Евгений Сухов - Жиган по кличке Лед
– Пошли, – сказал он Солодкину.
Они медленно двинулись вдоль стены по коридору. Некоторые двери были выломаны, открывая вид на сломанную, набросанную единой грудой мебель. Но в комнатах уже никого не было: совершенно очевидно было, что все власовцы, не желая дробить свои силы, засели в правом крыле дома.
Без единого выстрела Каледин и Солодкин дошли до огромного парадного зала, который в далекой жизни использовался, верно, для званых вечеров, для танцев, для постановок домашнего театра. Теперь в центре гулкого зального пространства дымился недавно затушенный костер, в воздухе стоял запах гари и свежего пороха, а на выкорчеванной из потолка огромной люстре, валяющейся на полу, какие-то аккуратисты развесили комплекты своей формы.
Да так за ней и не вернулись.
Каледин на пробу сунул в дверной проем зала свою каску. Сразу же грянуло два выстрела, и каска поскакала по полу.
– Эй, вы! – насмешливо крикнул Каледин. – Вылезайте, отстирали немцам подштанники, будет с вас! Пора бы и подыхать уже!
– Тебя, красная сволочь, не спросили! – тотчас же ответили ему. – Сиволапые гориллы! Сам живешь, как скот, и других хочешь заставить жить так же?
– О, да мы идейные? – поинтересовался Каледин и, выставив автомат, дал очередь наугад, вслепую.
Вклинился чей-то высокий баритон, в котором звучали сардонические нотки:
– В Совдепии разрешили говорить? Какой бодрый голосок у этого колхозника проклюнулся! Какие слова знаем: «идейные»… У батьки Сталина в родном селе, поди, только мычал. Так вот, животное! Мы – Русская освободительная армия и воюем против большевистского режима, понятно тебе, скотина? У всех нас был шанс. Мы им не воспользовались. Теперь опять будем гнить – каждый в своей канаве: мы – в расстрельной, вы – в гулаговской.
По едва различимым интонациям этого голоса Илья различил, что оратор напоследок хорошо выпил.
– Наверно, чтобы не страшно было умирать, отхлебнули прекрасного немецкого шнапсу, господин «освободитель»? – проговорил он на очень недурном немецком языке. – Я, наверное, вас разочаровал, что говорю еще на каком-то языке, кроме русского матерного? Думаю, немецкий вам как-то приятнее. А теперь – пора закругляться, – добавил Илья по-русски и бросился в зал. Хлестнули пули. Перекатившись через голову и преодолев в одну пробежку несколько метров до наваленных в кучу ломаных стульев, Каледин дал ответную очередь. Власовцы окопались за колоннами. Один из них, неосторожно выглянувший, получил пулю точно промеж глаз.
Где-то там, снаружи, начался бой. Наверно, капитан Санаев двинул своих бойцов на особняк, не дожидаясь сигнала – в расчете на форс-мажор. То, что огню наступающего советского батальона отвечала только одна пулеметная точка, быстро подтолкнуло капитана Санаева к верным решениям. В частности, к тому, что атаковать следует с восточной стороны…
В большом зале особняка были свои расчеты. Перестрелка шла минут десять. Судя по всему, боеприпасы истощались и у той, и у другой стороны. Наконец высокий баритон, с которым Каледин уже вступал в перепалку, произнес:
– Я слышу, товарищ колхозник, что у вас и у вашего напарника тоже кончаются патроны?
– Тоже! – за Илью выкрикнул Солодкин и разрядил остатки магазина в колонну, из-за которой и звучал этот голос.
– Тогда предлагаю честный рукопашный…
Из-за колонн вышли четыре власовца. Один был в кителе майора РОА, остальные – просто в черных рубахах с трехцветными нашивками. У майора был пистолет, остальные были вооружены только «золингеновскими» боевыми кинжалами. При виде противника а главное, отличных кинжалов у большого любителя трофеев Солодкина загорелись глаза:
– Смачно, а, Илюха? – кивнул он. – Знатная сталька. Мне бы такой кинжал, и с войны не стыдно возвращаться. А если снова закроют, пацанам похвастаюсь.
– Ты где сидел-то? – шепотом спросил Каледин.
– А-а… На Колыме. То есть – и там тоже. Жизнь у меня веселая, а у тебя, я видел, тоже!
Вне всякого сомнения, Солодкин имел в виду татуировки Каледина, истолковать которые неоднозначно едва ли было возможно.
Майор Гоген, увидев перед собой только двух советских солдат, произнес:
– Вот как? Маловато что-то…. Ну, господа, не обессудьте.
Он поднял пистолет и трижды выстрелил в Каледина и Солодкина с двадцати метров. Стрелял майор, конечно, неплохо, но вот только и наши солдаты не питали никаких иллюзий по поводу «честного рукопашного боя» – как только увидели пистолет в руке Гогена. Поэтому они ничком бросились на пол, а Солодкин успел еще метнуть складной охотничий нож, который он всегда брал с собой на вылазки. Бросал он лучше, чем господин майор стрелял: клинок засел в плече Гогена, и пистолет с расстрелянной уже окончательно обоймой выпал из его руки.
– Вот теперь можно и на ножичках переведаться, – сказал ефрейтор Солодкин. – Я вас, господинчики, не предупреждал, что в моем родном городке шпана таким, как вы, сначала глаза выкалывала?
И он вытянул откуда-то заточку, с легкостью фокусника подменив ею использованный уже охотничий нож.
– Да я таких, как ты, в ГУЛАГе душил не передушил. Ножичком он… глаза, – низким голосом, с оттяжкой в хрип, ответил один из власовцев, приземистый, с отталкивающей звероподобной физией. Илья очень живо представил его в сбруе вертухая и подумал, что подбор кадров в РОА еще тот…
– Вот и ладненько, – ответил Солодкин и, нисколько не смущаясь численным преимуществом власовцев, бросился на ближнего к нему, невысокого, верткого, жилистого. Тот, однако, сумел парировать выпад ефрейтора и отбросить его на пол.
Солодкин же взлетел, как подброшенный пружиной, скаля редкие зубы. По его рассеченному запястью текла свежая кровь. Не любил он проигрывать… Но «переведаться на ножичках» с обидчиком ему не довелось: на него напал звероподобный власовец, похожий на вертухая, а на деле оказавшийся простым уголовником. Нашла коса на камень: в мирное время ефрейтор Солодкин тоже сделал две ходки по мелкоуголовным статьям…
Майор Гоген еще стонал и вытаскивал из плеча ножичек Солодкина, а Илья уже поравнялся с ним и, поменяв хват, вогнал тому в шею нож. Власовец упал на колени, зажимая забившую из раны фонтаном кровь, а потом растянулся и наконец затих. Но за конвульсиями его никто уже не наблюдал. Второй власовец, рослый, судя по всему, прекрасно обученный, схватился с Калединым, в то время как Солодкин дрался с вертухаем. Третий офицер РОА аккуратно засучивал рукава своей черной рубахи и сквозь приспущенные веки наблюдал за Калединым. Он хотел что-то сказать, но удержался. Он стиснул в руке кинжал. В этот момент Каледин пропустил сильный удар и грохнулся на спину. Рослый власовец коршуном налетел сверху, однако Илья встретил его выпадом левой ноги и ловко перекинул через себя, а сам вскочил на ноги.
Все-таки было у него особое чутье. Потому что почувствовать, что точно между лопаток нацелен кинжал, попавший в умелые, очень умелые и быстрые руки, – не всякому дано. Он успел – пусть и не молниеносно уже, как в самом начале боя, – развернуться – и оказался лицом к лицу с капитаном РОА Ипатовым. Тем самым, что наблюдал. Тем самым, кто несколькими минутами назад вступил в словесную перепалку с Калединым.
– Ну, здравствуй, Илья, – сказал изменник родины, Леня Ип, своим баритоном. – Вот так и довелось свидеться.
Каледин замер. За его спиной поднимался недавний его противник, по левую руку ефрейтор Солодкин вогнал заточку, как и обещал, точно в глаз приземистому звероподобному власовцу, уравняв численность сторон. Каледин смотрел на Леньку Ипатова, на старого своего интернатского приятеля-товарища, с которым вот так оказался по разные стороны баррикад. И это уже не исправить, как в юности.
– А что ты так удивился? – спросил Ип. – Удивляться должен я, и удивляться тому, что ты воюешь за Совдепию. Ты, которого она закатала в ГУЛАГ. Ты, человек, который должен жить совсем по-другому.
– Вот я и живу по-другому, – тихо ответил Лед.
– Знаю я твое другое. Вон татуировки просвечивают из-под гимнастерки… Лагерник ты. Уголовник. Но главное – даже не в этом. Я считал тебя умнее, Илья. Когда-то ты был лихим парнем. Я думал, ты далеко пойдешь. Это ли тебе надо – сражаться за власть, которая тебя и не поблагодарит даже? Видишь нашивку на моем плече? Трехцветный флаг старой России? По всему выходит, Илья, что ты воюешь против своего прошлого. Хотя нет, – вдруг крикнул Ипатов и поднял кинжал, – ты воюешь против своего будущего! Что тебя ждет? Даже если ты уйдешь живым из этого дома, а я останусь здесь навсегда – что?.. Приедешь после войны домой – если, конечно, победишь – и айда в лагеря лет на двадцать пять! Зачем тебе все это?
– Наверно, зачем-то нужно, Леня, – сказал Каледин. – Зачем-то нужно, если я, человек с фамилией, происхождением – да и что греха таить, убеждениями белогвардейца! – воюю против тебя. Что-то есть… Тут я пошел даже против своих: ворам нельзя брать в руки оружие на стороне государства. Хотя какие они свои?
