Караваешникова Елена - Офицеры-2
— Но он же почти ничего не сказал. Нес какую-то ахинею.
— Выложил все, что знал. Он не имеет никакого отношения к вашей проблеме, теперь я вам это могу сказать совершенно точно.
Шуракена охватила бешеная ярость. Мир, который только что казался ему родным и добрым, где люди смотрели на него с любовью и уважением, хотели с ним общаться, вдруг превратился в железобетонную клетку. Шуракен почувствовал, как вокруг него сжалось кольцо ненависти и злобы. Разум Шуракена был погружен в хаос. Он превратился в зверя, обученного побеждать и выживать любой ценой.
Профессор увидел вспышку ярости в глазах Шуракена, но он знал, что ни один человек не способен выдержать шок такой силы и сейчас не только психика, но и вся биологическая машина идет вразнос.
Грудь, казалось, сдавил железный обруч, сердце готово было разорваться на куски. Шуракен сделал попытку встать и потерял сознание.
2
По телевизору непрерывно показывали хронику путча. Генерал Осоргин уговаривал себя выключить «ящик», не смотреть. Он все видел собственными глазами. В дни путча он был в Москве, ходил по улицам, был у Белого дома. Он видел молодежь, сидевшую у костров и размахивавшую над головами горящими зажигалками под песни Цоя, ревевшие из магнитофонов. Видел другие костры, где из тех же магнитофонов звучали солдатские «афганские» песни, а рядом с этими парнями в тельняшках и камуфляже Лежали заточенные десантные лопатки. В его памяти вставали картины уличных боев в Праге, и Осоргину становилось не по себе от понимания, насколько вероятно повторение того давнего кошмара на улицах Москвы. Он сделал свой выбор. Он поехал в полк, которым командовал пятнадцать лет, перед тем как его перевели в Генштаб, и остановил уже готовую к выходу танковую колонну.
Теперь Осоргин хотел только тишины и покоя.
Когда в кабинете его городской квартиры зазвонил телефон, Осоргин не сразу снял трубку. Он знал, кто это звонит. Телефон продолжал звонить, и Осоргин наконец взял трубку.
— Слушаю…
Голос, доносящийся из телефонной трубки, был старческий, усталый, но все еще властный, хорошо поставленный и грубый. Это был голос военного человека, привыкшего отдавать приказы.
— Осоргин, ты подлец. Если бы я мог, сорвал бы с тебя погоны. Мы рассчитывали на тебя, а ты, сволочь, поехал в полк и не дал танкам выйти с базы.
— Я выполнил свой долг — предотвратил бессмысленное кровопролитие.
— Сейчас многие предали. Но когда предают такие, как ты, поневоле начинаешь ненавидеть эту страну. Будь ты проклят.
В трубке раздались гудки отбоя. Осоргин с бледным, помертвевшим лицом опустился в кресло.
На следующий день Осоргин узнал, что человек, звонивший ему, застрелился. Это было страшное известие. Они никогда не были особенно близки в обычном обывательском смысле, но их связывало нечто большее. Они делали общее дело и одинаково понимали свой долг перед отечеством. Только теперь, в самом конце, между ними легла эта страшная черная пропасть, и они оказались по разные стороны. Теперь, после его самоубийства, проклятие, брошенное на пороге смерти, приобрело совершенно иное значение. Осоргин прожил слишком длинную жизнь, чтобы не знать цену таким вещам. В его душе возникло предчувствие несчастья. Единственное, что еще имело власть над генералом Осоргиным, — это страх за судьбу сына. Поэтому, когда возникло это ужасное, сосущее сердце предчувствие, он старался внушить себе, что это предчувствие собственной смерти. Но Осоргин чувствовал, что это не так или не совсем так. Когда он смотрел на фотографию Егора, стоявшую на письменном столе, то ему казалось, что в лице сына что-то неуловимо изменилось, как будто незримая тень проклятия все же коснулась его. Осоргин гнал от себя опасные, иррациональные мысли и чувства, пытался замкнуть предчувствие в себе, не позволял ощущению пришедшей в его дом беды пасть на Егора.
После той ночи Осоргин вдруг сразу стал больным, старым, одиноким человеком. Августовская буря, вынудившая старого генерала снова ввязаться в борьбу, сожгла весь запас жизненных сил. Разрыв с соратниками из старой гвардии и обвинение в предательстве добили его. Он был благодарен своему колли за то, что у него был предлог и обязанность выйти на улицу и не оставаться в пустой квартире наедине со своими предчувствиями и грызущей тревогой за сына.
Тот день выдался дождливым и ветреным. В луже на асфальте Осоргин увидел первые опавшие листья. Он чувствовал себя бесконечно усталым и даже сократил обычный маршрут прогулки. Промокший колли ничего не имел против.
Подойдя к дому, Осоргин увидел машину Командора, въезжающую через арку во двор. Он сразу понял, что Командор привез известия о Егоре.
Командор вылез из машины. Он не ожидал встретить Осоргина во дворе и собирался покурить, прежде чем подняться к генералу в квартиру. В руках у Командора были сигарета и зажигалка, увидев Осоргина, он погасил огонек зажигалки, не поднося его к сигарете. Лицо Командора, обычно жесткое, напоминающее лицо статуи конкистадора из музея на Волхонке, сейчас вдруг ослабело, обвисло горестными, виноватыми складками. Командор был сам на себя не похож.
Осоргин пронзительно, отчаянно всматривался в это лицо, по нему угадывая страшную весть.
— Алексей Федорович…
— Что с Егором? Он жив?
— Погиб.
Некоторое время Осоргин смотрел на лицо Командора, в сущности уже не видя. Он воевал, любил, терял, хоронил — теперь выпал его жребий. «Дальше тишина».
— Кончено.
Осоргин медленно повернулся и пошел к лестнице, ведущей на высокий подиум перед дверями подъездов. Командор остался стоять на месте. Колли вопросительно ткнулся носом в его руку. Командор опустился на корточки, неловко сгреб пса и прижал к себе. Когда он снова поднял голову и посмотрел на Осоргина, поднимающегося по лестнице, у него вдруг возникло мистическое впечатление, что эта обветшалая лестница имперской башни уводит генерала из мира живых.
Осоргин упал в конце лестницы.
Со второго курса Женя начала работать в госпитале Бурденко ночной сестрой. И работа и учеба вошли в привычную колею. Ее подруга и соседка по комнате в общежитии Ирка не одобряла ее образ жизни, считала, что Женя зря тратит время, отклоняя ухаживания однокурсников, а главное — одного молодого доцента, неженатого, имеющего московскую квартиру и, похоже, самые серьезные намерения в отношении Жени.
— Чего ты ждешь? — приставала Ирка. — Они тебе не пишут, ты даже не знаешь, где они. Смотри, как говорится, с глаз долой — из сердца вон. Может, они уже думать о тебе забыли.
Женя отмалчивалась. Вопреки всему она ждала Ставра.
Вечером, придя на дежурство, Женя открыла журнал, в котором регистрировались вновь прибывшие и выписавшиеся больные. Ей сразу бросилась в глаза фамилия Осоргин. Женя бросилась в реанимацию.
Все было кончено. Сестра накрывала лицо Осоргина простыней. Женя остановилась на пороге. Никто не обратил на нее внимания, она слышала, как врач диктует сестре диагноз:
— Обширный темпоральный инфаркт. Да-а, такие дела. Всего полгода, как он прошел диспансеризацию, все было в норме.
«Как жаль, что я не успела», — подумала Женя.
Она никогда не видела отца Егора. И вот теперь он умер. Женя еще успела подумать о том, каким горем это известие станет для Егора. И тут до нее дошел смысл того, что говорил другой врач своему коллеге. Они уже шли к выходу из палаты реанимации.
— Мне сказали, что у Осоргина сын погиб где-то за границей.
«Нет, — подумала Женя, — это неправда».
— Да, да, единственный сын, — подтвердила сестра. — Вот ведь какое несчастье.
Врачи и сестра прошли мимо Жени. Она стояла неподвижно, и они с удивлением покосились на молоденькую сестру, почему-то не уступившую им дорогу.
3
Змея никого не боялась, поэтому она стала легкой добычей. Ставр поймал ее, схватив вплотную к голове, так она не могла ужалить его. Вокруг было полно мелкой живности, попадались целые колонии земляных белочек, но их трудно было поймать, не имея ничего подходящего, чтобы соорудить силки. И потом, если выбирать между грызунами и змеей, то Ставр предпочел змею. Он съел ее сырой, вода, содержащаяся в ее крови и плоти, была ему сейчас нужнее всего.
После этого он уже ничего не ел. Одно из золотых правил выживания запрещает есть, если нечего пить, потому что воду, необходимую для переваривания пищи, организм будет вынужден отнять у других жизненно важных органов, и процессы необратимых разрушений в них ускорятся. Того ничтожного количества влаги, которое Ставр мог добыть на рассвете, отжав росу из платка, было слишком мало. В сухом и жарком климате организм быстро обезвоживался.
Появились зловещие провалы, Ставр отключался, а приходя в себя, обнаруживал, что валяется на земле или, как зомби, движется в неизвестном направлении.
