Иван Сербин - Троянский конь
Дима проснулся сам. Потянулся, посмотрел сквозь стекло на залитый яркими осенними красками коттеджный городок. Вскочил легко, почувствовав звон в мышцах. Хорошо, когда молод. Сил много. Ума не хватает, но это проходит с возрастом.
Обернул бедра полотенцем, пошел в ванную. На полпути встретил Светлану, в длинном халате, свежую, румяную.
— Доброе утро, — чмокнул на ходу мачеху в щеку.
Светлана улыбнулась. Год назад она называла его Димочкой. Потом перестала. Какой он Димочка? Он — Дмитрий. Похоже на «Тиберий». Лев. Тигр. Волк. Для своих — Дима. Спокойный лев. Спокойный тигр. Спокойный волк.
— Доброе утро. У тебя, как я погляжу, шикарное настроение. Что, выиграл в замеряшки?
— Ага, — кивнул. — Сто рублей. На мороженое и на кино. Пойдешь со мной в кино, Свет?
— Нет. — Светлана засмеялась. — Поищи кого-нибудь помоложе. Но за предложение спасибо.
«Помоложе». Ей — тридцать четыре. Катя чуть младше.
— Пожалуйста.
Дима улыбнулся и скрылся за дверью ванной. Забрался под душ. Пустил горячую, почти кипяток, воду. Потом холодную. Потом замерз. Вылез из-под душа, скоренько почистил зубы, поскреб щеки бритвой и пошел одеваться.
Куртку бросил в корзину для белья. Костюм, слава богу, во вчерашней баталии не пострадал. Оделся, повязал галстук, оглядел себя в зеркало. Сорочку можно было бы и сменить, но… жалко. Бог с ней. Сойдет и эта.
Спустился на второй этаж, заглянул в кабинет к отцу. Тот сидел за столом, что-то подсчитывал, тыча широченными пальцами в крошечные кнопки крошечного японского калькулятора. На носу очки. Обзавелся за последние полгода двумя комплектами. Круглые, как у кота Базилио, только с диоптрикой. На широченном отцовском лице очки смотрелись очень забавно.
— А, — кивнул Вячеслав Аркадьевич, взглянув на сына из-под очков. — Заходи.
— Доброе утро, пап.
— Доброе, доброе, — откликнулся Мало-старший. — Как настроение?
— Как всегда. У нас, деловых людей, плохого настроения не бывает. Бывают убытки.
— У тебя, судя по всему, только прибыль.
— Сто процентов. И продолжает расти.
— Отлично. — Вячеслав Аркадьевич отодвинул калькулятор, снял очки, аккуратно положил на стол. Несколько секунд смотрел на сына, наконец спросил: — Боишься?
Дима улыбался. Только глаза становились все серьезнее и серьезнее, пока не приобрели уже ставший обычным холодный отблеск.
— Боюсь, — сознался он.
— Правильно, — кивнул Мало-старший. — Я бы тоже боялся. — Он подумал и поинтересовался: — Ты уверен в своих людях?
— Папа, не был бы уверен — не поехал бы. Ты же знаешь, своим людям я доверяю.
Дима посерьезнел окончательно. Его отец был мастером по части портить людям настроение.
— Доверяй, но проверяй.
— Вадим проверит. Ты же ему доверял?
— Доверял. Но Вадим был моим советником и никогда не решал вопросов, касающихся непосредственно моей жизни.
— Надо же ему продвигаться по службе, — философски заметил Дима. — Не волнуйся. Он все сделает.
— Не волноваться? — Вячеслав Аркадьевич усмехнулся натянуто. — Ты мне сын все-таки.
— Я об этом помню, — сказал Дима, выбираясь из кресла. — И стараюсь соответствовать. Мне скоро ехать, пап.
Вячеслав Аркадьевич кивнул, указал на стоящую в углу пару пластиковых дорожных чемоданов.
— Деньги.
— Спасибо.
— Не за что. Позвони, как все пройдет.
— Обязательно. — Дима поднял чемодан, охнул, согнулся под тяжестью. — Ничего себе.
— Десять миллионов долларов — это тебе не кулек леденцов, — спокойно заметил Мало-старший. — Двадцать килограммов зеленой бумаги, нарезанной казначейством США. Почему они все так любят доллары? — спросил он вдруг. — Почему не просят марки или фунты стерлингов?
— Придерживаются общепринятых стандартов, — пропыхтел Дима, поднося чемоданы к двери. — Мне лично интересно другое: как Козельцев собирается их тащить?
— Скорее всего никак. Переложит в другую ячейку, а потом вернется с двумя носильщиками и толпой охраны. Только ты учти, — Вячеслав Аркадьевич вновь углубился в расчеты, — это общаковские деньги. Нам их к вечеру вернуть надо.
— Вернем, — ответил Дима. — Я же обещал.
— Обещал, обещал, — пробормотал Мало-старший. — Я тоже много кому чего обещал.
— Пап, — нахмурился Дима.
— Извини, — просто сказал Вячеслав Аркадьевич. — Это я так, для проформы. От волнения.
Дима прикинул, как бы поудобнее взяться за ручки.
— Принимается. — Он ухватил чемоданы, оторвал от пола. — Ладно. Я пошел.
— Ни пуха, — глядя на него, сказал Вячеслав Аркадьевич.
— К черту, — ответил Дима и вышел из кабинета.
Светлана завтракала в столовой. Увидев Диму, изумленно вздернула брови.
— А почему с чемоданами? Ты что, куда-то уезжаешь?
— Ненадолго.
Дима присел за стол, налил себе апельсинового сока, чашку кофе, намазал маслом тост. Пожевал.
— И куда же, если не секрет?
— До вокзала и обратно.
Светлана хмыкнула, посмотрела на него изучающе, но вопросов больше задавать не стала, вместо этого кивнула на стол:
— Съешь яйцо. Вкусно. Полезно.
— Пузо наем.
— Ты-то? — Мачеха усмехнулась. — Да ты худой как спичка, Дим.
— Потому и худой, что не ем по утрам, — ответил Дима. Под окнами послышался шум двигателя подъезжающего «Понтиака». — О, а вот и Вадим. — Дима поднялся, подхватил чемоданы. — Пожелай мне удачи, — серьезно попросил он.
— Удачи, — улыбнулась Светлана.
— Спасибо. — Дима вышел из зала, покряхтывая под тяжестью чемоданов.
На лестнице послышались голоса. Видимо, Вадим перехватил его по дороге. Через пару минут хлопнула крышка багажника. Заработал двигатель «Понтиака». Следом за тем заурчал Димин «БМВ».
В зал вошел Вячеслав Аркадьевич. Был он задумчив, если не сказать хмур.
— Куда это Дима поехал? — спросила его Светлана.
— На вокзал, — рассеянно ответил Мало-старший.
— Это я уже слышала. А с вокзала?
— Если повезет, то домой.
— А если не повезет?
Вячеслав Аркадьевич присел к столу, придвинул обязательную тарелку каши, взял ложку.
— А если не повезет, — сказал он мрачно, — то в морг.
* * *К Москве поезд подошел в девять тринадцать утра. «Пивного» толстяка в купе не было. «Студентка» серьезно читала детективчик. Напарница наводила красоту. При свете дня она выглядела очень даже миленькой.
Григорьев умылся, облачился в привычный костюм, дождался проводницу и попросил вернуть их билеты.
— Для отчетности, — улыбаясь, объяснил он.
Билеты были выданы незамедлительно. И хорошо. «Надеясь на лучшее, думай о худшем», — говаривали древние и были совершенно правы. Уже за десять минут до прибытия Алексей Алексеевич и его спутница стояли в тамбуре. На платформу они сошли одними из первых.
Здесь Григорьев отдал девушке ключи, сказал:
— Поезжай домой. Купи по дороге шампанского. Отпразднуем.
Девушка кивнула понимающе. Она никогда не спорила с Алексеем Алексеевичем. Раз Григорьев сказал «сделай так», значит, надо делать без долгих разговоров. В конце концов, именно он беспокоился об их безопасности.
Девушка взяла ключи и направилась к выходу со стоянки, Григорьев же вошел в вокзал. Здесь он спустился в камеру хранения и арендовал ячейку, в которую положил пухлый конверт с очень солидной суммой. Только после этого вышел на привокзальную площадь.
— Такси не требуется? — дохнул ему в лицо молодцеватый тип в грязноватой джинсе.
Такси не требовалось. «Восьмерка» Алексея Алексеевича дожидалась на платной стоянке. Однако, прежде чем забрать машину, Григорьев нашел таксофон, набрал номер пейджинговой компании и передал сообщение: «Для абонента 115529». Сообщение предназначалось Адмиралу. За номером адресата шел номер и код ячейки, в которой дожидался пухлый конверт. Сам Адмирал возвращался в Москву следующим поездом, прибывающим на тринадцать минут позже. В конверте же лежал гонорар за отлично выполненную работу. У них не было оснований не доверять друг другу. Найти хорошо оплачиваемую, вполне безопасную работу нелегко, но еще труднее найти толкового, артистичного, не задающего лишних вопросов исполнителя.
Алексей Алексеевич расплатился за стоянку, забрал «восьмерку» и выкатился на Садовое кольцо. Через час его ждал человек, от которого напрямую зависела дальнейшая судьба разработанной Димой Мало схемы.
Звали человека Петр Андреевич Савинков. Петр Андреевич был горбуном. И не просто горбуном, а горбуном хромым. Физическое уродство здорово испортило его характер, развив все комплексы, которые только можно развить. Резкий голос и дурные — проще сказать, сволочные — манеры довершили дело. Петр Андреевич был абсолютно одинок. В последнее время характер его, и без того не сахарный, испортился окончательно. Врачи подтвердили наличие у Савинкова целого букета болезней внутренних органов. Постоянно сжатая грудная клетка плющила их, как котлеты. Один из врачей в ответ на энергичные, злые, напористые расспросы раздраженно сообщил, что Савинкову долго не протянуть. Год. От силы полтора. Чем и привел Петра Андреевича в отличное расположение духа! Григорьев не любил Савинкова, но был вынужден иметь с горбуном дело. Тот скупал картины, независимо от чистоты их происхождения, а также брал их в качестве залога. Ворованные — неворованные, Савинкову было все равно. Он ничего не боялся, но лишь по той причине, что знал о собственной неизбежной и скорой смерти. В его завещании получателем всех картин значилась Третьяковская галерея. Петр Андреевич спал и видел, как после смерти все газеты хором назовут его «Великим меценатом!», «Настоящим патриотом своей страны!», ну и еще сотней самых разных эпитетов. Савинков готовился к собственной смерти как к празднику планетарного масштаба. По совести говоря, он был готов к тому, чтобы насладиться славой еще при жизни, тем более что слава ему нравилась, но… Здесь существовало одно «но». Чтобы получить свой ломоть славы немедленно, пришлось бы и картины отдать немедленно, а собирание шедевров стало для Савинкова смыслом существования. Петр Андреевич не мог добровольно расстаться с делом всей своей жизни. Нет, что угодно, только не это. Лучше уж после смерти. В весьма внушительной коллекции Савинкова большая часть картин являлась настоящими «алмазами». За сорок с небольшим лет Савинков умудрился собрать немало очень ценных полотен. Три из них и требовались Григорьеву.
