Андрей Дышев - Серебряный шрам
Во второй половине дня мы вышли на ровное, как стол, плато, покрытое целинным снегом, в некоторых местах довольно глубоким, и Валери, зарываясь в него едва ли не по пояс, салютовала, подкидывая вверх невесомые ледяные стружки.
Мы с Рамазановым подыскивали место для стоянки и, должно быть, сверху были похожи на клопов, блуждающих по футбольному полю. День стремительно угасал, и нам ничего больше не оставалось, как расчищать руками площадку под палатку, в то время, как Валери пыталась скатать снежные шары и соорудить памятник снежному человеку.
С оборудованием лагеря мы провозились до сумерек и промокли насквозь. День ушел с последним лучом солнца, и на плато легли голубые тени, словно действие происходило на гигантской сцене театра и светотехник опустил на юпитер голубой фильтр. Влажная от утреннего тумана палатка мгновенно покрылась инеем – как снаружи, так и с внутренней стороны, и всякое прикосновение к ее стенам вызывало снегопад.
Ужин приготовил я, причем не выходя наружу, и пока Рамазанов и Валери отогревались в своих спальниках, разжег примус и сварил в воде из талого снега жиденький вермишелевый супчик. Перед тем как окунуть свои ложки в кастрюлю, мы с Рамазановым выпили по глотку спирта, а Валери, с отвращением глядя на нас, передернула плечами.
Ночь прошла спокойно, если не считать того, что я часто просыпался от боли на обожженных солнцем руках.
Глава 28
Валери не открывала глаз до тех пор, пока я не натер ее щеки снегом. Она скривила лицо, как обиженный ребенок, и перевернулась на живот. Тогда я принялся за ее шею.
От первой оплеухи я успел увернуться, а вторая угодила мне по затылку.
– Какой кошмар, – тихо сказала Валери, сидя в палатке перед пологом. Она натянула край спального мешка до подбородка и без энтузиазма смотрела на безмолвную снежную пустыню, залитую оранжевым утренним светом и исполосованную синими тенями.
– Все в мире относительно, – сказал я, стаскивая с себя свитер, майку и принимаясь за брюки. – В спальнике, например, теплее, чем снаружи. Но зато ходить снаружи одетым намного теплее, чем голым.
Я снял брюки, ботинки, носки, аккуратно развешивая одежду на крыше палатки. Валери смотрела на стриптиз, который я ей демонстрировал, с выражением нескрываемого ужаса на лице и тихо поскуливала.
Оставшись в одних трусах, я зашел по колено в снег и, расставив руки в стороны, плашмя упал в него, тут же вскочил и принялся яростно натирать себя снегом. Этот фокус я демонстрировал сам себе по многу раз за год, катаясь на лыжах со склонов Ай-Петри и Чатыр-Дага, и это было для меня естественной гигиенической процедурой. Валери же, наверное, первый раз видела рядом с собой живого «моржа».
– Все, конец! Мы тебя потеряли! – бормотала она. – Ты подхватишь воспаление легких, заболеешь пневмонией и умрешь от СПИДа. И я буду горько плакать над твоей могилкой.
Адвокат, занимаясь утренним бритьем, с улыбкой поглядывал на мои снежные процедуры.
– Кирилл, вы давно смотрели на себя в зеркало?
– А что случилось? Неужели рога выросли?
– Ну-у, – протянул он, – я думаю, что до этого не дойдет. А выросла у вас черная вульгарная борода. Гляньте-ка на себя.
Растирая себя скрученным в жгут полотенцем с такой силой, словно намеревался распилить себя пополам, я подошел к адвокату и взял из его рук маленькое зеркальце. Оттуда на меня глянула жуткая образина, рожа которой была покрыта густой черной щетиной. Я поскреб себя ногтями по щекам.
– Неужели это я?.. У вас случайно нет запасного лезвия?
– Лезвие есть, но я бы посоветовал вам оставаться в таком виде. Вы очень похожи на местного моджахеда, и если бы не голубые глаза, то вас здесь принимали бы за своего.
– Как, собственно говоря, и вас.
– Правильно, не брейся! – крикнула Валери из палатки. – Тебе идет борода.
Когда мое тело уже полыхало огнем, я оделся и почувствовал себя чистым и свежим. Валери лишь повозила во рту зубной щеткой, промыла глаза из кружки и снова залезла в спальный мешок.
– Господа! – сказала она. – Вы не могли бы подать даме кофе в постель?
Пока я разливал кофе по чашкам, Рамазанов топтал снег вокруг палатки и что-то высматривал. Когда он снова подошел ко мне, я спросил:
– Ну и что показала рекогносцировка?
– Это слово в переводе с военного на нормальный язык, кажется, означает изучение местности перед боем?
– Вы совершенно правы.
– Знаете ли, меня не покидает какое-то странное ощущение, что за нами постоянно следят.
– У вас, наверное, гипоксия. Кислородное голодание мозга, – с самым серьезным видом предположил я. – При этом могут возникать слуховые и зрительные галлюцинации, необоснованные страхи, ну и прочее.
– Правда? – поднял брови адвокат. – Это очень хорошо, что вы меня предупредили. А то я слишком серьезно отношусь к окружающему миру.
Должен сказать, что в условиях высокогорья у моих спутников что-то случилось с чувством юмора, которым, как и я, они вроде бы не были обделены. После завтрака, складывая палатку, я в шутку сказал Валери, что автомат на морозе может выйти из строя и пули будут вылетать из него очень медленно, как под водой. Ни слова не говоря, Валери передернула затвор и от бедра выстрелила одиночным по моему рюкзаку, который стоял от нее метрах в тридцати. Нарочно или случайно, но она попала по спичечному коробку, лежащему на верхнем клапане. Коробок разнесло в щепки, спички рассыпались по снегу. Валери поставила автомат на предохранитель и сказала:
– Да нет, вроде еще не замерз.
После этого случая я не шутил больше на подобную тему.
Солнце стремительно поднималось над плато, и мы снова стали снимать с себя все, что только было можно. Я, получив вчера изрядную дозу солнечной радиации, сегодня был более осмотрителен и накинул на голый торс куртку, прикрывающую мои малиново-красные руки. Валери, повесив автомат на шею, встала впереди, за ней – я, замыкал адвокат. Как и вчера, мы обвязались веревкой, хотя Рамазанов, сплетая вокруг пояса узлы, не мог скрыть снисходительной усмешки.
Мы шли через плато наискосок, и, приближаясь к его центру, опускались все ниже. Плато имело форму гигантского блюда, и мощный ледовый панцирь, сползая к центру, крошился, трескался, образуя многочисленные проломы. Нам приходилось часто менять направление, обходя широкие трещины, и до середины мы дошли не меньше чем через два часа.
Когда мы снова стали взбираться наверх, характер снежного покрова изменился. Трещин стало меньше, во всяком случае видимых, вместо рыхлого и глубокого снега под ноги лег твердый, спрессованный ветрами, морозом и солнцем наст. Идти по нему было легче, и мы заметно увеличили скорость…
То, что потом случилось, заняло всего несколько секунд. Я интуитивно почувствовал опасность, когда под ногами мягко прогнулась снежная доска и ломаная трещина очертила вокруг меня кольцо. Я уже сошел с опасного участка и хотел предупредить адвоката, но не успел. За моей спиной раздался сухой хлопок; натянувшись струной, веревка ударила по поясу и сильным рывком повалила меня на спину. Я почувствовал, что меня волоком тащит по снежной доске, и, приподняв голову, увидел в двух метрах от себя, где только что стоял Рамазанов, черную дыру в снежной доске. Валери, вместо того чтобы упасть и врыться ногами в снег, побежала ко мне, и, не имея никакой опоры, я скользил к черной дыре с нарастающей скоростью.
– Держи! – заорал я ей, царапая ногтями снег, но она, путаясь в веревке, которой была связана со мной, попыталась схватить меня за ногу, а потом навалилась на меня всем телом.
Мой затылок свесился над дырой, и я судорожно выгнулся, пытаясь затормозить каблуками. Валери закричала, хватаясь за снег, как за воздух. Вот и все, подумал я, как быстро!
Но движение прекратилось. Я продолжал лежать на спине, точнее, на рюкзаке, плечи висели над трещиной, пальцы вонзились в наст. Валери обнимала меня, раскинув руки в стороны.
Мы боялись пошевелиться и вздохнуть. Так продолжалось несколько страшных мгновений. Потом я услышал голос адвоката, доносившийся снизу:
– Кирилл, режьте веревку.
Миллиметр за миллиметром я переворачивался на бок. Надо было оторвать от наста одну руку. Я сказал Валери:
– Осторожно поднимись и тяни веревку на себя.
Она сползла с меня, и я на секунду увидел ее лицо. Оно по белизне ничем не отличалось от снега. Валери легла рядом со мной на живот, ухватилась за веревку у того места, где начинался перегиб, и от напряжения прикусила губу. Я рывком перевернулся на живот, ударом вгоняя ладонь в наст, но все же проехал еще несколько сантиметров, и мои ботинки, как плуги, взрыхлили ледовую корку.
Теперь я видел адвоката. Он покачивался на весу в какой-то неестественной позе: туловище было сильно запрокинуто назад, и, чтобы не перевернуться, он одной рукой держался за веревку, а другой упирался в ледовую стену.
