Евгений Покровский - Тот, кто стоит за спиной
Когда настал момент расплаты и Елена Максимовна протянула набычившемуся шоферу пятьдесят тысяч, тот, скосив глаза на пассажира внушительной внешности, насмешливо смотревшего на него, буркнул себе под нос, что пятидесяти, пожалуй, много, и спрятал свои злые испуганные глаза под густыми бровями.
— Тут еще за моральный ущерб, — Елена Максимовна сунула бумажку водителю в руки и выскочила из машины.
Полковник, хмыкнув, вышел вслед за ней и вытащил за плечо Филина. Где-то здесь должны были находиться люди Локшина. Повернувшись к Мойке, он увидел спешащего к нему человека.
— Лена, иди… Подожди меня вон там, — сказал полковник и указал на черную чугунную решетку, тянувшуюся вдоль набережной. — Ну что, Локшин, машина здесь? — спросил он подошедшего к нему человека.
— Здесь, Вадим Анатольевич! — Локшин пристально смотрел на полковника. — А это кто с вами?
— Этот птенец? Да вот добровольно вызвался помогать нам. Зовут Филином. Так тебя именуют, птица?
— Так, — Филин, затравленно улыбаясь, смотрел то на полковника, то на Локшина.
— Да уж, на орла не похож! — весело сказал Локшин.
— Я же говорю — Филин. Между прочим, типичный уголовный элемент: в меру нагл, в меру жесток, но и в меру труслив. За хорошие деньги маму родную продаст, но если получит очень хорошие деньги — тут же маму обратно выкупит. В общем, нормальный бандит с обостренным, как у грызуна, чувством самосохранения. Живет от живота, но когда припрет, может и соображать. Этакая морская свинка… Ну хватит о физиологии. Как клиент?
— Пока никто из проходной не выходил… А кто он?
— Да один мой человечек, — сказал полковник, холодно и даже зловеще улыбнувшись. — Мальчик вообразил, что уже стал взрослым и самостоятельным — вот и безобразит. Ну ничего, я его выпорю… Твои люди давно здесь?
— Были через пятнадцать минут после вашего звонка, — отчитывался Локшин.
— Очень хорошо. Тогда мы его накрыли. Пойдем к машине.
* * *
Елена Максимовна с нетерпением ждала полковника, прислонившись к чугунной ограде. Где-то там, рядом с черной «Волгой», стояли люди Локшина. Полковник подошел к майорше.
— Вадим, скажи им. Я должна увидеть Андрея сейчас же! — Елена Максимовна была очень возбуждена. Полковник кивнул ей и вновь подошел к Локшину, напряженно смотрящему на одну из входных дверей здания.
— В салоне кто-нибудь есть? Ну или что-нибудь? — спросил Вадим Анатольевич Локшина.
— В салоне вроде пусто, хотя трудно сказать. Стекла-то темные! Правда, мои люди говорят, что на заднем сиденье что-то есть. Что-то большое.
— Ну давай, наблюдай. Уверен, он вот-вот появится. Деваться ему некуда! — полковник показал рукой на дверь, за которой наблюдал Локшин и, похлопав того по рукаву, не торопясь направился к майорше. — Андрей на заднем сиденье или в багажнике, Лена. Не беспокойся. Через пять-десять минут все разрешится.
— Я хочу сейчас же… — только начала Елена Максимовна.
Внезапно в кармане полковника зазвонил телефон и прервал ее на половине фразы.
— Да, я… Сивцов, ты? Тебя плохо слышно, брат. Ну давай, выкладывай, что там у тебя… Кто к нему приезжал? Кто-кто? Вот так номер! А детали? Ну, внешность… Ах вот как?! — полковник слушал Сивцова очень серьезно. Наконец он поблагодарил коллегу и рассеянно с ним попрощался. — Да, вот так номер! — воскликнул полковник и с интересом взглянул на Елену Максимовну.
— Вадим, давай уже откроем багажник! Теперь ведь Пахомов от нас не уйдет! Ну, Вадим, — Елена Максимовна тормошила полковника за плечо.
— Еще не время, — сказал полковник и, не в силах сдержать улыбку, посмотрел на Елену Максимовну.
— Прошу тебя, скажи своим людям, пусть пропустят меня к «Волге».
— Подожди минутку, — полковник остановил
Елену Максимовну. На лице у него сейчас болезненно отражалась какая-то внутренняя борьба. — Погоди, погоди…
Наконец он сделал глубокий вдох и посмотрел Елене Максимовне в глаза.
— Лена, зачем тебе понадобился этот спектакль?
* * *
Хромов гнал «рафик» «скорой помощи» по Выборгскому шоссе. Он ехал к сосновым лесам и скромным деревянным дачам, затерянным в душистой хвое.
Если бы не этот Миша Бурков, не этот беззаветный Дон Кихот трепанации и вивисекции, не этот Джек Потрошитель с комбината скорби и слез, предпочитающий банальное вскрытие трупа бессмертной чеховской пьесе, он, Валерий Хромов, на время вырвавшийся из собственной оболочки и получивший легчайшие сверхзвуковые крылья, завершил бы начатое дело и разорвал черное кольцо вокруг невинных душ, попавших в смертельную давильню по прихоти гениального и безжалостного режиссера.
Но Хромов более не имел возможности присутствовать одновременно в нескольких местах и не мог не только видеть насквозь, но и вторгаться в человека, вкладывая в него собственную волю, знания и веру. Тяжкая и тесная телесная оболочка сразу приковала его к земле и сделала таким слабым и беспомощным, каким может быть только человек…
Валерий Николаевич чувствовал, что опаздывает. Тот, кому он должен был помешать, ехал впереди него, и между ними было сейчас больше двух десятков километров.
Хромов надеялся сейчас только на то, что сей субъект не сразу приступит к делу. В пользу этого говорили некоторые черты характера субъекта: болезненное эстетство, приправленное садизмом, любовь к театрализации и рискованным инсценировкам… Ибо субъект более всего на свете любил зрелище: оно было целью и смыслом его существования. Ничто в жизни так не ценил он, как непосредственное участие в каком-нибудь гадком спектакле в качестве режиссера-постановщика или, на худой конец, исполнителя одной из главных ролей.
Хромов знал, что любитель зрелищ и на этот раз не удержится от того, чтобы разыграть трагедию, где он поначалу не спеша натянет на голову красный колпак палача с прорезями для глаз, потом возьмет в руки топор и заставит жертву умереть от страха прежде, чем топор коснется ее шеи.
Убить приговоренного дважды — вот в чем была изюмина!
В этом эстетском «изыске» и заключался собственный «художественный» метод субъекта…
Около постов ГАИ Хромов, не снижая скорости, включал сирену и строгие люди в фуражках и со страшными жезлами в руках лишь понимающе смотрели ему вдогонку.
Наконец «рафик» миновал дорожный знак «Комарове».
Сердце Хромова учащенно забилось. Только сейчас Валерий Николаевич поймал себя на том, что голова его была легка и ясна, как после пробуждения с первыми лучами солнца в палатке среди соснового леса.
Вот она, та злосчастная дача, с которой все началось.
Хромов теперь знал, что именно посещение этого дома сыграло в его судьбе роковую роль. Хотя именно благодаря этим роковым и трагическим для себя обстоятельствам, он познал нечто такое, что выводило его за рамки человечества. И эта жизнь, страстная и жестокая, превращенная воспаленной гордыней в погоню за призрачными достатком и успехом, более не устраивала его.
Сейчас ему было страшно и одновременно стыдно вспоминать, кем он был до этой своей «смерти»…
Вот какая-то иномарка, припаркованная возле автобусной остановки рядом с другими автомобилями.
«Он уже здесь, — подумал Хромов и промчался мимо. — Если остановлюсь прямо у дачи — выиграю пару минут!»
* * *
«С чего бы ему здесь быть?! — думал Пахомов, глядя на прогуливающегося под окнами Локшина. — Меня накрыли? Да нет, кто знает, что я сейчас здесь?! Просто у них здесь какой-то свой оперативный интерес. Простое совпадение. Но все равно Пахом — человек предусмотрительный, когда речь идет о таких «бабках». Он все продумал! — еще раз выглянув в окно, Пахомов усмехнулся. — И кого же вы, ребята, пасете здесь? А может быть, «папу»? Увидели его «тачку» и навострили уши. Ну-ну, давайте! Только вот почему Локшин? Он ведь вроде «папин»? Хотя за хорошие деньги и «папу» продать можно… Кто может знать, что я сейчас здесь? Филя… Или майор! Нет, майору это не нужно. Сюда он не сунется. За ним ведь идет охота, да и жив ли он? Ну да ладно: береженого Бог бережет…»
Открыв дверь, Пахом осторожно выглянул из комнаты. Коридор был пуст. Пахомов вытащил пистолет и, стараясь бесшумно ступать, быстро прошел по грязному линолеуму до конца коридора, где была лестница. Спустившись на первый этаж, он перешел в другое крыло здания и крадучись подошел к одной из дверей. Дверь была заперта. Из другого конца коридора доносились голоса припозднившихся сотрудников института. Усмехнувшись, Пахомов с силой отжал дверь в сторону и неслышно отворил ее.
Оказавшись в комнате, Пахом подошел к окну, спокойно открыл все шпингалеты, как фокусник, вытащил два больших гвоздя, вбитых в гнилое дерево рам и подоконника. Потом одним резким движением распахнул окно.
Эта стена институтского здания выходила в соседний с институтом парк, обнесенный красивой оградой, посреди которого раскинул свои флигели старинный особняк. В особняке шли какие-то реставрационные работы, и у почерневших от времени стен фасада лениво шевелилось несколько строителей.
