Б. Седов - Девушка, мент и бандит
Они болтали о всякой ерунде… А о чем еще могут болтать молодые мужчина и женщина, которые почувствовали, что влюблены друг в друга? О книгах, о деревьях, о космических полетах, о стихах и купании, о дурацкой моде, о жизни и смерти и, конечно же, о любви.
Максим оказался очень интересным собеседником, и Лина с удовольствием слушала его неожиданные высказывания. Было очевидно, что человек он незаурядный, обладает острым умом и оригинальным, подчас шокирующим чувством юмора.
Они сидели рядом со сфинксами до пяти часов утра. Потом Максим церемонно проводил Лину до ее дома на Петроградской, поцеловал ей ручку и ушел в рассвет.
На следующий день Лина заявила родителям, что никуда не поедет, и эмиграция их семейства произошла без ее участия. Родители с Аркадием уехали в Кливленд, а Максим перебрался к Лине, и вот уже целый год они жили вместе и не верили своему счастью.
А всего лишь несколько дней назад Максим сказал:
- Мне никогда не было так хорошо, как теперь. Но мне будет еще лучше, когда мы поженимся. А тебе?
Вместо ответа Лина бросилась ему на шею и задрыгала ногами.
***Музыкальная программа клуба подходила к концу, однако за тем столиком, где расположились братки со своими ляльками, настоящий праздник только начинался.
Судя по довольно лоснившимся мордам, браткам хотелось конкретной веселухи. И когда Макс объявил, что оркестр прощается со слушателями, из угла послышались недовольные возгласы:
- Э, слышь, лабух! Ты это - не торопись!
Лина взглянула на Максима, который неторопливо складывал ноты, и увидела, что на его лице появилось недовольство, но он сделал вид, что никто ничего не говорил.
Однако Червонец оказался настойчив и, нетвердо держась на ногах, поднялся со стула. Он подошел к сцене и стал рыться в карманах, доставая из них и убирая обратно деньги, презервативы, телефон, какие-то бумажки и… черный, матово поблескивавший пистолет. Лине стало страшно, и она, чтобы скрыть это от самой себя, нервно закурила.
Дружки Червонца тоже подтянулись к сцене и, столпившись вокруг него, заинтересованно следили за его движениями. Две уже изрядно пьяные марухи, одна из которых была подругой виновнику торжества, а другая, похоже, была вещью общего пользования, также присоединились к этой небольшой толпе, громко выражая свое участие в процессе организации веселья возгласами "во, бля".
Наконец Червонец прекратил инспектировать собственные карманы и, выпрямившись, угрюмо посмотрел на Максима.
- Значит, так, - он глубоко засунул руки в брюки и качнулся с носков на пятки, - ты, это, давай, садись за свою мандулу и играй. И твои лабухи пусть тоже лабают. Тут люди конкретно отдыхают, а ты портишь им настроение.
- Музыкальная программа окончена, - негромко, но твердо ответил Максим, не глядя на бандита.
Лина не отрываясь следила за происходящим, ее сердце тревожно сжималось.
- Чо ты сказал? - Червонец угрожающе подался вперед. - Тебе сказано - играй, значит - играй. И не ту лабуду, которую вы тут весь вечер шпиляли, а нормальные конкретные песни для конкретных ребят. Понял? Для начала сыграй нам…
Что именно хотел услышать Червонец, Лина не узнала, потому что к браткам, собрав всю свою невеликую храбрость, подошла побледневшая администраторша Валентина.
Дрожащим голоском она сказала:
- Молодые люди, музыкальная программа клуба закончена, и вообще мы скоро закрываемся.
Червонец обернулся к ней, и на его покрасневшем от выпитой водки лице появилось изумление.
- Это еще кто такое? Ты чо там пищишь? Говори громче, а то тебя мелко видно.
И он резким движением подался к ней.
Валентина громко ойкнула и испуганно отпрянула. За спиной администраторши стоял стул. Она споткнулась о ножку и, потеряв равновесие, шлепнулась на сиденье. Братки загоготали.
Из-за соседнего столика послышался чей-то голос:
- Бросьте, ребята, не заводитесь, ну что вы, ей-богу…
Червонец аж взвился. Он резко повернулся к говорившему:
- Чо такое?!! Это кто там гавкает? Ща я вам, бля, покажу - не заводитесь!
Он выхватил из кармана пистолет и пальнул в потолок.
После звенящей паузы в зале завизжали женщины, загрохотали отодвигаемые и падающие на пол стулья. Посетители неожиданно вспомнили, где находится выход, и дружно бросились в ту сторону. Червонец выстрелил в потолок еще раз и повернулся к музыкантам.
- Ты чо, плохо слышал? - угрожающе спросил он и, шатаясь, шагнул в сторону сцены. Его нога подвернулась, и он стал падать вперед. В этот момент пистолет выстрелил еще раз, и Лина увидела, что Максим, как раз открывавший рот, чтобы сказать что-то, вдруг замер, а затем стал медленно валиться назад, прямо в барабанную установку. На левой стороне его груди появилось небольшое черное пятно, которое стало быстро расплываться по светло-голубой рубашке.
Все происходило как в замедленном кино, и Лина, словно во сне, не могла оторвать глаз от его лица, с которого, как расплавленный воск, стекало движение жизни…
Звуки исчезли, время растянулось…
Но в следующий момент время вернуло свой обычный бег, и Максим с грохотом повалился в барабаны, которые стали разваливаться и раскатываться в разные стороны.
Лина перестала дышать, и ее охватило полное понимание того, что происходит. Она со всей ясностью осознала то, что только что, прямо на ее глазах, Максима убили. Пьяный подонок застрелил его. Почему-то в ее голове с дикой скоростью просвистели все когда-либо виданные в кино или читанные в книгах сцены, в которых можно было увидеть, как ведет себя женщина, на глазах которой убили ее мужчину, но все они были фальшивы и театральны…
Все оказалось совсем не так.
Лина побледнела и застыла, как восковая фигура, она не могла пошевелить даже пальцем. То, что только что произошло, было настолько невероятным и нелепым, что она почувствовала, как начинает сходить с ума. Но спасительный обморок подоспел вовремя, и, уронив голову на сложенные перед собой руки, Лина потеряла сознание. Ее темно-рыжие волосы разметались по ресторанному столику, и опрокинутый пустой бокал, медленно подкатившись к краю, покачался и замер…
Глава вторая
В небольшом зале суда было душно и жарко.
В железной, добротно сваренной из арматурных прутьев клетке сидел упитанный, гладко выбритый, надушенный дорогим одеколоном Червонец.
Он пренебрежительно поглядывал из-за решетки на висевший за спинками судейских кресел государственный флаг. Российский триколор не вызывал в Червонце ни уважения к некогда необъятной Империи, ни священного трепета перед памятью отцов и дедов, ни, в общем-то, уместного страха перед правосудием.
Само убийство нисколько не угнетало Червонца, а деньги, потраченные на отмазку, гарантировали желательный исход дела. Надежно оплачены были не только адвокат, от которого, конечно, кое-что зависело, но и, для полной уверенности в благополучном исходе дела, - и судья, председательствовавший в суде, и прокурор.
Деньги у Червонца были, о чем, собственно, и говорила его далеко не случайная кличка. Не обладая большим умом, он лихо компенсировал этот недостаток полным отсутствием совести. Поднаторев в уличном мордобое, который он лихо выдавал за кун-фу, и постоянно совершенствуясь в редкостной наглости, преподносимой как доблесть, он уверенно продвигался по, так сказать, служебной лестнице и наконец занял достойное место в уголовном сообществе. Ради денег он не брезговал ничем.
"Судите-рядите, - думал Червонец, поглядывая на флаг, - двадцать штук зелени перекрасят вас в нужные цвета. Флаг красный - сколько болтался? Семьдесят годков. А запахло бабками немеряными - хлоп - сразу правильные цвета добавились".
Синий Червонцу нравился особенно - он напоминал море, теплое такое, соленое… Да и белый был тоже ничего себе - песочек на пляже где-нибудь в солнечных краях тоже белый.
Друганы Червонца - с десяток коротко стриженных братков - вальяжно располагались недалеко от клетки, в которой без наручников, но под надзором конвоиров сидел виновник торжества правосудия.
Братки довольно громко посмеивались и переговаривались. Толстый бандюган по кличке Мокрый уверенно кивнул квадратной башкой сидящему в клетке Червонцу и просипел:
- Все ништяк, братан. Все схвачено, за все заплачено.
- Заплачено, - охотно согласился Червонец, - да только платил я сам. Так что ты не квакай.
А про себя подумал: "Лучше бы ты сам здесь парился, козел. Или бабла заслал…"
Конвоиры, привыкшие к непыльной работе, разве что не зевали в открытую.
Побегов из зала суда на их памяти не было, и единственное, чего хотелось двум здоровым и ленивым мужикам в засаленной вертухайской форме, так это того, чтобы вся тягомотина побыстрее закончилась.
