Владимир Першанин - Бронекатера Сталинграда. Волга в огне
– Уменьшить ход!
Винты работали, поднимая за кормой бурлящий вал. Скорость резко упала, а два снаряда рванули на том месте, где мог оказаться «Смелый» с его прежней скоростью. Звякали осколки, по палубе металось несколько женщин и мальчишек, которых не удалось загнать в трюм.
– Убрать с палубы лишних! – кричал Морозов. – Перебьют, в бога мать!
Валентин Нетреба, санитар Максим Скворцов и еще двое матросов ловили растерянных напуганных людей, бесцеремонно заталкивали в трюм.
– Тут темно! Страшно! – молотил кулаком по металлу и рвался кто-то наверх.
– Зато безопасно.
Снаряд ударил рядом с бортом. Взрывной волной катер повалило на левый борт, леерное ограждение возле рубки перебило и скрутило петлей. Снизу кричали десятки голосов, звали на помощь. Устойчивый катер снова встал на киль, а в трюм нырнул санитар Скворцов.
Отчасти помогал туман, хоть и не слишком густой, но размывающий силуэт судна. Костя развернул башню стволами к берегу, но Морозов отдал категоричный приказ огня не открывать.
– Ничего мы этим батареям не сделаем, – бормотал он, выворачивая штурвал. – Только себя вспышками выдадим. Еще метров пятьсот, и они нас в тумане потеряют.
Но снаряды продолжали падать, хотя и не прицельно. Скворцов накладывал шину на сломанную руку одной из женщин и материл ее, не стесняясь детей:
– Чего ты, клуня, по палубе металась? Нашла на задницу приключение. Теперь будешь с гипсом ходить.
– А где мне его наложат? – спрашивала напуганная женщина в обрезанном мужском пальто.
Вокруг нее жались две девчонки лет десяти-двенадцати, закутанные, как колобки. Обе шмыгали носами, а одна, которая постарше, спросила Скворцова:
– Дяденька доктор, маманя не умрет?
– Нет, не умрет. Под Красной Слободой санбатов хватает, найдете какой-нибудь. Загипсуют твоей матери руку, не откажут.
Морозов привел катер не к причалам, где всегда падали снаряды, а в небольшой затон.
– Здесь безопаснее, – объяснил беженцам мичман. – И перекусите перед дорогой.
Чай пили из кружек, мисок, котелков, макая туда сухари. Электрик наладил в трюме и кубрике свет, плотно закрыв иллюминаторы. Даже при тусклом свете было видно, как истощены люди. Глаза ушли глубоко во впадины, кожа была землистого, неживого цвета. Видя, как быстро исчезают сухари и чай, Морозов спросил боцмана Нетребу:
– Там у тебя еще тушенка, кажется, была? Тащи сюда.
Съели тушенку, еще какие-то консервы, остатки флотской каши, стали собираться в дорогу.
– Спасибо вам, товарищи моряки, – кланялись женщины. – Думали, пропадем там.
– Бросьте кланяться, – раздраженно отмахивался Морозов. – За что нас благодарить? Что детей в подвалах на всю осень оставили? Так уж хорошо воюем.
Этот рейс и торопливые рассказы беженцев вспоминали долго. Немало страшного насмотрелся экипаж «Верного», да и беженцев вывозили не в первый раз. Но за какой-то час услышали много, о чем лишь догадывались.
Как дети собирали зерно в сгоревшей мельнице, кто-то умер от заворота кишок, объевшись сырой пшеницы. Как умирали от простуды груднички и самые младшие из детей. Женщина со сломанной рукой рассказала, что ее и соседнюю семью едва не взорвал немец.
– Влетел в подвал, гранату наготове держит. Шнурок дернул, но увидел, что, кроме баб и детишек, никого нет. Тогда он выругался по-своему, гранату в угол забросил, а сам выскочил. Спасибо никого не убил, только оглушило всех, у кого-то кровь из ушей потекла и девушку осколком в руку ранило.
– Заплатят гады за все, – двигал челюстью Валентин. – И за доброту свою сраную. Ладно, прощайте. Идите осторожно. К причалам лучше не приближайтесь, там постоянный обстрел.
Прошли ноябрьские праздники. Костю звала к себе Настя, но он, глядя в сторону, отмалчивался или объяснял, что с катеров не отпускают. Одновременно хотел встречи и боялся. Да и перед Надей было стыдно, хотя время размывало тоску.
Еще до праздников написал и отправил одно за другим два письма, взялся сочинять третье. Но не придумал, что рассказать еще (цензура зачеркнет), а вывел крупными буквами несколько строчек: «Надюша, я по тебе скучаю. Почему не пишешь? Я каждый день жду весточку. Обнимаю, твой Костя».
Шестого и седьмого ноября было относительно тихо. Слушали речь Сталина, оживленно обсуждали его слова: «И на нашей улице будет праздник». Предполагали, что где-то по немцам хорошо ударят. Знали, что Сталин просто так ничего не говорит.
Седьмого ноября обе стороны настороженно наблюдали друг за другом. Но ни наши, ни фрицы никаких действий не предпринимали, если не считать орудийных и минометных выстрелов, которые не смолкали уже два месяца. К седьмому ноября, как и обещал зампотех Сочка, поставили на ход заштопанный, весь в заплатах, «Смелый».
Разбитое орудие заменили, а запасного крупнокалиберного пулемета не нашли. Умелый зампотех срезал смятый пламягаситель, небольшой кусок ствола и поставил ДШК на свое место. Укороченный ствол смотрелся странно, но стрелял исправно, выбрасывая длинный сноп огня и заглушая грохотом второй пулемет.
– На нашу бедность сойдет, – говорил командир «Смелого» Игнат Сорокин. – Молодец ты, Михаил Тихонович, цены тебе нет.
– Вы из короткого ствола ночью поменьше старайтесь палить. Вспышку дает сильную. Я ремонтникам дал чертежи пламегасителя, обещали придумать что-нибудь. Но у них дел полно. Суда, кроме снарядов, еще и льдины бьют. Сам видел борта проломленные. Только и спасало, что дерево на воде лучше держится.
Покурили, обсудили, чего ждать дальше. И Сорокин, и Сочка – люди много чего повидавшие. В лозунги и громкие слова мало верили.
– Переломная ситуация, – грамотно выразился мичман Игнат Сорокин. – Лед станет, либо наши вперед пойдут, либо фрицы так надавят, что покатимся до левого берега.
– Все может быть, – соглашался зампотех Сочка. – Мы и в сорок первом после Москвы «ура» кричали, хотели к лету фрица добить. А бежали до самой Волги. Но вряд ли у Паулюса сил хватит еще и левый берег захватить. Все же потрепали их крепко.
– А наших сколько похоронили?! Разговариваешь с раненым, а он говорит: «У нас в роте всего три человека осталось, а в батальоне всего один командир, и тот, лейтенант». Но пополнение идет непрерывно. В лесу войск и артиллерии собрано много.
– Много, – подтвердил Михаил Сочка. – Недавно видел, полк «катюш» куда-то перегоняли. Сделали остановку, за водой приходили. Я их спрашивал, чего, мол, не ударите по фрицам? На правом берегу наши с одними винтовками сидят, помощи ждут. А мне отвечают, ударим, когда прикажут. Не зря ведь «катюши» к бою готовят.
Оба командира, вздыхая, докурили самокрутки и разошлись к своим людям. Оба втайне надеялись, что ударят наконец как следует. Войск много собрано, а там хрен его знает, как все повернется.
Седьмого ноября приезжали представители политотдела, вручали награды, провели небольшой митинг, затем Кращенко устроил обед, куда пригласил своих заместителей и командиров бронекатеров.
Награждение было какое-то непонятное. Забыли про погибшего Ивана Батаева, которого представляли на Героя. Остался без награды зампотех Сочка, а без него дивизион давно бы стал на прикол. Старший лейтенант промолчал, но обиделся крепко. Простой деревенский мужик, вроде на медали-ордена не падкий, но все же хотел, чтобы отметили каторжный труд его ремонтной бригады, где и погибшие были, и работали люди день и ночь без отдыха.
Вроде как мимоходом похвалили Михаила Тихоновича Сочку, «славного труженика тыла». Докладчику – политотдельцу – и в башку не пришло, что зампотех под бомбами наравне с другими моряками трудился, вот только не привык себя выпячивать. И про погибшего командира «Шахтера» мичмана Реутова упомянули вскользь. Мол, давно это было, еще в сентябре. Разве политотдел всех упомнит!
Зато получил обещанное Красное Знамя командир дивизиона Кращенко. Наградили орденами Красной Звезды замполита Малкина, командиров кораблей Зайцева, Морозова и Сорокина.
Бывший боцман, а теперь командир бронекатера «Прибой» Егор Ковальчук не был отмечен. Хотя всегда выделялся опытом и смелостью, был надежным помощником у мичмана Морозова и без колебаний был назначен командиром бронекатера. Наградили медалями несколько моряков, в основном за десант на Купоросный. Из экипажа «Верного» получили медали «За отвагу» Валентин Нетреба, Вася Дергач и Костя Ступников.
Остальных обошли. Человек семь наградили медалями на остальных катерах, но опять-таки не вспомнили погибших. Зайцев после вручения наград высказывал Кращенко:
– Ты, что ли, список составлял? Хотя бы покойных командиров вспомнил, я уже не говорю о моряках.
– Не всех утвердили, – оправдывался капитан-лейтенант.
– Ну и обмывай сам свои ордена с героем Малкиным. А мы с Николаем Морозовым не пойдем. Скажешь, мол, дежурили. Тошно от всего этого.
Кращенко снова чувствовал себя уверенно. Начальство обласкало, орден престижный на груди, насчет очередного звания намекали, плюс пять кораблей на ходу. За что получил отдельную благодарность.
