терпение. Он выпрыгнул в воду, брел по пояс, протягивая профессору руку. Даша устремилась вперед, поволокла за собой Ландсберга.
– Ну, точно уйдет… – молил он убитым голосом, вновь отыскивая в прицеле долговязого профессора и вновь не решаясь поставить точку.
– Ты прямо как Глеб Жеглов, – уважительно, но с нотками иронии заметил Крамер. – Тот тоже не сразу решился Левченко пристрелить… – И вздрогнул, когда над ухом грянул одиночный выстрел и отстрелянная гильза ударила по носу.
Профессор Ландсберг шатнулся, как-то досадливо всплеснул руками. Постоял немного, словно размышляя, что же дальше нужно делать в такой ситуации. Потом подкосились ноги, он рухнул на колени – и Даша не удержала его, отшатнулась. Он повалился лицом в воду. А она, оторопев, смотрела на него, не двигалась. Подбежал человек с резиновой лодки, перевернул упавшего на спину.
Очнулся пулеметчик на палубе – разразился беспорядочной огненной бранью! Пули свистели над головами, вскапывали косогор, в котором свинца уже было столько, что хоть в металлолом сдавай. Того и ждали – отползли. И вдруг пулеметчик заткнулся – внезапно, на «полуслове», и через буйство стихии донеслась отчаянная ругань – то ли затвор заклинило, то ли патроны кончились…
А Даша, осознав, что случилось самое страшное, рухнула на колени, вцепилась в лежащего перед ней человека, затрясла его и завопила так, что все услышали и похолодели:
– Па-аапа!!!
Ей-богу, стало зябко и неуютно. Они переглянулись с Крамером и не придумали, что сказать. Крамер сглотнул, поежился. Так вот откуда все берется, куда течет и где пропадает… Густая краска подступила к ушам. Хоть сквозь землю провались, право слово. Даша рыдала, билась в истерике, и звуки этой истерики разносились по всему острову. «Сволочи! – кричала она, грозя кулаком сконфуженным спецназовцам. – Какие же вы сволочи…» – И снова плакала навзрыд, билась головой о грудь мертвого профессора.
– Можете не рассказывать, я все слышал… – проблеял на последнем издыхании Никита, падая ничком на землю. – Да уж, товарищи офицеры, это вам не в тапки гадить… Послушайте, это что за «Санта-Барбара»?
– А ты откуда? – вылупился на товарища Глеб.
– Ну, не знаю, командир, – растерялся Никита. – Видимо, я как-то пришел сюда – не по воздуху же я перелетел, верно? Знаешь, больше всего я ненавижу, когда без меня происходит что-то важное…
– Но у тебя же нога сломана. – Глеб чувствовал, что, невзирая ни на что, хочется улыбнуться.
– Сломана, – кивнул Никита. – А может, и нет. Может, трещина, ушиб, без рентгена трудно сделать окончательный вывод. Но больно, командир, просто нереально больно…
Но это еще не было вершиной абсурда. Еще не случилось самое глупое и нелогичное. Ждать осталось недолго. До автоматчиков дошло, что своих людей они уже не дождутся, профессор мертв, операция провалена и люди, ответственные за этот позор, находятся у них под носом! Они открыли ожесточенный огонь – одновременно, один из лодки, другой с берега. А второй и вовсе обнаглел – шмальнул из подствольника, и граната взорвалась перед косогором! Людей засыпало землей, взрывная волна рвала барабанные перепонки. Крамер кричал что-то страшное, дикое, бил себя по ушам, а кровь, пусть и не с той интенсивностью, продолжала вытекать из раскроенного черепа. Глеба тупо клонило в сон, а Никита впал в неконтролируемое бешенство – взметнулся на колено, вопил в аффекте: «А-а-а-а!!!» – и самозабвенно поливал из «калашникова», как нельзя подходящего для истеричного ведения огня. Попятился автоматчик, побежал в море, забросил автомат в резиновую лодку, вскарабкался в нее, распластался на дне. «Моторист» завел двигатель – лодка подпрыгнула, дала крутой вираж и помчалась по замысловатой дуге к катеру. На берегу остались два тела – профессор Ландсберг и его дочь Даша…
– Никита, стоп… – хрипло выпалил Глеб, выхватывая автомат из трясущихся рук товарища. – Ты что делаешь, кретин? Ты же Дашу убил…
– Что?.. – Никита опомнился, ошарашенно помотал головой… и вдруг сделался каким-то черным, опухшим, далеким. – Да вы что, мужики… – забормотал он растерянно. – Это не я, это кто-то другой, я не мог, вы что на меня вешаете…
– Это ты, Никита, ты, – тяжело вздохнул Крамер.
– Ладно, мужики, пошли, мы не можем их оставить здесь, – буркнул Глеб.
Пришлось опереться на автомат, земля не держала, и запоздалое наступление получилось каким-то приторможенным. Они брели по пляжу, шатаясь, как былинки, равнодушно смотрели, как удаляется резиновая лодка, пристает к катеру, как пулеметчик, оставшийся без пулемета, бежит на корму, помогает товарищам взобраться на борт. «Трое осталось, – равнодушно думал Глеб. – И уплывать не думают. Их трое и нас трое». В них никто не стрелял, было понятно, как дважды два, что на таком расстоянии любое бряцанье оружием – стрельба по воробьям. Никита вдруг как-то сипло задышал, зачастил, припадая на пострадавшую ногу, обогнал товарищей, бросился к женскому телу, лежащему в воде лицом вверх.
