Анатолий Ромов - Тень чужака
— Доброе утро, сэр.
— Доброе утро.
После того как они легли на фарватер, Танук похлопал по лежавшей сразу за банкой брезентовой упаковке:
— Вот, сэр. Байдарка.
— Купили?
— Да. Специально ходил на склад. Выбрал самую лучшую. Укильке будет доволен.
— Надеюсь. — Посмотрел на Танука: — Откуда пришли?
— Из Дэмпарта. Ночевал у родственника.
— В отделение заходили?
— Нет, сэр. — Покосился в сторону Шутова. — Я все хорошо помню. Насчет «своих» и «чужих». Нашим полицейским я верю. Всем без исключения. Но, помня ваши слова, решил с ними не встречаться. Правильно?
— Абсолютно правильно. — Поймал ладонью россыпь вылетающих из-под носа катера брызг. — Танук, вы вообще хорошо плаваете?
— Плаваю? — Голос Танука был бесстрастным. — Сэр, не знаю, хорошо ли я плаваю. Но, насколько я себя помню, впервые я поплыл, барахтаясь в Инне, лет в пять.
— Да? То есть вы привыкли к холодной воде?
— Конечно. Мы здесь и не знаем другой воды, кроме холодной.
— Приятно слышать. Если признаться, я тоже люблю холодные купания.
Больше до самого Униткака они не произнесли ни слова. Обогнув гору с водопадами, Танук выключил мотор. Катер, повинуясь рулю, ткнулся в берег. Некоторое время они вглядывались в песчаную косу, казавшуюся безжизненной. Наконец Танук сказал:
— Наверное, опять испугался. Он ведь слышал мотор.
— Он может спать. В своей пещере, — предположил Шутов.
— Так поздно не может. Укильке встает рано.
Еще с минуту они прислушивались к тишине. Затем, вытащив катер, подошли к скале.
Вход в пещеру представлял собой обычный пролом. В глубине пролома виднелось какое-то тряпье; похоже, это тряпье заменяло Укильке дверь. Пригнувшись, Танук сказал негромко:
— Укильке… Эй, Укильке?
Ответа не последовало. Танук повторил:
— Эй, Укильке? Слышишь? Это я, Танук.
Не дождавшись отзыва, сказал:
— Сэр, думаю, нам стоит достать пистолеты.
— Считаете, там кто-то есть?
— Скорей всего нет. Но с пистолетами надежнее.
Оба достали пистолеты. Танук, сделав полшага вперед, поднял тряпичный полог.
— Постойте здесь, сэр. На всякий случай. Я схожу посмотрю.
— Хорошо.
Придавив полог голышом, Танук скрылся за каменным выступом. Как понял Шутов, за этим выступом внутри скалы и находилось жилье Укильке. На всякий случай оглядел берег. Картина была все той же: пустынный пляж, катер у кромки воды, вернувшиеся на прежнее место птицы. Примерно через минуту Танук вышел из пещеры. Сказал:
— Укильке там нет.
— Точно?
— Абсолютно точно. Вообще, сэр, мне кажется, он там не ночевал. Думаю, если вы посмотрите сами, то поймете это лучше меня.
— Попробую.
Шутов ступил в глубину лаза. Чтобы пробраться сквозь узкий каменный коридор, пришлось присесть на корточки. Продвинувшись вперед, он в конце концов уткнулся в еще один тряпичный полог. Откинув его, увидел собственно пещеру. Пещера была освещена узким лучом дневного света, проходившим в еле заметную щель в стене. Вдохнув воздух, поневоле сморщился от резкого запаха. Это была смесь сырости, гниющих звериных шкур, пота и сваленных в углу остатков пищи.
Несколько сложенных друг на друга шкур наверняка служили постелью. Поверх шкур лежало наполовину откинутое шерстяное одеяло. Приложив ладонь к изветшавшей от времени ткани, понял: ткань холодна. Настолько холодна, что человеческое тело, без сомнения, не касалось этой ткани несколько часов.
Выйдя из пещеры, с наслаждением вдохнул свежий воздух. Посмотрел на Танука:
— Вы правы. Он там не ночевал.
— Сэр, если правду: все это мне не нравится.
— Мне тоже.
— Может, он просто сбежал?
Постояв с опущенной головой, Танук сказал:
— Вряд ли. Хотя с него все станется. Но вообще инуит, даже такой, как Укильке, получив деньги за работу, никогда не сбежит.
— Тогда где же он?
— Знаете, сэр…
Проследив за взглядом Танука, Шутов понял: тот ищет глазами место, которое он, Шутов, показал Укильке вчера, попросив наловить рыбы.
— Где это место? — спросил Шутов.
— Это место?
— Да. Где Укильке ловил рыбу. Вы ведь его ищете?
— Да. Оно чуть дальше. За поворотом.
— Пошли. Быстро.
Через несколько шагов они поняли: пробраться к этому месту будет не так просто. Прежде чем они добрались до поворота, им пришлось преодолеть целые завалы из камней.
Дойдя до небольшой заводи, Шутов понял: интуиция Танука не обманула. Укильке лежал на другой стороне заводи, лицом в воду. В воде были плечи. Остальная часть тела оставалась на суше.
Подойдя и присев над телом, увидел: на песке возле живота бурые пятна. Но у головы и слабо шевелящихся в воде черных прямых волос крови уже нет.
Сидящий рядом Танук сказал:
— Убили давно.
— Пожалуй, — согласился Шутов.
— Может, вчера днем.
— Не исключено. Давайте перевернем тело.
Взяв мертвеца за плечи, осторожно перевернули его. После того как труп, вяло поддавшись их усилиям, лег на спину, Шутов поймал себя на том, что хочет зажмуриться. Смотреть было трудно. Зрелище было страшным — даже учитывая, что ему приходилось видеть всякое. Лицо, вернее, то, что осталось от лица, напоминало кусок сырого мяса. Не было ни глаз, ни носа, ни рта, вообще ничего, если не считать сохранившихся кое-где кусочков кожи. Эти кусочки были испещрены мелкими точками всех оттенков, от темно-синего до багрового. Точно такими же точками были покрыты видневшиеся под меховой безрукавкой горло и грудь.
— Стреляли из дробовика, — сказал Танук. — С близкого расстояния. Примерно с ярда.
Шутов не стал спорить. В том, что причиной смерти послужил заряд дроби, с которым обычно охотятся на дичь, не было сомнения. Если не считать страшной раны, никаких следов насилия на теле не было. Отшельник вроде Укильке, боявшийся всего на свете, подпустить к себе человека с дробовиком почти вплотную мог лишь в одном случае: если этот человек был ему хорошо знаком.
— У вас есть какие-то мысли? — Он встал.
Танук посмотрел на пистолет, который все еще держал в руке. Вложил его в кобуру. Тоже встал.
— Сэр… Мысли у меня очень плохие. Очень плохие.
— Да? — Попытался заглянуть Тануку в глаза, но тот отвернулся. — Интересно. Что вы имеете в виду?
— Сэр… Кто-то очень хочет, чтобы в смерти Укильке были обвинены мои сородичи.
Подумал: мысли Танука движутся в правильном направлении.
— Ваши сородичи? Но может, его в самом деле убил кто-то из инуитов? Разве это исключено?
— Не исключено, сэр. К сожалению, среди здешних инуитов есть мерзавцы, поносящие Укильке.
— Поносящие?
— Да. Обвиняющие его в том, что он оскверняет святыни. Укильке не осквернял святыни. Он просто жил здесь. И все.
— Ясно. Значит, кто-то из инуитов все-таки мог сделать это?
— Мог. Но я уверен: это сделал не инуит. Потому что… — Танук замолчал.
— Да? Потому что?
— Сэр… — Танук наконец посмотрел на него. — Укильке был убит вчера днем. Сразу после разговора с нами. Вы помните этот разговор?
— Отлично помню.
— Помните, как Укильке боялся? Вы ведь отлично знаете, что означает «чик-чик». Это означает, что человек боится, что его убьют. И вот — Укильке в самом деле убили. А?
Подумал: слова Танука звучат как обвинение. Что ж, Танук прав. Укильке погиб из-за них. Из-за Танука, разыскавшего свидетеля, оказавшегося вдруг не просто свидетелем, а свидетелем опасным. Из-за него, Шутова, отдавшего Тануку приказание искать место приземления небольшого самолета. Теперь уже не столь важно, какой именно самолет, «сессна» или какой-то другой, сел здесь, на Униткаке. Важно, что кому-то было необходимо этот не очень значительный факт скрыть. Необходимо настолько, что этот человек или люди постарались убрать Укильке. Как можно скорее.
Танук смотрел на него, не отрывая глаз. Сказал:
— Сэр, вы спрашивали, есть ли какие-то мысли у меня. Я ответил. Но теперь хочу спросить я. Сэр, я правильно понимаю: Укильке погиб из-за того, что мы пытались найти пропавшие полмиллиона?
— Не знаю.
Несколько секунд Танук смотрел на него в упор. Достал из кармана носовой платок. Присев, развернул. Осторожно закрыл им лицо Укильке. Встал.
— Все же, сэр, это человеческая жизнь. Пусть не совсем полноценная. Но жизнь.
С силой выдохнул втянутый в себя воздух. Выждав, Шутов сказал:
— Танук, я отлично понимаю ваши чувства. Но не забывайте — вы полицейский. А уж потом человек, скорбящий о смерти соплеменника. Не забывайте об этом. Хорошо?
Лицо инуита приняло обычное непроницаемое выражение.
— Хорошо, сэр.
— Если хорошо, я рад.
Танук отошел к речному берегу. Сел на корточки. Стал смотреть в воду.
Подойдя и сев рядом, Шутов сказал:
— Поверьте, Танук: мне самому жаль Укильке.
