Андрей Дышев - Шахидка с голубыми глазами
– Вы возвращаетесь к жизни, – увещевал он. – Вы начинаете ее ценить…
– Послушайте, а что вам от меня вообще-то надо? – поинтересовался я.
– Я хочу убедиться, что вы глубоко раскаялись в своем ужасном поступке и больше никогда не попытаетесь свести счеты с жизнью.
– Чем больше вы меня к этому призываете, тем больше мне хочется выпрыгнуть из окна, – неосторожно заметил я.
Психиатр с досадой крякнул и вскочил со стула. Некоторое время он расхаживал по палате, искоса поглядывая на меня.
– Очень жаль, очень жаль, – бормотал он, гоняя воздух от окна к двери и обратно. Когда он двигался от двери, то прихватывал с собой запахи уборной, и у меня свербело в носу. – Очень жаль, – повторил он, – что мысль о суициде продолжает сидеть в вашем сознании, как заноза.
– Как рельсовый костыль, – поправил я.
– Даже так? – настороженно произнес психиатр, остановившись посреди палаты. – Эта идея представляется вам в виде рельсового костыля?
Я вдруг подумал, а не сумасшедший ли этот юноша, возомнивший себя психиатром? Мне нестерпимо захотелось подурачиться.
– Да, в виде ржавого костыля, – подтвердил я с самым серьезным видом и, уставившись в потолок, начал рассказывать более детально: – Мне кажется, что он торчит у меня в правом глазу…
– В правом? – прервал психиатр. – Это хуже.
– … а его острие выходит из неба, как раз между коренными зубами… Я даже чувствую его языком. Прошлой весной, когда я пытался повеситься на колготках соседки, то шляпка костыля зацепилась за край балкона, и потому петля не затянулась. Досадно, да? А еще был случай, когда я полез на опору высоковольтной линии и этим самым костылем замкнул контакты высокого напряжения. Потом весь город неделю без света сидел… Но самый смешной случай был на Новый год…
Психиатр стоял посреди палаты, подпирая голову, похожую на позднюю картофелину, рукой, и смотрел на меня с тем вдохновением, с каким смотрят на голую натурщицу великие живописцы.
– М-да, понятно, – произнес он. – У вас запущенный случай.
– Запущенный, – заверил я его. – Еще какой запущенный!
– Вам, может быть, и смешно, – строго сказал психиатр, – но я не могу дать положительного заключения в ваш выписной эпикриз. Шутите вы или нет, но мысль о самоубийстве – пусть завуалированная, пусть подсознательная – но все же присутствует.
Я вскочил с кровати, с опозданием поняв, что переиграл.
– Ну ладно, – примирительно сказал я. – Я просто валял дурака. Характер у меня такой, я шутить обожаю. А так – нормальный человек, люблю жизнь и мечтаю отметить свое столетие в каком-нибудь ресторане на набережной.
– Я вам не верю, – отрезал психиатр и надвинул на глаза смоляные бровки. – Вы испугались, что вас не выпишут, и потому говорите неправду.
– Клянусь, что это правда, – сказал я, глядя на психиатра чистыми светлыми глазами.
– Нет, даже не уговаривайте меня! – категорично заявил психиатр, отступая к двери. – Вам надо серьезно лечиться.
Он расстроил меня. Я уже был готов пригрозить, что если меня сию же минуту не выпишут, то я переломаю в палате всю мебель, а потом сбегу через окно, но вовремя опомнился. Мы находились на шестом этаже, и эта угроза лишний раз убедила бы психиатра, что я не в себе.
– Ну, будьте же вы человеком! – взмолился я, остановив психиатра на пороге палаты. – Мне здесь надоело. Тут отвратительно пахнет. Тараканы по тумбочкам бегают. Дышать нечем. Хуже тюрьмы.
Психиатр смотрел на меня с каким-то скрытым интересом. Я понял, что уломал его. Он прикрыл дверь, взял меня за локоть и подвел к окну.
– Я могу предложить вам переехать в реабилитационный центр «Возрождение». Это частная клиника, в которой оказывается квалифицированная психиатрическая помощь людям, склонным к суициду. Поверьте, там райские условия! Парк, фонтан, кино, спортивный зал, великолепное питание. Словом, все, что возвращает человеку любовь к жизни.
– Наверное, лечение там стоит бешеных денег, – предположил я.
– Совершенно бесплатно, – заверил психиатр.
Я думал недолго, хоть меня и терзали сомнения. Решающую роль сыграло твердое убеждение, что из реабилитационного центра, где был парк с фонтаном, мне сбежать будет гораздо проще, чем из этой невротической тюрьмы, на двери которой постоянно висел амбарный замок.
Процедура переезда затянулась надолго. Психиатр ушел и вернулся только к обеду. Он принес отпечатанный на принтере бланк подписки о моем согласии на лечение в реабилитационном центре «Возрождение». После того, как я его подписал, в палату пришли два могучих санитара, похожих на мясников. Ни слова не говоря, они бесцеремонно обыскали меня, вытянули из моих кроссовок шнурки, стащили с меня обвязку, отстегнули наручные часы и, громко сопя, удалились вместе с трофеями.
Я начал опасаться, как бы следующая пара санитаров не облачила меня в смирительную рубашку, и на этот случай заблаговременно рассовал по карманам фрэнды, которые до этого прятал под подушкой. В качестве оружия самообороны фрэнд не годился, так как представлял собой связку ребристых эксцентриков из дюраля размером с грецкий орех, но непосвященных мясников мог напугать своим непонятным, а потому зловещим предназначением.
Но обошлось без насилия и унижения моего достоинства. Перед ужином, которым меня никто не накормил, как, впрочем, завтраком и обедом тоже, в палату пришел психиатр Лампасов.
– Карета подана! – радостно сообщил он.
Каретой оказалась машина скорой психиатрической помощи, похожая на глухой инкассаторский броневик, обшитый изнутри поролоном. Ехали долго, но это меня не тяготило, так как всю дорогу я провалялся на мягком матрасе, красочно представляя, каковы будут лица моих друзей, когда они узнают о моих приключениях. Так как в бронированной камере не было ни окошка, ни щелочки, я не мог определить, в каком направлении мы ехали, но по натужному гулу двигателя предположил, что машина взбирается по крутой горной дороге.
Меня выпустили на свет божий, когда солнце на своем красном парашюте уже опустилось за туманную горную гряду. Выйдя из машины, я окунулся в густой запах соснового леса. Цверенькали птицы, шумел ветер в верхушках сосен. Броневик стоял во дворе у крыльца длинного, как конюшня, двухэтажного дома. Над крыльцом висела табличка с подсветкой: «Приемное отделение».
На что я сразу обратил внимание, когда меня завели внутрь, – здесь не было извечного медицинского аромата из смеси карболки, дуста, мыла и спирта. Ни в прихожей, ни в коридоре, по которому меня вели, не было никаких запахов, как бывает в новом доме с хорошим ремонтом. И не было людей, хотя, по моим соображениям, в коридоре должен был суетиться медперсонал, а вдоль стен тенями проплывать раскаявшиеся грешники, некогда пытавшиеся наложить на себя руки.
Без остановок, ожиданий и проволочек, как правительственный кортеж, мы с ходу вошли через приемную в кабинет, который был больше похож на гостиную в квартире. На голубом кожаном диване, обложившись такими же подушечками, восседали двое мужчин. Один из них был маленького роста, с крупной, облысевшей головой цвета жареного кофе, с подвижными беспокойными глазками и короткопалыми ладошками, которые как бы жили сами по себе и не находили себе места. Второй был тяжеловесным, нединамичным, с одутловатым лицом и рыбьими глазами. В складках могучего живота безнадежно увяз брючной ремень и хорошо замаскировалась ширинка. По контуру подбородка кудрявилась черная с проседью «боцманская» бородка. То, что мужчины были одеты в цивильное, то есть не в белые халаты, почему-то оскорбило меня.
Меня завели и поставили посреди кабинета. Было видно, что мужчины ждали меня, знали, кто я и с какой целью появился здесь, и рассматривали меня без любопытства.
Грузный разлепил пухлые губы, качнулся на диване и развел руки в стороны.
– Да вы что! – произнес он с категорическим несогласием, как если бы я попросил у него в долг немного долларов, и не без труда повернул шею, чтобы взглянуть на лысого. – Это же вообще никуда не годится!
Я почувствовал себя скверно. У меня было такое чувство, что я не оправдал чьих-то надежд, что пришел поступать в балетную школу, имея кривые ноги, или намеревался устроиться банщиком в женское отделение. Меня даже начал терзать некий неведомый раннее комплекс неполноценности, и я невольно посмотрел на свои кроссовки без шнурков и помятые спортивные брюки.
Лысый тем временем приблизил губы к уху грузного и, продолжая смотреть на меня своими плутовскими глазками, что-то шепнул.
– Какой еще материал? – скептически уточнил грузный. – Вот он, материал, передо мной стоит. Я все вижу. Рост – метр восемьдесят, не меньше…
– Метр восемьдесят один, – вежливо поправил я.
– Косая сажень в плечах. Взгляд самоуверенный, даже наглый. Это ему-то жизнь надоела? Не смешите меня!
