Андрей Дышев - Сынок
– Не знаю, мы долго ехали…
– Как долго?
– Час… Даже больше.
– До седьмого километра ехать двадцать минут, Кузьменко!
– Прапорщик спрашивал, как доехать до «точки»… перед мостом, где развилка… Потом еще раз…
– У кого спрашивал? Он что, не знал маршрута?
– Такси там было… Желтая «Тойота»… А потом еще минут сорок… Они из гранатометов лупили… Ребята вылезали из кабин, чтоб не сгореть… Чумак и Колыбаев босиком были.
Кузьменко говорил все тише, зрачки плыли под веки. Он, наверное, уже не видел офицера. «Единственный свидетель», – подумал Кочин.
Врач встал рядом с командиром полка, сунул руки в широченные карманы белого халата. «Свидание закончено», – понял Кочин.
– Завтра он будет отходить от наркоза. Зайдите послезавтра, Евгений Петрович, может быть, он что-нибудь еще вспомнит.
Гешка вышел на улицу, прошаркал к «уазику», остановился у дверцы. Кочин видел только его спину. Водитель завел мотор. Гешка слабо потянул на себя дверцу, но та не открылась.
– Пройдись пешком, – сказал ему Кочин.
– А кто это, Евгений Петрович?
– Рядовой Кузьменко, водитель из разведроты, в которой, кстати, тебе служить, – Кочин мельком взглянул на Гешку. Тот, покусывая спичку, кивал головой. На лице – растерянность, но не страх. Повернулся и поплелся в тень модуля.
«Зачем я это сделал? – подумал Кочин. – Успеет еще насмотреться до блевотины…»
Гешка ковылял по вмятинам пыльной дороги и вспоминал Сидельникова, как волок его по наждачной поверхности ледника Инэ, оставляя за собой темно-красную маслянистую нить. «Бедные мы, бедные», – думал он.
«Уазик» обогнал его, обдав горячей пылью.
* * *Афганистан тоже иногда кажется тесным. Прапорщик Гурули, нависая над Гешкой как высохшая сосна, прогремел:
– Ростовцев! Что ж ты мне не сказал, что в Сачхере родился? Ты ж мой зема!
И с размаху врезал ему кулаком по плечу, что, должно быть, означало хорошее к нему расположение.
Витя Гурули был заметной фигурой в разведроте. Сильный и жестокий, будто специально созданный для войны, прапорщик начисто был лишен чувства страха. Из-за этого он достаточно уютно чувствовал себя в Афганистане, но не всегда ладил с непосредственным начальником. За неполных два года старшинства в разведроте Витя не пропустил ни одной войны, как здесь называли боевые операции. Он добросовестно громил душманские склады, возглавлял группы для самых опасных задач, десятки раз выносил на своих плечах раненых ребят и трофеи. При всем этом он не имел ни одного ранения, ни одной контузии, как, впрочем, и награды. Зато его обожали корреспонденты и фотокоры военных газет за колоритную внешность, и изображение Витиной физиономии часто появлялось на страницах прессы. В полку у него было весьма образное прозвище – Конь.
Жил Гурули не в общежитии, а в ротной каптерке, провонявшей грязной одеждой и сапожным кремом. Кроме железной койки, из мебели у него были канцелярский стол, застеленный изрезанной клеенкой, две табуретки, тумбочка с осколком зеркала, бритвой, рулоном ниток, стопкой писем от уволившихся ребят да прибитая к фанерной стене пустая полочка для книг.
– Идем в баню! – сказал поздно вечером прапорщик Гешке, бросая ему новое, только из пачки полотенце и пару носков. Бельем Гурули обеспечивал своих ребят под завязку. Сам никогда не стирал носки – выкидывал и надевал новые. В тайниках его каптерки хранилось немыслимое количество одежды. Они шли в полной темноте мимо масксетей, палаток и модулей. Гешка на всякий случай держал руку вытянутой вперед. Гурули на своих страусиных ногах мчался со спортивной скоростью, невероятно легко ориентируясь в лабиринтах построек. Гешка дрожал от холода, потому что Гурули сказал ему снять все, кроме штанов и ботинок.
Под масксетью стояла огромная резиновая ванна, доверху наполненная водой. Гурули разделся догола, заорал и прыгнул в воду. Он охал, ахал, сопел, фыркал в темноте. Гешка долго не мог решиться залезть в совершенно холодную воду.
Слабый ветер трусил масксеть. Она шуршала над головой, как листья, осыпалась пылью. «Двигайся! Двигайся!» – кричал прапорщик Гешке, не давая ему вылезти из бассейна. Гешка судорожно дергал руками и ногами, разгребая черную воду с плавающими в ней звездами, трясся и смеялся, и подбородок прыгал от холода.
Вокруг них бегали огромные псы. Пока Гешка растирал онемевшую кожу жестким полотенцем, псы несколько раз ткнулись теплыми мордами ему в ноги. «Фу! Место!» – орал на них Гурули.
Далеко за полночь Гешка вошел в храпящую теплую казарму, влез в постель, покрутился в ней, ликвидируя все щелки под одеялом. Огромный и сутулый, как йети, Гурули неслышно подошел к нему, накрыл сверху чем-то теплым и тяжелым, наверное, бушлатом. Счастливый от холодного купания, теплой постели и потока гурулинской доброты, Гешка засыпал с улыбкой.
– Витя, а как Кузьменко ранили? – спросил как-то Гешка.
Во всем виноват, оказывается, был какой-то прапорщик.
– Он не знал маршрута, спросил у афганцев. Какой-то таксист показал ему дорогу на седьмой километр. – Гурули вытаскивал из банки с компотом большие куски вареных яблок. – А заехали они в Нангархар. Осиное гнездо потревожили, понимаешь? Афганцам никогда верить нельзя, они тут все против нас… Кушай, кушай, бери хлеб, мочи в компоте.
Ближе Гурули не было человека в роте у Гешки. Даже ребят из отделения он не знал по имени. Только с одним познакомился – с Янышем. Парень из Подмосковья, нашли кое-какие общие интересы. Командир отделения – сержант Игушев, – приземистый, с бордовыми и голубыми колодками и желтыми нашивками на груди, сказал как-то Гешке, когда тот опоздал в строй:
– Старшине прислуживаешь, салага? Еще раз опоздаешь, повыбиваю зубы.
Сержант дружил с Гурули и ревновал его к Гешке.
А Яныш был приятным парнем. Он умел выслушать, никогда не перебивал и живо интересовался альпинизмом.
– Возьмешь в горы, когда вернемся в Союз? – спросил он.
– А что, здесь гор не хватает? – пошутил Гешка.
Как-то Гешка зашел к старшине и там напоролся на Игушева. Сержант громко рассказывал прапорщику, почти кричал:
– А она, сука, уже с другим! Я эту б… убью, если живым вернусь!
Он очень страшно ругался, потом скомкал в кулаке почтовый конверт и изо всей силы ударил по дверце шкафа, в котором хранились шинели. Фанера с коротким хрустом проломилась. Гурули, увидев Гешку, бросил ему:
– Выйди, потом!
Один раз Гешка сразу после обеда пошел к женской общаге. Сел у столба, надвинул на глаза панаму и, поглядывая на часы, стал ждать. Длинноногая девушка с белым свертком в руке проплыла мимо него, оставив за собой легкий запах дезодоранта. «Точна, как поезд», – подумал Гешка, посмотрев на часы.
Гурули готовил взвод в засаду. Он ходил вдоль рюкзаков, выложенных перед казармой на плацу, что-то считал про себя, записывал циферки на бумажке. Потом раскладывал у каждого рюкзака гранаты, сигнальные ракеты в полиэтиленовых мешочках, пулеметные ленты, коробки с сухпайками. Он проверял работу радиостанций, дергал за ремешки касок. Издали казалось, что старшина ходит среди спящих на асфальте солдат и пытается их разбудить. Амуниция была пропыленная, выцветшая, мышиного цвета. Новые рюкзаки Гурули выдавал только для хозработ.
– Жалеешь? – спросил Гешка. Гурули распрямился, посмотрел на Гешку красноватыми глазами.
– Ты скорпиона когда-нибудь видел, сынок?.. Жалеешь! Кишки наших гавриков жалею!
– Понял, маскировка! – прикусил язык Гешка. – А почему ты не хочешь взять меня на войну?
– У замполита спрашивай, почему он тебя в списки не внес.
Гешка, однако, сам не понял, зачем он спросил у Гурули насчет войны. Он не испытывал к ней никакого интереса, он был освобожден от нее, как отличник от зачета, и это было приятно – чувствовать свое исключительное положение, настолько приятно, что невольно хотелось убеждаться в этой исключительности еще и еще раз. Наверное, потому Гешка последовал совету старшины.
Замполит роты старший лейтенант Рыбаков сидел в майке за столом и подшивал к куртке подворотничок.
– Вы у нас временный, – сказал замполит, даже не дав Гешке раскрыть рта, – но все равно надо включаться в жизнь коллектива. Ваш отец генерал?
– Генерал, – подтвердил Гешка.
– И с чего это он вас сюда запихнул? – пожал плечами Рыбаков, перекусывая нитку. Гешке не понравился такой тон.
– Отец мой, между прочим, принципиальный человек.
– Да я верю, – сразу же согласился Рыбаков, – и все понимаю. Просто как-то не принято ехать генеральскому сыну в такую Тмутаракань.
Он повесил курточку на спинку стула, достал из ящика стола тетрадь, стал листать ее. Гешка уставился в потолок. «Дернул же меня черт зайти к нему!»
– Ну-ка, Ростовцев, скажите мне девиз соревнования.
Гешка для виду наморщил лоб.
– Надежно защитим… Мирный труд надежно…
