Эльмира Нетесова - Подкидыш
«Немного приду в себя и подамся куда-нибудь отсюда, — думал человек, раскалывая чурбаки на ровные полешки. — А куда идти? К кому? — потел лоб. — Никому не нужен. Везде чужой, лишний. Даже родня хуже врагов», — снова начинало звенеть в висках. И, ухватив топор покрепче, крошил поленья так, что в глазах рябило, как врагов, как гною беду — в щепки…
Стешка уже не успевала уносить дрова в сарай. А Николай, забывшись, рубил остервенело. Поленья разваливались со стоном.
Взмокла рубашка, но Николай не замечал. Лишь скулы на лице побелели.
«На тебе, зараза!» — врезался топором в середину чурбака.
«Вот тебе, гад!» — разваливал громадный чурбак пополам. И колол на мелкие поленья.
— Отдохните! — предложила Стешка.
Она запыхалась, раскраснелась.
— Я не устал! — колол дрова, словно рисовал ровные, белые поленья.
— Миколай! Передохни, голубчик. Гля! Какую гору навалил! На цельный месяц хватит! — вышла на крыльцо Варвара.
Когда Николай сел перекурить, к нему подошла Любка. Присела рядом:
— А я тебе леденцов принесла. На, возьми. Бабуля их с района привезла. Вкусные. Грызи.
— Я их не ем.
— Боишься, зубы болеть будут? Это брехня! Зубы от конфетов не болят. Ты не слушай мамку. Она неправду говорит. Зубы болят, когда конфетов долго нету. Вот.
— Все равно не хочу. Я их не люблю!
— А разве такое бывает? — вытаращилась Любка удивленно и выронила леденец из-за щеки.
— Я уже старый. Потому не ем конфет.
— Бабуля тоже старая, а ест.
— Она — женщина…
— А мой папка, так бабуля говорит, даже у нас конфеты отнимал. Выходит, он тоже — тетка?
— Люди разные…
— Совсем разные. Это правда. Папка никогда дрова не рубил. Наверно, не умел. Потому бабуля его не любила и говорила, что он штаны срамит. А ты к нам надолго?
— Пока не знаю, — растерялся Николай.
— А почему?
— Вдруг я штаны опозорю?
— Нет! Тебя бабуля голубчиком зовет. Значит, полюбила. Выходит, ты мужик.
— Шкелетом тоже называла.
— А это не стыдно. Шкелет — это тощий. Но ты потолстеть сумеешь, если захочешь.
— Любка! Иди в баню! Мать ждет! — позвала девчонку Варвара. И подойдя к Николаю, спросила: — От чего горюешь, Миколай! Что душу точит? Иль не нравится у нас? Иль измотался вконец?
— Нет, Варвара! Не в том дело. Привыкнуть надо. Если сумею, — признался честно. И добавил: — Как-то все неожиданно получилось. Свалился я к вам, как снег на голову. А у вас и без меня забот невпроворот. Даже стыдно.
— Да ты об чем? Помилуй! Мужик в доме завсегда нужон. Сам видишь, пропадаем. Захирели вовсе. Бабьи руки — немощные. Я ж в район, знаешь, зачем ездила? — рассказала об объявлении. — Там еще неведомо, кто сыскался бы! Может, пьяница, иль никчемник, иль лихой какой? Ты ж глянь на себя! Совсем даром взялся. Даже на газету не потратилась. А уже столько делов в доме переделал! И не хвалишься, не грызешься с нами. Покуда псе ладно. Чего нам всем нужно, чтоб не обижал, помогал где сможешь, заступником был. Сначала стерпимся, а потом, может, и свыкнемся?
— Не знаю, Варвара. Трудно вот так сразу что- то обещать. Пока поживу. Если не в помеху. Но вдруг что-то не по душе — не обессудь…
Баба, глянув на него, вздохнула тяжко. Ей было стыдно уговаривать мужика. Она устала от постоянных забот, валившихся на нее каждый день, как дождь через сито. Ей стало страшно, что и в ату зиму ей придется ездить за дровами в лес, в район — за пенсией в одиночку, самой косить траву па сено в будущем году, сажать и убирать в огороде. И все вдвоем со Стешкой, а чаще в одиночку. А по ночам плакать от боли в пояснице, в суставах. Пожаловаться некому будет. Никто не пожалеет, не скажет доброго слова. Сколько ж еще так-то мучиться? Это ждет и Стешку. Обрадуется ли она моей жизни или проклянет миг своего рожденья и постылую, безрадостную судьбу?
— Не уходи ты от нас! Уж и не знаю, что ты за человек, но поживи. Побудь с нами. Свою душу согреешь. Глядишь, мы рядом с тобой оттаем… Не спеши покинуть. У нас тебе, может, и одиноко. Но нынче средь людей и в большой семье не меньше одиноких и горемычных. В шуме не всегда приметят стонущую душу. А и середь друзей ворогов немало. Родня еще не родственники. Может, от ют нынче в свете много горя развелось. Поживи в нашей тиши. Коль тошно станет, держать не будем, — пообещала баба. И увидев выскочивших из бани внучек и Стешку, предложила: — Сходи попарься, милок! Я тебе молока парного принесу с блинами. Иди! Согрей душу!
Николай парился в бане, не веря в собственное счастье. Когда это было в последний раз? В детстве парился вместе с дедом. Тогда ему было не больше десяти лет. Но умер дед. Прошло детство. С ним, как сказка, забылась баня. О парном молоке уж и не вспоминал. Березовые веники, клюквенный квас, все растаяло как густой пар… Да и было ли все это? А может, приснилось?
«Добрая душа, эта Варвара. Взяла меня к себе в дом, даже не спросив, кто я? Не лезет в душу с бабьим любопытством. Не теребит нервы и память. Хотя имеет на это все права. Ведь не просто в дом, в семью привела. Поверила. А за что? По мужику соскучилась? Непохоже. Нужен хозяин в доме? Ну, какой с меня хозяин теперь? Много забыл, сил не стало, да и годы не те, чтоб по новой впрягаться в непосильную лямку. Это пока, временно. А там, подыщу себе что-нибудь подходящее и уйду. Молча», — думал Николай, поколачивая себя березовым веником.
— Как думаешь? Останется он у нас или сбегит? — спрашивала Варвара Стешку.
Та, усмехнувшись, ответила:
— Уйдет. Долго не выдержит. Сорвется иначе. Глянь, какой слабый…
— Гору дров наворочал, изрубил. Твоему отцу в неделю столько не сделать, сколько этот шкелет одолел. У мужуков сила не в пузе — в руках. А у Миколая они при месте!
Николай целый месяц крепил стены дома. Выравнивал, шпаклевал пазы. Потом и за крышу взялся. Перекрыл ее новым рубероидом. Прочистил трубу. Поставил новое окно на чердаке. Сбил новую лестницу на чердак. Бабы тем временем убрали весь урожай с огородов. Солили капусту, мочили яблоки, клюкву. Ссыпали в подвалы просушенную картошку, свеклу.
— Надо б сено перевезти с луга поближе к дому. Не то зимой пупки сорвем! — обронила Варвара.
И уже на следующий день Николай запряг Шурку. И позвал:
— Эй, Варвара! Кто со мной за сеном?
— Я поеду! — вызвалась Стешка внезапно и, быстро одевшись, села в телегу: — Поехали!
До заливного луга — километра два. Ехали плечом к плечу, усевшись на перекладине.
— Ты в этом доме и родилась? — спросил Николай Стешку.
— В больнице, в райцентре мать родила.
— Ты жить когда-нибудь пробовала в городе?
Стешка громко рассмеялась:
— Ну а как же? Я медучилище закончила. Фельдшер-акушер по образованию. Три года работала в районе. В родильном отделении. А потом… В личной жизни не повезло. Пришлось домой вернуться.
— Почему?
— Муж оказался слабаком. Ни с кем не ладил.
На работе — вечные неприятности. Его по статье увольняли трижды. За прогулы и пьянку. За три года семь мест сменил. Думала, здесь опомнится. Да куда там? Каждый день грызся с мамкой. А чего с нею ругаться? Она правду говорила. Мужик рождается не только для брюк, что-то должен уметь.
— Он алименты присылает?
— Нет! Исчез с концами. И не объявляется. Не пишет. Ничего о нем не знаю. Может, в живых давно нет его.
— Такие не сдыхают. Вечными гнидами на чьем-то загривке живут. Может, присосался к какой-нибудь бабе и доит ее. Вроде содержанки прижился. Такое теперь не внове.
— Он негодяй, лодырь, но не кобель! — покраснела Стешка.
— За себя ручайся. За него — не стоит. У него иного выбора нет. А времечко теперь крутое. И не такие, как он, маются. Этому только тем и промышлять, что промеж ног растет.
— Откуда знаете? Иль сами этим зарабатывали? — не поверила, разозлилась Стешка.
— Я для такого дела староват. Да и брезглив. Ии рук, ни ног не потерял. Сумел бы себе на кусок заработать!
— А почему на дороге валялся? — глянула искоса, ехидно.
— Зачем ты за дурака замуж вышла? Иль путевых не было? Иль засвербело и выскочила за первого желающего?
— Да у меня этих парней было хоть отбавляй, все подруги завидовали!
— Оно и видно. Бросилась на шею кобелю, какой первым поманил тебя!
— Чего? — сверкнули молнии в глазах Стешки. Она быстро собрала вожжи в тугой узел.
— Обидно? Тебя судьба ударила, а разве других не бьет? Иль только свою болячку чуешь? Иль только тебе негодяй попался? Да таких теперь — как говна в бочке! И средь вашего бабьего рода всякая вторая — отпетая дрянь! Грязная лоханка! Без чести и стыда! Из мужиков — один на десяток козел. А бабы! Будь моя воля!
— И что тогда? — покрылось пятнами лицо Стешки.
— Мать вашу за ногу! Я б вас поучил, как надо жить! Всех потаскух живьем в землю закопал бы! И смотрел бы, молодая она или старая!
