Андрей Воронин - Число власти
— Ну, — сказал Бурый, — а я что говорю?
— Молчи, дурак, — лениво бросил Паштет. — Может, так, а может, и не так. Откуда нам знать, кому еще Балалайка рассказала про этого математика? Я так понимаю, что у вас на хвосте все время кто-то сидел, а вы, лохи, даже не заметили! А когда этот чемпион вас погнал, как овечек, те ребята наскочили на него со спины. И, похоже, с тем же успехом...
— Ну и хорошо, — сказал Бурый, все еще потирая горло. — Не мы засветились — они.
— А откуда ты знаешь, что им про нас известно? — спросил Паштет. — Откуда ты знаешь, что этот калека в Склифе может напеть ментам, когда очухается? Может, кто-то из них прямо сейчас стоит за дверью и слушает, о чем мы с тобой базарим?
— Может, может, — проворчал Бурый. — Бабушка надвое сказала, дедушка натрое пропердел...
— Правильно, — сказал Паштет. — Об этом я и говорю. Надо выяснить, кто такой этот тип в Склифе, и побазарить с ним — подробно, обстоятельно. Типа взять интервью. Кто такой, откуда, кто послал и зачем...
— Стремно, — сказал Бурый.
— Само собой, — согласился Паштет. — Когда сидишь на бомбе, доставать ее из-под задницы, конечно, стремно — а вдруг рванет? Так что ж теперь, так на ней и сидеть? Таймер-то тикает, братан. Стремно не стремно, а доставать надо... Надо, понял? Поэтому кончай просиживать мой диван, собирайся и поезжай... Нет, — оборвал он себя, — куда ты поедешь с таким рылом... Пошли кого-нибудь в Склиф, пускай разузнают, что там и как...
Он замолчал, пребывая в явном затруднении. Бурый, никогда не отличавшийся тактичностью, не замедлил подлить масла в огонь.
— Ага, — сказал он, — конечно. Типа расспросить мента, который под дверью сидит: дескать, расскажи, братан, что это за фраер, которого ты караулишь? Пропусти, мол, меня на минутку, мне с ним надо базар перетереть — даром, что он без сознания... Так, что ли, Паша?
— Да, — сказал Паштет. Он встал и прошелся по комнате, задумчиво поглаживая тяжелый квадратный подбородок. — Получается фуфло.
— Ну, — сказал Бурый, очень довольный тем, что Паштет признал свое трудновыполнимое поручение не совсем разумным. — Я же говорю, хрен с ним, с этим придурком...
— Нет, — сказал Паштет, останавливаясь перед ним, — так тоже нельзя, Бурый. Надо все-таки узнать, что это за фраер и чем он дышит. Вот если бы кто-нибудь лег в соседнюю палату...
— Кто? — безмятежно спросил Бурый, не подозревая ничего дурного.
— Ты, например, — предложил Паштет. — Морда у тебя сейчас подходящая. В самый раз для Склифа.
— Ну морда, — легкомысленно протянул Бурый. — Чего морда-то? Из-за пары фонарей в реанимацию не кладут.
— Это точно, — сказал Паштет и сделал короткое, почти неуловимое движение правой рукой.
Раздался негромкий глухой треск, как будто кто-то уронил на пол спелый арбуз, и Бурый, не издав ни единого звука, с шумом повалился на диван. Глаза у него были закрыты, из уголка разбитого рта на щеку сползла темная струйка крови. Паштет, потирая ушибленные костяшки пальцев, наклонился над ним, чтобы послушать дыхание. Дыхание у Бурого было в порядке, а пульс Паштет проверять не стал: те, у кого пульс отсутствует, как правило, не дышат.
Паштет нашел ключ от машины, взвалил безвольно обмякшее тело Бурого на плечо и поволок его в гараж, где стоял темно-зеленый “Шевроле”. Он усадил пребывающего в бессознательном состоянии Бурого на переднее сиденье, чтобы тот все время был под рукой, завел двигатель и выехал из гаража.
Предусмотрительность Паштета оказалась не лишней: по дороге Бурый дважды приходил в себя и, бессмысленно тараща глаза, спрашивал, что случилось. Тогда Паштет вздыхал, отрывал от руля правую руку и коротким точным движением посылал приятеля снова в нокаут. Бурый послушно выключался, а Паштету оставалось только кусать губы, давить на газ и гадать, не слишком ли сильным получился удар: там, в Склифе, Бурый был нужен ему живым, не утратившим способности передвигаться и соображать.
Глава 9
Валька-Балалайка прогуливалась вдоль Ленинградского шоссе, нюхала выхлопные газы и время от времени томным жестом вскидывала руку навстречу проносившимся дорогим авто. Весь этот мордобой пополам с высшей математикой, вся эта мрачная, неудобопонятная чепуха более не занимали ее воображения. По роду своих занятий Вальке волей-неволей приходилось относиться к таким вещам легкомысленно: с глаз долой — из сердца вон. Ее, Валькино, дело телячье: раз-два, ножки врозь, деньги на бочку, а остальное побоку. Об остальном пускай думают Паштет с Вадиком. Если Паштет хочет, чтобы Валька ему помогла, она не против. За ваши деньги — любой ваш каприз...
Собственно, многого Паштет от нее и не требовал: понимал, бродяга, что Валька — не Мата Хари какая-нибудь и не радистка Кэт. Ему всего-то и нужно было, чтобы, встретив снова знакомую серебристую “десятку”, Валька постаралась запомнить ее номер. Ну а если этот чокнутый математик опять захочет пригласить ее в гости и угостить шампанским, капнуть ему в бокал клофелинчику и быстренько позвонить Паштету: приезжай, дескать, клиент созрел...
Только и всего, и думать тут было не о чем, и переживать не из-за чего. Правда, Валькина совесть все-таки была чем-то недовольна. Она, совесть, беспокойно ворочалась с боку на бок где-то внутри Валькиного организма и время от времени принималась тоскливо нудить: так, мол, нельзя, парень тебе ничего плохого не сделал, и голова у него светлая, не то что у тебя, шлюхи придорожной, а Паштетовы придурки обязательно выбьют из этой головы все гениальное содержимое...
Впрочем, Валька по этому поводу особо не огорчалась. Во-первых, своя рубашка все-таки ближе к телу, и если чьим-то мозгам непременно нужно быть выпущенными наружу, то пусть лучше это будут мозги математика Леши, чем ее, Валькины.
К тому же даже Балалайка понимала, что выполнить данные Паштетом инструкции ей, скорее всего, никогда не удастся. После той безобразной свалки, которую Паштетовы пацаны устроили возле дома математика, тот должен был совсем лишиться рассудка, чтобы сунуться туда снова. Он, математик Леша, должен сообразить своими гениальными мозгами, что ни на Второй Парковой, ни тем более на Ленинградке, в поле зрения Вальки-Балалайки, ему появляться нельзя.
Вальку немного беспокоило то обстоятельство, что ее роль в нападении на Второй Парковой была чересчур очевидной. Математик Леша наверняка сообразил, кто его сдал, и мог захотеть наказать чересчур болтливую путану с Ленинградки. Если бы на месте математика был Паштет или кто-нибудь из его коллег, Валька давно унесла бы ноги не только со своего рабочего места, но даже и из Москвы. Духу бы ее тут не было! Но математик Леша выглядел таким беззащитным, таким наивным, таким по-житейски беспомощным, что Валька просто не могла воспринимать такую угрозу всерьез.
Словом, волноваться ей было не о чем, вот она и не волновалась — ходила себе взад-вперед по своему участку и завлекала клиентов. Это дело у нее сегодня шло на удивление туго, клевала все больше какая-то шелупонь — то компания подвыпивших подростков, предложивших Вальке показать настоящий секс и не взять с нее денег, то какой-то пожилой папик на “Мерседесе”, с обиженным видом заявивший, что за пятьдесят долларов его обслужат хоть в “Хилтоне” и что плечевой с Ленинградки за глаза хватит десятки, то толстенная, в два обхвата, густо напудренная бабища, оказавшаяся активной лесбиянкой...
Так иногда бывало — клиент не шел, хоть ты тресни. Хоть поперек себя ляг — не шел, и все тут. Валька утешалась мыслями о том, что дело, может быть, еще пойдет, что еще рановато, а потом оглянуться не успеешь, как клиент повалит косяком — настоящий клиент, солидный, денежный и с нормальными, здоровыми потребностями. А почему бы и нет? Разве может мужик со здоровыми потребностями равнодушно проехать мимо такой роскошной женщины, как Валька-Балалайка? То есть проехать-то он может, но вот остаться равнодушным — вряд ли.
Проходя мимо “БМВ” своего Сутенера, Валька остановилась и перекинулась с Вадиком парой слов, посетовав на непруху. Вадик ей посочувствовал, но при этом заметил, что надо работать, шевелить фигурой и не ловить мух. “Жрать охота”, — добавил он без всякой связи с вышесказанным и сильно зевнул, прикрыв рот широкой мясистой ладонью.
— Не вопрос, — сказала Валька и обеими руками приподняла свою правую грудь, просунув ее в открытое окошко “БМВ”.
— Иди работай, дура, — ласково сказал Вадик и ущипнул ее за сосок — слава богу, промазал, козел этакий.
Валька махнула на него рукой, развернулась и пошла в обратном направлении, поблескивая высокими голенищами ботфортов и покачивая роскошными бедрами. Жрать ему охота! Как будто ей, Вальке, не охота... Это сорокакилограммовой пигалице, у которой только кожа да кости, хватает одной морковки в сутки, а такой солидной, фигуристой даме, как Балалайка, необходимо хорошо питаться, не то, того и гляди, шкура обвиснет и будет болтаться складками, как на умирающей слонихе... Подумать только, она, Валька, русская красавица, выпускница филфака МГУ, должна кормить не только себя, но и этого мордатого бегемота Вадика, который в слове из трех букв делает пять ошибок!