Бехеровка на аперитив - Корецкий Данил Аркадьевич
– Это недоразумение! – пояснил я на плохом португальском. – Я друг…
Галдеж прекратился. Несколько десятков глаз рассматривали пленника.
– Друг, – я ткнул пальцем в грудь.
Аборигены напряженно ожидали. Надо было сказать – чей я друг. Но я не знал, кто передо мной. Поэтому поступил дипломатично:
– Я друг всех!
Обнажая никогда не леченные зубы, аборигены рассмеялись, как будто я сказал что-то очень смешное. Или сморозил очень большую глупость. Бородач смеяться не стал, но пнул меня ногой под зад – небольно, но обидно.
Через несколько минут мы оказались в деревне. На большой, размером с футбольное поле, опушке стояли круглые глинобитные хижины под крышами конической формы из уложенных по спирали травяных матов. Диаметр домов составлял четыре-пять метров, высота стен – около двух, верхушки крыш поднимались еще на метр-полтора.
На поляне дымилось несколько небольших костров. Между ними, выклёвывая что-то из травы, важно расхаживали большие птицы, похожие то ли на бесхвостых павлинов, то ли на индюков с весёлыми хохолками. Валялись в пыли худые тёмные свиньи, вокруг которых резвились серые с бежевыми подпалинами на боках поросята. С крыш домов и веток деревьев на нас лениво смотрели мелкие красномордые обезьяны.
Жизнь в деревне вяло булькала, как начинающая закипать уха в рыбацком котелке. Людей видно не было, только возле ближайшей хижины работали два аборигена. Я присмотрелся: один откалывал от камня острые осколки, а второй сноровисто вставлял их в расщепления ровных палочек с оперением на конце. Они делали стрелы.
Я попал в каменный век!
За 21 день до дня «Ч».
Российская военная база в Анголе. День
К этому все и шло. С самого начала нынешней командировки казалось, что я не только перемещаюсь в пространстве – сквозь тысячи километров на Юго-Запад, но и плыву вспять по реке времени.
Долгий перелет из Москвы в Луанду, и я попал на двадцать лет назад: устаревшие поршневые «Дакоты» вдоль взлетной полосы, свободный, без металлодетекторов, проход к самолетам, автоматы с газировкой, плоские портфели аэропортовских чиновников, «форды» и «лендроверы» семидесятых годов…
Потом воняющая керосином, ревущая и дребезжащая раритетная «Дакота», проваливаясь в каждую воздушную яму, доставила меня в Уамбо, и я очутился в шестидесятых. Сельский аэродром российской глубинки, где роль летного выполняло самое обычное поле, заросшее жесткой выгоревшей травой, с похожим на большой сарай зданием аэропорта.
Спускаясь с борта по шаткой металлической лесенке, я не был уверен, что меня встретят.
– Обстановка там послевоенная, сам понимаешь: много неразберихи, возможны накладки, – пояснил Иван. – Но мы все продумали. Вот, держи!
На случай непредвиденных обстоятельств я был снабжен чудодейственной четвертушкой листа формата «А-4» с малоразборчивыми цифрами и буквами. Длина волны и позывной – «Утес». Я думал, что стоит потереть волшебную бумажку, и тут же материализуется могущественный Утес, который, как сказочный джин, доставит меня куда нужно. Но, увы… Оказывается, возможности каббалистических знаков реализовывались более опосредованно. Следовало найти рацию, сообщить Утесу о своем прибытии и подождать – сутки, двое, самое большее – трое суток, пока пришлют машину. Где искать рацию, где ночевать, что есть – о столь малозначительных деталях мне не сообщили. Такая туманная перспектива мне, честно говоря, не улыбалась.
Но к счастью, среди толпы встречающих – полуголых черных аборигенов в шортах и соломенных шляпах – выделялся белый военный с изможденным лицом, в устаревшей гимнастерке без знаков различия, перетянутый портупеей, с «ТТ» на боку и в сапогах.
– Гражданин Ковалев? – строго спросил он, нацелив указательный палец мне в солнечное сплетение. – Попрошу ваши документы!
На меня повеяло законами военного времени.
Внимательно изучив паспорт и командировочное удостоверение, военный протянул их обратно, приложил руку к фуражке без кокарды и представился:
– Майор Индимов, военная контрразведка. Прошу в машину.
Открытый «Газик» с черным автоматчиком за рулем часа полтора резво прыгал по кочкам и торчащим из твердой земли корням. Дорог здесь не было – только направления. Вокруг простиралась бескрайняя саванна – неухоженная степь, поросшая низкорослым, колючим кустарником и высоченными, под три метра, злаками. Пейзаж напоминал бы колхозные поля бездотационной российской глубинки, если бы не встречающиеся время от времени баобабы, прогуливающиеся вдали жирафы и большое красное солнце, на фоне которого зловеще парили огромные африканские грифы. Майор всю дорогу сидел молча, односложно отвечая на самые безобидные вопросы, и, в конце концов, я перестал их задавать.
Наконец впереди показался забор из шести рядов колючей проволоки и шлагбаум, у которого дремал молодой коренастый анголец в советской форме образца сороковых годов, с ППШ поперек груди и в некотором подобии лаптей вместо сапог. Завидев машину, он встрепенулся и отдал честь. Шлагбаум поднялся, и «Газик» заехал на территорию типичного советского военного городка – в сороковые годы. С соответствующей педантичностью, аскетизмом и дисциплиной. Как я вскоре узнал, все это держалось исключительно на плечах одного человека – командира Учебного центра полковника Колоскова.
Он встретил нас у сборного щитового домика с надписью по-русски и по-португальски: «Штаб». Это был огромный, похожий на медведя мужик, широкоплечий, с лицом кирпичного цвета и тяжёлым взглядом узких, с набрякшими веками глаз… Крупный, в красных прожилках нос, массивный квадратный подбородок. Фуражка без кокарды, выгоревшую гимнастерку перетягивает широкий ремень с медной пряжкой, на боку большая кобура.
– Здорово, наука! – добродушно прогудел он, протягивая широкую, как лопата, ладонь. Левая его рука тоже синхронно дернулась навстречу, будто он хотел пожать мне руку двумя своими, но тут же вернулась в прежнее положение.
– Ну, скажи мне, на фиг тут эти все твои измерения? Специальным транспортником метео-елду привезли, тебя за тридевять верст послали… А если б тебя унитовцы поймали и яйца отрезали? Им там делать не хер, что ли?
– Я тоже так думаю, товарищ полковник… Не хер делать, мудакам…
Под одобрительным взглядом Колоскова я расстегнул дорожную сумку, достал две литровые «Столичные», буханку ржаного «Бородинского» хлеба и полиэтиленовый пакет с тремя жирными копчеными селедками.
– Вот привез сувениры… Да, еще пара луковиц…
– Ну, ты даешь, наука! – на весь городок заревел полковник. – Сейчас я тебя расцелую! Вот уж угодил, так угодил! Хаим! Хаим, давай сюда, сволочь!
Топоча по выметенным утоптанным дорожкам босыми пятками, к командиру подбежал худощавый низкорослый анголец с густой копной вьющихся волос и блестящими глазами. На вид ему было лет семнадцать.
– Слушаюсь и повинуюсь, господин фельдмаршал! – на вполне приличном русском доложился он.
Полковник протянул ему мои сувениры.
– Водку в морозильник, а это на нижнюю полку. И смотри, чтоб ничего не пропало! Ты лично за все отвечаешь!
– Падла буду, господин фельдмаршал! – Паренек исчез, только ветерком подуло.
– Молодец, Хаим! – одобрительно кивнул Колосков. И, повернувшись ко мне, пояснил:
– Я его на рынке отбил: он лепешку украл, так его чуть не затоптали… Серьезная заварушка получилась, пришлось даже в воздух палить…
Он похлопал по деревянной кобуре двадцатизарядного «Стечкина».
– Смышленый малец оказался. Я его при кухне оставил, хотел в Московское общевойсковое училище послать, а теперь видишь, как все оборачивается: и дружба с Анголой умирает, и Союз разваливается…
– А что у него за имя такое странное? Оно ведь явно не ангольское?
Колосков снял фуражку и почесал в затылке.
– Вообще-то его Хамусум зовут… Это я так, шутейно, для краткости. Пойдем, территорию посмотрим…
Территория выглядела бедненько, чтобы не сказать – убого: несколько сборно-щитовых домиков, большие палатки с задранными пологами, утоптанная земля вместо асфальта. Колосков гордо показывал рукой – штаб, плац, учебные классы, казармы, полоса препятствий, стрельбище…
