Андрей Константинов - Адвокат
— Но Габрилович кричал на меня, обзывал мошенником и спрашивал, где доля… Антибиотик пожал плечами:
— Похоже, он откуда-то узнал, что ты работаешь со мной… И решил, что наш кредит с самого начала планировался как «кидок». Вот нервы у него и сдали… Челищев в упор посмотрел на Антибиотика.
— А на самом деле… «кидок» предполагался или нет?
Виктор Палыч вздохнул и долго молчал. Потом покачал головой и, хмыкнув, ответил:
— Странный ты парень, Сережа… Смотря что называть «кидком». Кредит был оформлен официально — на бумагах с печатями, — все как положено… и никто эти деньги красть, как ты понимаешь, не собирался… Но вот насчет его доли в восемь процентов налом… Честно тебе отвечу: окончательного решения — отдавать эти деньги или нет — у меня не было. Мне хотелось подождать, посмотреть, как наш проект раскрутится, какую прибыль даст… Глядишь — и повторили бы операцию, да и покрупнее…
Сергей перевел глаза на Катерину, она его взгляд не выдержала и повернулась к Антибиотику, словно ища поддержки. Челищев помотал головой, словно от боли, и снова уперся глазами в холодный взгляд Виктора Палыча.
— Но ведь он мне поверил… А я, получается, его под пули подвел… Антибиотик вскинул руку, словно останавливая Сергея:
— Стоп-стоп-стоп! Под пули он себя подставил сам, через жадность свою и через нежелание делиться… Сделал бы он все как положено, рассказал бы о предложении кому надо — тебя бы как космонавта проверяли, вместе с Либманом и Катей… Но он этого не сделал — потому что хапнуть хотел один, на себя… Сергей медленно встал.
— А вы, значит, Виктор Палыч, все это заранее предусмотрели?
Антибиотик по-волчьи оскалился, вроде как улыбался… Сергей заметил, как вздрогнула от этой улыбочки Катерина…
— Я, Сережа, не Господь Бог, все предусмотреть не могу… Определенный расчет на тебя был, не скрою… Ну и что? Бизнес — вещь жестокая, и те, кто в эти игры играют, — не пионеры на полянке. И не смотри так на меня, не стоит… Каждый человек — всегда сам причина своих несчастий. А уж тем более Борис Маркович… О покойниках плохо не говорят, но я думаю, у многих были резоны с ним посчитаться. Поговаривали, стучал покойник на комитет, как и все порядочные евреи. Что там с ним на самом деле случилось — Бог разберет и рассудит. Но ты себя не терзай, твоей вины здесь нет. И хватит об этом. Отдохни и расслабься.
Челищев медленно, словно смертельно устав, побрел к выходу из кабинета. У самой двери он оглянулся:
— Габрилович что-то знал про моего отца… Виктор Палыч вздохнул. Видно было, что и ему этот разговор стоил нервов и сил.
— Может, и знал. А может, просто так базланил, со злобы. У мертвого, как известно, не спросишь…
— Да, — сказал Челищев. — Не спросишь.
И, ссутулившись, вышел из кабинета.
На протяжении всего их разговора Катерина не проронила ни слова. Когда Сергей закрывал за собою дверь, она сидела бледная, опустив глаза в тарелку…
На улице Челищев постоял немного, посмотрел на затянутое облаками черное небо, потом сел в машину, положил руки на руль и опустил на них голову. Он просидел так долго и открыл глаза, лишь когда правая передняя дверь машины открылась, пропуская внутрь салона Катю. Они закурили, помолчали. Катерина не выдержала первой. Глядя прямо перед собой, она сказала срывающимся голосом:
— Я не знала… Я не думала, что так получится… А если бы знала, что рядом с Габриловичем стоит Гурген, то вообще ни за что бы в Москву не поехала…
Ее вдруг как прорвало. Закрыв глаза руками, она начала рассказывать Челищеву про Гургена и про ту роль, которую он сыграл в ее жизни. Она говорила долго, голос ее под конец прерывался все чаще, а закончив рассказ, Катя не выдержала, уткнулась лицом Сергею в грудь и зарыдала. Челищев обнял ее и начал медленно гладить рукой по волосам.
— Тише, тише, родная моя… Все уже прошло, все позади, ничего не бойся… А занятный старикан этот Виктор Палыч… Интересно, что бы с нами в Москве было, если бы Габрилович сразу рассказал все Гургену?… — Катя не ответила, только еще крепче прижалась лицом к его груди. Они долго сидели молча, думали каждый о своем и не видели, как из маленького окошечка в двери кабачка наблюдают за ними злые глаза Гуся. А до назначенного Катей срока оставалось два дня…
Сергей не спал всю ночь, вспоминая свой разговор с Антибиотиком, его волчью усмешку и холодные глаза. Челищева не покидало чувство, что Виктор Палыч что-то недоговаривает, таит в себе какое-то знание. А знание это касается смерти Челищевых-старших… Сергей сам не мог объяснить себе, откуда пришло к нему это чувство. Он лежал на диване, курил и думал: «Так, давай все сначала… Габрилович, предположительно, узнает, что я связан с Антибиотиком, решает, что весь наш кредит — „кидок“, срывается и звонит мне. Упоминает отца в странном контексте… Бросает трубку… Я звоню Катерине — она звонит Антибиотику… Габрилович звонил мне в два часа ночи, а примерно в 17.00 того же дня его убивают… При всем желании Антибиотик не мог успеть организовать это убийство… Хотя — до Москвы хорошим ходом часов девять езды… Даже меньше… Но ведь нужно приготовиться, обставиться. С другой стороны, его мог убрать и Гурген… Но что все-таки Габрилович мог знать об отце?… Катерина, похоже, и впрямь ничего не знала… Катенька моя родная, куда же ты влипла… И я вместе с тобой. И Олег… Олег… Господи, ну что же делать?!»
Сергея просто корежило от противоречивых чувств. С одной стороны, он очень хотел, чтобы Олег поскорее вышел из «Крестов», потому что Званцев был, пожалуй, единственным человеком, которому он мог попытаться рассказать все. Но Катя… Как же быть с ней?
«Во что же мы влипли с вами, ребята…» Он забылся тяжелым сном лишь под утро. И почти сразу его разбудил телефонный звонок. Тряся тяжелой головой от выкуренных за ночь сигарет, Сергей снял трубку и разбитым голосом сказал:
— Да, слушаю.
— Это Катя. — Ее голос тоже был полон бесконечной усталости.
— Что случилось, родная? Ты решила сократить сроки?
— Нет, — Катя не приняла шутки. — Я по другому поводу. Сегодня в двенадцать выпускают Олега. Следователь все-таки принял решение об изменении меры пресечения…
Челищев нашарил последнюю сигарету в пачке и закурил. С минуту оба молчали. Потом Сергей спросил:
— Ты… знала?… Когда срок назначала? Знала?
— Нет, Сережа, не знала… Но какое это теперь имеет значение…
День выдался не по-декабрьски солнечным и светлым. На набережной у «Крестов» было многолюдно. У «Крестов» всегда много народа — кто передачи принес, кто кричит, переговариваясь с теми, кто сидит. Но в этот день у следственного изолятора творилось настоящее столпотворение — не меньше десяти иномарок дополнялись «девятками» и «восьмерками». Окруженная свитой «быков», с огромным букетом роз напротив проходной стояла Катя. Челищев придерживал ее за локоть и старался не видеть заплаканных Катиных глаз. Несмотря на многолюдность, было почему-то тихо, смолкла даже «голосовая почта»… Сергей смотрел на двери тюрьмы и думал о том, сколько уже десятилетий подряд каждый день к этим воротам приходят люди — чтобы встретить родных, друзей и любимых… А сколько из тех, кто приходил встречать, так никого и не дождались… От грустных мыслей его оторвал знакомый веселый голос:
— Ну вот и свиделись!
Званцев был в той же кожаной куртке, в какой Сергей видел его последний раз. Он мало изменился, разве что побледнел да морщин вокруг глаз прибавилось… Катерина на деревянных ногах качнулась к Олегу, отдала ему букет, а потом вдруг страшно, в голос, зарыдала… И братва вокруг сразу же, как по команде, весело загомонила, задвигалась. Каждый старался протиснуться к Олегу поближе, хлопнуть его по плечу или пожать руку. Олег улыбался, пожимал протянутые руки, левой рукой прижимая к груди рыдающую жену. Наверное, он считал, что это — слезы радости… И кто знает, ошибался он или нет… Кто из мужиков может понять женские слезы? Разве что «голубые»…
— Серега, здорово, братишка! Ух ты, какой стал, я тебя и не узнал сразу… Говорят, на Адвоката уже откликаешься? Братишка ты мой!
Сергей глянул в радостные глаза Олега, шагнул ему навстречу, и Олег обнял его правой рукой, продолжая левой прижимать к себе ревущую Катерину. Они долго стояли так, обнявшись втроем, а вокруг гомонила братва.
Наконец Катерина немного успокоилась и оторвала от груди Олега свое зареванное лицо:
— Олежа, ты, наверное, голоден? Олег расхохотался:
— Свобода, Катенок, свобода! Десять минут свободы заменяют килограмм сметаны!
Званцев обернулся к Челищеву и, улыбаясь, спросил:
— Ну, что молчишь, братишка?… День-то сегодня какой?!
Сергей, пряча глаза, ткнулся лбом в плечо Олега и тихо сказал ему:
