Кирилл Казанцев - Военторг. Министерство наживы
Вспомнить, как его захватили люди в масках, Арсеньев не успел. Вспыхнул яркий слепящий свет. Он бил в глаза, словно фары несущегося на него грузовика. Министр обороны увидел, где находится. Мрак, казавшийся безграничным, сузился до пределов обычной комнаты с веселенькими обоями на стенах. Он сидел на стуле. Никто его не привязывал, руки свободны. Слепящий свет исходил от двух настольных ламп, бивших ему прямо в глаза. Что или кто находится за этим световым барьером, он не мог разглядеть. Кто-то прохаживался, изредка покашливал, шелестели бумаги.
— Эй, — негромко проговорил Арсеньев.
Никто ему не посчитал нужным ответить.
— Кто вы? Что вам от меня нужно?
И вновь ни слова в ответ.
В груди похолодело. Сразу же возникли мысли о том, что его могут убить. Всякий звук, доносившийся из-за лавины света, казался ему опасным. Арсеньеву уже чудился нацеленный на него ствол с пистолетом с глушителем. Неизвестность всегда пугает. Это ошибка, когда на человека пытаются давить. Лучше всего он додавит себя сам. Попытка разобраться в непонятном рождает вопросы, на которые нет ответов. И эти вопросы множатся в геометрической прогрессии: кто, зачем, почему, с какой целью? Молчание людей, получивших власть над твоей свободой и жизнью, — красноречивее всяких слов. Если им от тебя ничего не надо, значит, они могут спокойно забрать у тебя самое ценное, что осталось. Жизнь. А жить министру обороны хотелось. Совсем некстати вспомнилось прочитанное в каком-то журнале свидетельство человека, вернувшегося с того света, после клинической смерти. Мол, видел он тоннель и яркий свет, бивший в лицо. Вот и теперь была похожая ситуация. Яркий свет, за которым черт знает что. Пока жив, не узнаешь, что именно. А затем вспомнилось и другое. Рассказ одного бывалого бандюгана, переквалифицировавшегося в солидные бизнесмены. Трезвый никогда бы не рассказал, а вот по пьяни выдал. Дескать, единственный верный способ избавиться от трупа — так, чтобы от него и следов не осталось, — это уложить его на автомобильные покрышки, покрышками же завалить, облить бензином и поджечь. Температура такая, что все кости превратятся в пепел.
По ту сторону света раздался отчетливый металлический лязг.
«Затвор пистолета передергивает», — мелькнула парализующая волю мысль.
Затем раздалось многозначительное покашливание.
— Кто вы? Что вам от меня надо? — выдавил из себя министр обороны.
И тут яркий свет настольных ламп пошел вниз, перестал бить в глаза. Арсеньев проморгался и увидел по ту сторону письменного стола мужчину и женщину. Ларина он узнал сразу же. А вот белокурую видел впервые. Однако по ее взгляду тут же понял — ей известно о его деятельности практически все.
— Надо нам от тебя совсем немного, — спокойно проговорил Андрей — отщелкнул крышку на корпусе небольшой видеокамеры, вставил туда диск и прикрутил камеру к штативу. — Ты всего лишь должен повторить то, что говорил мне и моему приятелю тогда, в лесу. Помнишь?
Арсеньев мрачно молчал.
— Выбор у тебя небольшой. Где ты — никто не знает. Понимаешь, чем это может кончиться для тебя, если не станешь говорить?
Слова «смерть», «убийство», «бесследное исчезновение» так и не были произнесены Лариным. Но воспаленное животным страхом воображение министра обороны тут же додумало их. Он буквально почувствовал, что запах смерти витает в воздухе.
— Кончать его надо, — тихо сказала Лора, словно бы обращалась только к своему напарнику. — Ты же видишь — он не собирается говорить. Тогда зачем он нам нужен? Наверху его смерти только обрадуются. Нет человека, нет проблем. Все на него можно будет повесить. Слушай, министр… Неужели не понимаешь, что только рассказав все, ты можешь сохранить себе жизнь. Представь себе, скольким людям выгодно, чтобы ты замолчал, не проронил ни слова. Тогда и бабки их целы будут, и в тюрьму не попадут.
Арсеньев это понимал. Он уже смирился с тем, что безболезненно выйти из «катастрофы» ему не удастся. Весь вопрос заключался в цене потери.
— Какие гарантии? — спросил он упавшим голосом.
— Только мое честное слово, — улыбнулся Андрей. — Надеюсь, никто здесь не сомневается в моей порядочности.
— Я бы могла кое-что припомнить, — хищно прищурилась Лора. — Но в нашем случае неискренность в отношениях с женщинами не принимается во внимание.
Ларин расстегнул браслет часов, положил их на письменный стол.
— В твоем распоряжении две минуты на раздумья. Камера включена. Если не заговоришь, то… — Андрей развел руками.
И вновь яркие настольные лампы ударили в глаза Арсеньеву. Ларин с Лорой растворились в слепящем свете, словно потеряли телесность.
В наступившей тишине министру обороны казалось, что он слышит, как тикают часы. И он заговорил. Сначала медленно, словно выдавливал из себя предложения по одному слову. А затем все быстрее и быстрее, торопясь освободиться от груза содеянного…
…Ларин выключил камеру, выщелкнул диск и спрятал его в ящик письменного стола.
— Сколько сил потрачено, сколько риска, неудобств… а потом все умещается на маленький блестящий кружочек, которому и цена-то пятьдесят центов в базарный день. Но вот то, что на нем записано, дорогого стоит, — сказал он.
— Вы обещали, — напомнил Арсеньев.
— И слово свое сдержу, — сказал Андрей, поднимаясь из-за стола.
Он открыл дверь и сделал приглашающий жест. Министр обороны неловко встал. Как Лора очутилась возле него, он даже не заметил. Женщина вскинула руку и прыснула ему в лицо из баллончика. Арсеньев еще успел проговорить — «убийцы», и вырубился, рухнув на пол. Лора склонилась над ним.
— Явно сегодня не его день. Нос себе расквасил и лоб ободрал, — проговорила она. — Да, впрочем, это все равно, в его-то положении…
…В сознание министр обороны пришел, уже сидя на лавочке в районе «Речного вокзала». Район он узнал сразу. Правда, с тротуара он выглядел непривычно, не так, как из окна лимузина. На этот раз все произошедшее вспомнилось сразу и целиком. Затем пришло облегчение — жив. Но тут же внутренний голос подсказал, что скорее всего это ненадолго. Арсеньеву уже мерещился вылетевший на тротуар грузовик, который собьет его. Свалившееся на него подпиленное дерево. Да хоть метеорит. Его смерть, оформленная под несчастный случай, была бы выгодна многим.
— Черт, во что это я одет? — осматривался министр обороны, разглядывая не первой свежести спортивный костюм, машинально потрогал застегнутый на молнию карман, там захрустели бумажки, расстегнул — деньги.
Ощущение опасности не проходило. Арсеньев поднялся и инстинктивно заспешил туда, где были люди, — к универсаму. Тут вряд ли кто-то посмеет устроить на него покушение. Он застыл перед зеркальной витриной, смотрел на свое отражение. Мешковатый спортивный костюм с пузырями на коленях… Щетина на щеках и шее. Растрепанные волосы.
— Эй, мужик! — послышалось у него за спиной.
Он вздрогнул и обернулся, увидел, хотя и похмельного, но все же подтянутого, бритого, в выглаженных брюках отставника.
— Петрович, — представился местный завсегдатай.
— Игорь Михайлович, — машинально ответил министр обороны и даже не заметил, как пожал протянутую руку.
— Значит, Михалычем будешь. Так, Михалыч, подкинь, если можешь, на выпивку. Душа просит, — отставник кивнул в сторону рюмочной.
И тут Арсеньев почувствовал, что и сам не прочь выпить. Алкоголь — лучшее лекарство от стресса.
— Пошли, бабки есть.
— Вот это по-нашему, по-русски.
Вскоре министр обороны уже пил за стойкой в рюмочной. Вокруг галдели. Работал телевизор. К толстой тетке за прилавком приставал с любезностями какой-то пьянчуга.
— Ну, Тонечка, неужели ты мне больше не нальешь? Я же за деньги прошу.
Рядом с Арсеньевым гуляла пестрая компания. Петрович, Синяяморда, еще какие-то алкаши. Он пил и угощал. Звучал пьяный бред перебравшего Петровича про каких-то обезьян, которых «америкосы запускали в космос».
— Ненавижу, ненавижу…
Игорь Михайлович ловил себя на мысли, что этот бред он слышал и в высоких кремлевских кабинетах. Правда, обличен он был в несколько иные слова, но смысл оставался прежним. И тут Арсеньев почувствовал, что прожил жизнь зря, попытался найти пройденную им точку невозврата. Получалось, что это был момент, когда он занял пост министра обороны. Вот тогда ему бы и остановиться. А он, наоборот, только развернулся. Стал хапать, хапать… Да, денег наворовал он немало. Недвижимость есть в России и не только. Пусть даже многое у него теперь и отберут, но и останется немало. Однако пользоваться этим открыто и широко он бы не мог. Это как во время учебы в военном училище. Пойдешь в увольнение — можешь напиться, но потом должен изображать из себя трезвого. А какое ж это удовольствие? Ему стало муторно. Он обозначил движение к двери.
