Петр Катериничев - Любовь и доблесть
– Кто? – не сразу понял Гриф.
– Дарья Головина. Поругалась с отцом, отомстила ему, удрав от охраны, и, весело проведя время с Даниловым, теперь сладко спит где-нибудь у очередного дружка или подружки. И видит сладкие сны. Возможно, наркотического свойства.
– Возможно. Все возможно. И похищение бандитами ради выкупа, и ссора с родителем, и самоинсценировка. Куражится принцесса, с королевскими детьми это случается. – Гриф устало откинулся в кресле, закрыл глаза, помассировал веки. – Четвертый час утра. И у меня от наших искрометных предположений уже голова кругом. А что там по дорожно-транспортному кострищу?
– Все спокойно. Спишут на несчастный случай. Водитель не справился с управлением. Тем более так оно и было.
– Твои люди изъяли остатки оружия, что было в машине?
– Нет. Но гаишники «не заметили». В протоколе все чисто, а к утру все будет чисто и на месте происшествия.
– Журналистов никаких не крутилось?
– Слава богу, нет. Ночь все-таки. И место совсем непроезжее: дорога частично заброшена. Раньше, когда заводы работали, по ней из карьера песок возили.
Гриф вздохнул, откинулся на спинку кресла:
– Знаешь, что не дает мне покоя, Вагин? Все очень сложно. Будто в детективном романе. Действительность всегда проще и конструктивнее. Как формулировали еще древние: «Кому выгодно?»
Вагин выдержал паузу, произнес:
– Поэтому я и настаиваю на версии причастности к игре спецслужб. Они любят сложные многоходовые комбинации.
– Может быть, может быть... Но в игре всегда побеждает тот, кто напрочь лишен азарта. И – воображения. А воображение – это и есть азарт, ставший привычкой. – Гриф устало закрыл глаза. – Знаешь, что меня более всего бесит, Вагин? Мы словно бежим по вычерченному кем-то кругу. Запаленно, самоотверженно, самоотрешенно... И непонятно, то ли мы кого гоним, то ли гонят нас.
Вагин смотрел на Грифа глазами сытой коровы: ни азарта, ни беспокойства, ни мечты. Гриф вздохнул: как жаль... Жизнь, его жизнь, проходит в этих коридорах и – так и пройдет... Не оставив по себе памяти. Он долго глядел за окно, в темное, занавешенное дождем ночное пространство, потом произнес, не обращаясь ни к Вагину, ни даже к самому себе – просто констатируя факт:
– В беге по кругу есть свои фавориты, но не бывает победителей.
Гриф откинулся в кресле, прикрыв веки и погрузившись в раздумья. И тут настала тьма. Кромешная. Раздался то ли вскрик, то ли всхлип, дверь распахнулась... Гриф выхватил из яшика стола пистолет, но его мигом ослепили наведенные прямо в лицо узкие лучи фонариков, закрепленных на стволах бесшумных автоматов. В полумраке угадывались фигуры облаченных в черное бойцов.
– Оружие – на стол! – скомандовал повелительный голос.
Гриф выполнил приказание, спокойно замер в кресле, уложив руки ладонями на столешницу. Игра есть игра: везет в ней не всем, не всегда и не во всем. Грифа выволокли из начальственного кресла и погрузили в глубокое гостевое: встать из него было не так просто. По бокам застыли двое крепких парней; каждый сторожил взглядом любое движение Грифа. Впрочем, двигаться Сергей Оттович не собирался.
Он ждал продолжения.
Свет зажегся весь разом, и не тот приглушенный свет скрытых ламп, – зажглись все плафоны-панели на потолке, утопив комнату в белом сиянии. Гриф прищурился. Вагин сидел на стуле в неудобной позе, скованные руки заведены за спину; лицо его было бледным и откровенно испуганным.
Крупный, высокий седовласый мужчина вошел стремительно, развернул свободный стул, сел на него верхом прямо напротив Грифа, нависая над ним всей своей громадной фигурой. Жесткое лицо его словно было высечено из единого куска дикого гранита не очень искусным резчиком; на лице выделялись лишь складки у тонких невыразительных губ, сложенных жестко и властно, крепкий подбородок и быстрые, ясные, как сентябрьское небо, глаза. Сейчас в них тлел холодный огонь ярости.
– Вот что, Гриф. Бизнес есть бизнес. Ты делаешь свой, я – свой. Тебе известно, что человек я не очень мягкий?
– Да, Александр Петрович, – ровно ответил Гриф.
– Тебе известно, что никогда не нарушаю обещаний и не меняю принятых решений?
– Да.
– Мне все равно, чем руководствовались те, кто принимал скверное решение.
Я играл по правилам. Правила дерьмовые, но других не было. Теперь не стало никаких.
Одним движением Александр Петрович Головин вынул из блокнота тонкий листочек, где загодя были написаны несколько строчек и перечислено несколько фамилий. Гриф прочел побледнел, как полотно, но не от страха, скорее от полного осознания перспектив... И еще оттого, что теперь... Головин намеренно выдал ему информацию, обладание которой слишком многих исключает из мира живых. Возможно, и его самого тоже.
Головин чиркнул кремнем зажигалки, подержал листочек над пламенем, перетер в руках пепел и вытер руки о дорогую обивку стула.
– Ты понял? Я вижу, ты умный, понял. Видит бог, я совершенно не желаю в этом участвовать, но бизнес есть бизнес. – Головин криво улыбнулся. – Кого-ток увяз – всей птичке пропасть. – Он опустил голову, тряхнул, справляясь с избытком ярости. – Я спрошу тебя, но спрошу один раз.
Гриф кивнул. Головин выговорил еле слышно:
– Я хочу, чтобы ты понял. Ни твоя верность, ни твое мужество тебя не спасут. Не останется ничего, кроме пустоты. – Головин замолчал, прикрыл веки, закрыл верхнюю часть лица рукой. – Где Даша?
Гриф закрыл глаза и почувствовал свою полную беспомощность. Эта беспомощность была гадливой и липкой, от нее утробно урчало в пустом желудке, и вибрирующие нервные паутинки готовы были оборваться на высоком, паническом звуке... Так Гриф чувствовал себя, наверное, второй раз в жизни. А первый...
Тот бой в аравийской пустыне, когда израильские «Миражи» сожгли караван дотла, и он лежал под шквалом огня, стиснув до хруста зубы, и ждал, когда его тело разорвет свинец, свергнувшийся с выгоревшего добела неба.
Что бы Гриф ни сказал сейчас Головину, это будет выглядеть ложью. А потому... Когда смотришь в бездну, жизнь видится прозрачной, как вода в пустыне, и делается такой же призрачной. Пока не останется ничего, кроме пустоты.
Глава 34
Сначала Даша не чувствовала ничего. Голова была тупой и вялой, словно обложенной со всех сторон влажной ватой; чуть-чуть ныло сердце, чуть-чуть першило в горле. Она помнила только, как села в машину, успела тронуть, а потом чья-то рука возникла перед лицом, прижала какую-то пряно пахнущую тряпку, и девушка погрузилась в удушливое марево.
Потом она почувствовала, что едет в большом автомобиле, на заднем сиденье.
Сколько прошло времени, она не знала. Потом автомобиль остановился; ее выволокли наружу, подвели к какому-то допотопному фургончику, зеленому, но с красным крестом на боку. Один из парней сказал кому-то внутри:
– Гнутый, не спать! Барышня во всем блеске. Принимай.
– Как обычно? – спросил тот.
– Нет. Это особый случай.
– Типа тихушницы?
– Во-во. Типа.
– Марат, ты чего, опупел, в таком прикиде ее везти? – спросил Гнутый – долговязый сутулый детина, запахнутый в несвежий белый халат. Он вывалился из фургона, согнувшись в три погибели, и не потому, что был очень уж высок – просто нескладен, костляв, и руки болтались вдоль узкого туловища словно кривые жердины.
– Да, прикид не левый. – Марат оглянулся на товарища в салоне автомобиля:
– Чего-то мы недодумали, а, Матрос?
– Не наше дело – думать, – меланхолично отозвался тот. – Думают те, у кого деньги. А нам только платят.
Гнутый покопался в машине, выудил откуда-то джинсы и свитер, кроссовки, подал Марату:
– На. Пусть в это переоденется.
– Что за тряпки?
– А, валялись тут. Похожий случай. Девка одного бычары начала артачиться, то-се, ну мы шмотки с нее содрали вместе с бельишком – как шелковая стала. – Гнутый лакомо почмокал губами.
– Эта как пугало в них будет.
– А нам что, лучше надо? Клиентка в самый раз.
– Ты слышала? – Марат дернул Дашу за рукав. – Снимай жакет, платье.
Наденешь вот это.
– Зачем? – спросила Даша. Марево в ее голове сделалось хрупким, и все окружающее теперь словно дробилось тысячами крохотных льдинок, не позволявших понять смысл происходящего. Но Даша не особенно и хотела. Воздух был теплым, он обволакивал со всех сторон, как мягкое верблюжье одеяло, и девушке даже показалось, что она может опереться на упругие воздушные струи и медленно поплыть над землей... Она повторила, скорее по инерции, не очень-то понимая смысл Своего вопроса и не ожидая никакого ответа:
– Зачем?
– Так надо. Поняла?
Даша кивнула.
Мир для нее оставался медленным, тягучим, вялым, словно она оказалась вдруг даже не в воде, а в густой, плотной патоке. Ей ничто не казалось странным; воля ее дремала. Мысль о том, что ее траванули каким-то снадобьем, возникла и уплыла, как сложенный бумажный кораблик по талой воде, не вызвав ни тревоги, ни даже интереса. «Так надо...» Девушка сняла жакет, расстегнула и сбросила платье, а в голове медленно, будто в штилевом море, покачивалась все та же фраза: «Так надо... так надо... так надо...»