Александр Тамоников - Неистовый узник
Николай вышел во двор, долго бродил по заросшему саду. Увидел валявшиеся на земле старые перчатки и, надев их, принялся вырывать сорняки. В результате обозлился, выпил еще горилки. В надворном гараже не оказалось ничего интересного. Пол был устлан ржавой жестью, завален какой-то трухлявой древесиной. Этим гаражом отец не пользовался – для хранения машины имелся комфортабельный гараж под домом. Зачем его отец вообще построил? Мама возражала, а ему приспичило. Даже ругались по этому поводу. Отец еще шутил, подмигивая сыну: выслушай, мол, женщину, сделай наоборот и прячься. Ничего, Николай приспособит его под свои нужды, не пропадет батянин скорбный труд. Профлист на ограде держался, никто не пытался его сломать или похитить. Он обошел периметр, оценил качество и прочность конструкции. Сетка-рабица на границе с Куликами тоже держалась. У соседей огород зарос буйными сорняками. Кусты подступали к самой ограде, служа идеальной маскировкой. Там никто не жил, во всяком случае не подавал признаков жизни. Николай заглянул в баню и в сарай – везде запустение, требуется ремонт или вообще снос. Порадовал только гараж под домом. В нем все оставалось, как при отце, не считая плотного слоя пыли. «Нива» цвета мокрого асфальта – как новенькая. Он притащил два ведра воды, вымыл ее. Нашел среди канистр одну с бензином, слил в горловину. Залез под капот и поднялся вполне удовлетворенный. Молодец, отец, до самой смерти поддерживал машину в рабочем состоянии. Поменять несколько расходников – и долгие годы еще пробегает. Надо бы на могилку к нему сходить…
Николай запер калитку, заделал проволокой дыры в сетке. В принципе, все было в норме, могло быть хуже. Он чувствовал себя безмерно уставшим. Заперся в доме, поднялся в родительскую спальню, растянулся на кровати. Продать ее маманя не смогла или не решилась. Со стены на него смотрели родители – молодые, и сам он – неоперившийся, гримасничающий школьник. Было в их взгляде что-то укоризненное. А может, показалось. Он отвернулся, чтобы не смотреть на них, и его тут же сжали в тугие тиски объятия Морфея…
Глава 2
В последующие дни Николай усердно налаживал новую жизнь. Ездил по городу, присматривался, как живут люди. Жидкая пачка гривен ушла на бензин и на продукты. Он встречал знакомых – кто-то его узнавал, кто-то нет. Прошедшая война (хотя прошедшая ли?) сильно изменила людей. Многие ожесточились, завернулись в кокон, демонстративно не узнавали знакомых. Кто-то уехал, кто-то погиб. Он тоже не горел желанием общаться с людьми, жил в своей скорлупе. Колесил по Краснодолу, остальное время проводил дома, наводил порядок, прибирался в саду и надворных постройках. Посетил кладбище, с трудом нашел могилку отца – хоронили батю в спешке, ни памятника, ни оградки, хорошо хоть соседка указала нужный ориентир. Он битый час сидел рядом с холмиком, мрачный как туча, дымил махоркой, купленной на базаре.
Несколько дней Николай провел в каком-то тягостном унынии. Днем наматывал километры, вечера проводил в одиночестве, смотрел телевизор, на котором вещал единственный канал из Донецка, тянул мелкими дозами дешевую водку, купленную у коллеги-таксиста. На третью ночь в калитку позвонили. Он долго не открывал: пока услышал, проснулся, добрел через просторный двор – несколько минут прошло. На участок вторгся ночной патруль в полном составе и принялся прессовать. Ему в лицо светил фонарь, хриплый голос настойчиво вгрызался в голову:
– Калаченко Николай Егорович? Это проверка. Вы должны были явиться в комендатуру, чтобы встать на учет, и до сих пор не явились. Позвольте поинтересоваться, чем вызвано столь ярое нежелание следовать установленным правилам?
– Это неправда, – бормотал Николай, пятясь под напором автоматчиков и протирая заспанные глаза. – Я дважды являлся в комендатуру, и всякий раз там чего-то не хватало – то электричества, чтобы занести меня в базу, то ответственного за данную работу делопроизводителя. Если не возражаете, я попробую еще раз…
– Почему так долго не открывали? – наседали ополченцы.
– Побойтесь Бога, товарищи военные! – возмущался Калаченко. – Хотите проверить? Поднимитесь наверх, усните, а я позвоню в калитку и посмотрю, как скоро вы откроете…
– Калаченко, не дерзить! – сверлил мозг хриплый голос. – Вы пока под надзором, невзирая на то, что с вами поступили по-человечески и отпустили на все четыре стороны. И никакие мы вам не товарищи. Забыли, что служили в украинской армии? Кто там у вас – господа, панове?
– Вообще-то товарищи, – бормотал Николай, – это обращение к военнослужащим никто не отменял…
– Показывайте, Калаченко, свои апартаменты. Мы обязаны осмотреть все помещения и постройки. Включите свет во всем доме и во дворе. Это приказ коменданта. И постоянно находитесь у нас на глазах.
– Да пожалуйста, – пожал плечами Николай. – А кого ищете-то, товарищи? У меня даже женщины нет, не обзавелся пока…
Бойцы самопровозглашенной республики с сумрачными лицами ходили по дому, заглядывали во все кладовки и закоулки. Николай покорно следовал за ними, зевая в кулак. Бойцы посматривали на него с подозрением – и в принципе, он их прекрасно понимал. Но чаша терпения уже переполнялась.
– Вы так смотрите на меня, мужики, – дерзил он, – словно я абсолютно не вписываюсь в этот интерьер. И вообще из другого анекдота.
– Помолчите, Калаченко! Мы делаем свою работу. В другом месте острить будете.
Так и подмывало спросить – в каком? Но больше он не дерзил, смиренно терпел посторонних. Патрульные блуждали по саду, словно привидения, похоже, им совершенно не хотелось уходить. Осмотрели сетку, забор. Залезли в подвал, где еще прозябали соленья трехлетней давности, поинтересовались, нет ли на участке других подвальных помещений. Николай развел руками.
– Хорошо, Калаченко, но завтра обязательно зайдите в комендатуру, вас уже заждались, – сказал напоследок старший патруля. – Похоже, жизнь на гражданке у вас также не складывается. Вы не выглядите добрым и счастливым. Мы знаем, что вы работаете таксистом, но в наше время трудно сколотить на этом капитал. Подумайте хорошенько, не желаете ли записаться в ополчение? Зарплату, как в Иностранном легионе, не гарантируем, но, по крайней мере, будете сытым и не умрете со скуки.
Николай обещал подумать, запер за ополченцами дверь и задумался.
На следующий день он сходил на рынок, прогулялся по центру, заглянул в возрождающийся сквер, где гуляли влюбленные парочки и замученные мамы с колясками. Дойдя до церкви, зашел и туда. На выходе бросил несколько монеток безногому старику, сидящему на паперти. Старик щеголял продырявленной шляпой и почему-то георгиевской ленточкой. «Святой вы человек», – вздохнул ему вслед инвалид.
Вторую половину выходного дня Николай опять провел за рулем, подвез в поселок Камышинский двух пожилых женщин. Расплатились гражданки продуктами – парой килограммов картошки, крупным язем и рецептом его приготовления, при котором язь может храниться даже на жаре. Еще один заказ поступил из общежития завода турбин – бывшие погорельцы переезжали в отремонтированный дом, и им требовалось отвезти кучу вещей. «Четыре ходки, приятель, – умолял его прихрамывающий новосел, – и все перевезем. А с нас по двадцать гривен за ходку». С деньгами в этой израненной стране было что-то не так – по неким причинам на всех их не хватало. Уважающий себя таксист за такие деньги из машины бы не вышел. Николай же весь остаток дня крутил баранку за ничтожную сумму. Несколько раз возникало ощущение, что за ним наблюдают – он не мог бы поклясться, что это так, но на всякий случай делал вид, будто ничего не замечает. «Бродячие» патрули больше не донимали, и паранойя по вечерам пропадала. Он поднимался на мансарду, окна которой выходили на три стороны, выключал свет и наблюдал за окрестностями, отогнув шторы. Слежки не было. Лишь баба Люба из дома напротив постоянно торчала у окна. Очень скоро выяснилось, что у старушки по причине смерти единственного сына окончательно «поехала крыша» и она никого не узнает. Несколько раз Николай пытался с ней заговорить, проходя мимо ограды, но та делала испуганное лицо и пряталась.
Немного бодрости придал седьмой день от начала его гражданской жизни. Вернее, поздний вечер. Николай сидел в гостиной, вытянув ноги в полуразвалившемся кресле, сквозь дремоту смотрел телевизор, по которому показывали что-то из советской военной героики. Рядом на табуретке стояли две пустые бутылки «Жигулевского» (это пиво было непобедимо, как и его отвратительный вкус). И вдруг он что-то почувствовал – интуицию не обманешь. Навострил уши, подобрался и услышал скрип на крыльце. Молния в голове – кто-то взломал калитку, пересек двор… «Добрый вечер в нашей хате»? Поздно думать – соображать надо! Он словно предчувствовал, что сейчас произойдет. Только не успел! Входная дверь распахнулась от мощного удара, вылетел с мясом крючок, на который он запирался, когда находился внутри, и в дом ворвались трое – в чем-то черном, мешковатом, с бандитскими рожами. Явно не герои светской хроники. Их намерения явственно читались в динамике движений! Они преодолели короткий коридор, влетели в гостиную.
