Андрей Воронин - Утраченная реликвия...
Аверкин усмехнулся.
– А вы настойчивы, – сказал он. – Только не надо совать мне в нос свою пластиковую карточку. Мы практически никогда не наводим справки о кредитоспособности клиентов, просто называем цену, и все. Клиент либо соглашается, либо сразу же уходит. Я припоминаю только два случая в самом начале работы нашего предприятия, когда клиенты пытались не заплатить нам за работу.
Они все равно заплатили, э.., в конечном итоге. С тех пор никто не повторял этих попыток, так что с этим у нас полный порядок. Загвоздка в другом: мы охранное предприятие, а не детективное бюро. И если станет известно, что мы берем деньги за расследование, проводить которое просто не имеем права, то… Ну, вы сами понимаете: незаконная предпринимательская деятельность, лишение лицензии, суд, штрафные санкции, арест счетов… Не слишком ли дорогая цена за ваш каприз?
Филатов круто заломил бровь, склонил голову к плечу и искоса посмотрел на Саныча. В этом взгляде читалось такое явное желание подраться, что у Аверкина даже кулаки зачесались.
– Каприз?
– Разумеется, каприз. А как это еще назвать? Не будем говорить о расследовании, которое проводит уголовный розыск. Оно, скорее всего, ничего не даст. Ну, а вдруг? Но, даже если менты опять сядут в лужу и накроются медным тазом, остаемся мы – я и мои люди.
Мы будем искать убийц Бондарева, и мы их найдем рано или поздно, потому что у нас так принято. Так устроен мир, понимаете? Но вам непременно нужно подтолкнуть события, продавить ситуацию, форсировать дело – если не с помощью собственных кулаков и дедуктивных способностей, то хотя бы при помощи кошелька. Что это, если не каприз? Вы не можете повлиять на ситуацию, неужели не ясно? Да она и не нуждается в том, чтобы на нее влияли. Вам всего-то и надо, что немного подождать, и все ваши желания сбудутся сами собой, без вашего участия.
– Красиво поете, – повторил Инкассатор. – А вы поставьте себя на мое место.
– Бывал я на вашем месте, поверьте. Да вы и сами на этом месте не в первый раз. Ну что поделаешь, если так порой случается, что ничего нельзя сделать! Зубами бы загрыз, да вот беда – некого. Имейте терпение. Повторяю, этот вопрос решится непременно, а ваше вмешательство может только все испортить.
Инкассатор наконец встал со стула – легко, без усилия, просто перелился из сидячего положения в стоячее.
Аверкин разглядывал его, пытаясь понять, точно ли это тот самый Инкассатор, о котором по Москве ходили легенды, или обыкновенный самозванец, плетущий небылицы для придания веса если не в глазах окружающих, то хотя бы в собственных глазах. Впрочем, самозванцы и выглядят по-другому, и ведут себя иначе. Если бы этот парень выдавал себя за Инкассатора, а не был им на самом деле, то непременно нашел бы случай ввернуть: вот, дескать, я – сам Инкассатор, а вы мне от ворот поворот… Как бы вам после не пожалеть!
Инкассатор? Ох, вряд ли… Может быть, человек просто выпил лишнего с приятелем, которого не видел уже много лет, и решил чуток прихвастнуть – с кем не бывает по пьяному делу? Причем сам он себя Инкассатором не называл, но повернул дело так, что Бондарь догадался: ба, да ты же и есть тот самый Инкассатор! Тогда, под пьяную руку, он спорить с Бондарем не стал, тем более что хотел через бывшего однополчанина устроиться в «Кирасу».
Но, как бы то ни было, приход этого человека был некстати, а уход, судя по всему, не обещал облегчения. Продолжая гадать, кто стоит перед ним посреди кабинета, Аверкин вышел из-за стола, пожал посетителю руку и клятвенно пообещал звонить, если в деле наметятся хотя бы малейшие сдвиги. Расчет оказался верным: Филатов сразу же полез в карман и вручил ему свою визитную карточку, на которой значился не только номер его телефона, но и домашний адрес. Если этот парень держал камень за пазухой, то вручение Санычу карточки со своими точными координатами было с его стороны глупейшей ошибкой. Это немного успокоило Аверкина, но только немного, и, проводив посетителя, он немедленно вызвал к себе Серого – самого башковитого из пятерых своих «лейб-гвардейцев»: нужно было проверить, на самом ли деле Филатов живет по адресу, указанному в карточке.
* * *Гулять с Шайтаном было сущее наказание. Нет, пес не рвался с поводка, не приставал к прохожим, не задирал встречных собак, и даже кошки оставляли его вполне равнодушным. Дело было в другом: он вел себя так, словно у него села батарейка. Иного сравнения Юрий просто не мог подобрать: пес идеально его слушался, дисциплинированно шел рядом, не натягивая поводок, выполнял простые команды (сложных Юрий и сам не знал, да и не нужны они ему были, сложные), метил фонарные столбы и скамейки, но все это делалось нехотя, словно через силу. Положение усугублялось тем, что Юрий не рисковал спускать собаку с поводка, опасаясь, что, почуяв свободу, Шайтан непременно задаст стрекача и отправится искать исчезнувшего хозяина. Так они и гуляли, связанные друг с другом сыромятной пуповиной поводка, и Юрий поневоле чувствовал себя тюремщиком, самозванцем, повинным в страданиях чувствительного собачьего сердца. Когда Юрий останавливался, Шайтан тоже останавливался и терпеливо стоял рядом, глядя в сторону печальными карими глазами; если Юрий садился на скамейку, пес усаживался рядом и снова принимался думать о своем.
Юрий не сомневался, что Шайтан думает, мыслит, а не просто скучает по Бондареву; но хуже всего было постоянное чувство вины, не отпускавшее Юрия с тех пор, как пес поселился в его квартире.
– Вот это, Шайтан, и есть главная причина, по которой я до сих пор не обзавелся собственной собакой, – доверительно сказал он псу, усаживаясь на скамейку и вынимая из кармана бутылку пива. Пес слегка шевельнул треугольными ушами, услышав свое имя, но головы не повернул. Юрий проследил за направлением его взгляда и вздохнул: Шайтан смотрел в дальний конец аллеи, откуда они с Бондаревым появились в тот, первый раз.
– Не смотри, собака, – сказал Юрий, когда сумел наконец разжать сведенные судорогой челюсти. – Не придет он, понимаешь? Убили солдата, вот и весь сказ. Эх ты, шалопай гражданский, щенок бестолковый… И меня могут убить, и тебя, и вообще кого угодно. Все умирают, Шайтан, – друзья, любимые, ты сам… И всегда кто-то остается, чтобы тосковать. Помнить и тосковать, да… Но это проходит, поверь. Не сразу, но проходит. Ты еще молодой, забудешь его. Я вот не забуду, но я-то уже привык – то один уйдет, то другой Ты, главное, не волнуйся, пес, я тебя не брошу. Если что, к Димке Светлову пойдешь. Он парень хороший, а жена у него вообще из чистого золота сделана. Нет, из золота – это не то. Собакам золото по барабану. А из чего тогда – из колбасы? Колбасу собаки любят, но это как-то… Не жрать же я тебе ее предлагаю, в самом-то деле! Да, брат, запутались мы с тобой. А все потому, что у тебя с образным мышлением туго. Или это у меня туго? А? Ты как считаешь, Шайтан, у кого из нас двоих хуже с мышлением?
Пес все-таки повернул голову, посмотрел на Юрия, будто ожидая, что человек скажет наконец что-нибудь умное, ничего не дождался, два раза мигнул и отвернулся.
– А ты не хами, – сказал ему Юрий и ударом об угол скамейки сбил с пивной бутылки жестяной колпачок. – Самая большая роскошь на свете – это роскошь человеческого общения. Слыхал? Человеческого Убей, не вспомню, кто это сказал, но сказано хорошо. Так вот, я тебе бесплатно предлагаю самую большую роскошь на свете, а ты, собака волосатая, морду воротишь! Ну, куда это годится? Эх, собака ты, собака! Покурим, что ли?
Он зубами вытащил из пачки сигарету и закурил, пряча огонек зажигалки в ладонях. В парке все еще лежал снег, его неровные языки серели между черными стволами деревьев, и сквозь них кое-где уже проступала темная щетина мертвой прошлогодней травы. Воздух был сырым, прохладным и пах весной, заставляя ноздри Шайтана настороженно трепетать.
– Это твоя первая весна или вторая? – спросил Юрий. – Вторая, наверное. Салажонок ты еще, и больше ничего. Слушай, так тебе же, наверное, жениться пора! А? Или не пора еще? Дьявол, ни черта я про это дело не знаю – когда жениться, как жениться… Сам никак не соберусь, а тут, на тебе, привалило счастье – кобеля сватать! Может, вместе невест поищем? Ты – мне, я – тебе…
Пес все смотрел в дальний конец аллеи, будто и впрямь надеялся, что оттуда вот-вот появится знакомая фигура в размалеванном камуфляжными пятнами бушлате, но Юрий чувствовал, что Шайтан его слушает. Вряд ли, конечно, до него доходил смысл произносимых человеком слов, да и смысла особенного в монологе Юрия не было, но звук человеческого голоса, наверное, хотя бы отчасти заполнял возникшую внутри собачьей души пустоту. Продолжая неторопливо нести отборную чушь, Юрий подумал, как это важно – слышать в трудную минуту дружеский голос.
– Заходил вчера к твоему хозяину на работу, – продолжал он, глотнув пива и попыхивая сигаретой, – пообщался с его начальником. Ну и рожа, скажу я тебе! Чистый упырь – лысый, как авиабомба, бритый, горелый, на макушке шрам, а глаза, как две скорострельные пушки, – так, блин, и целятся, так и выбирают, куда бы тебе засадить длинной очередью. Дракула! Фантомас! Одно слово – краповый берет. По контузии, небось, списали, а теперь он, значит, тут, на гражданке, делами вертит. Интересно, какой баран ему разрешение на ствол выдал? Он же только и ждет случая кого-нибудь пристрелить. Это же прямо на его морде горелой написано, да такими буквами, что слепой в темноте разглядит. Он бы и меня грохнул, если бы было за что. Он бы меня и просто так, ни за что грохнул, да я повода не дал. Я, брат, дипломатичный… Вот бы тебя на него натравить! А еще лучше – папашу твоего покойного, земля ему пухом. Знаешь, какой был солдат – твой папаша? 0-го-го! Ишаки эти бородатые, ичкеры, за его ушастую голову большие деньги сулили, да хрен что им обломилось, не на таковского напали.
