Андрей Дышев - Час волка
– Зачем же топиться?
– Потому что брать братков – все равно что под поезд кидаться.
– Ну, допустим, кидаться будешь не ты, а я.
– А я что должен делать?
– Как принесут они тебе порошок – сразу звонишь по телефону 02 и просишь передать информацию для следователя Маркова. Или же мне, вот телефон. Понял?
– «Стучать», значит? – угрюмо заметил Володька.
– Не хочешь «стучать» – будешь давать показания. Что тебе больше нравится?
Он недолго боролся со своей совестью и, не поднимая головы, буркнул:
– Ладно.
– Пока работаешь на меня – гуляешь на свободе. Все понял?
Володька кивнул. Я развязал ему руки.
– Я могу идти? – спросил он и нерешительно взялся за ручку двери.
– Конечно!
Так мы с ним и расстались, оба довольные, что легко отделались. Я тотчас развернулся и погнал подальше от милиции. Учебная машина с помятым крылом и разбитой фарой была для меня бомбой особой разрушительной силы, и я чувствовал себя за ее рулем достаточно скверно. В пансионате железнодорожников я залил полный бак бензина и, поглядывая в зеркало заднего вида, не торопясь поехал по Новосветскому шоссе. Недалеко от того места, где дорога выгибалась крутой петлей над обрывистым берегом, я остановился, затянул рычаг ручного тормоза и вышел.
Слева от меня колыхался голубой шифон моря, справа – нависала громада горы Сокол. Я обошел вокруг машины, провел рукой по ее горячему капоту, чувствуя вину за то, что невольно укоротил этой укатанной сивке ее жизнь.
Обмануть человека намного проще, чем это кажется, думал я. Все держится на обмане, он и спасение, и оружие, и просто удачный ход. Конечно, я наплел ерунду Инге. Пусть она считает, что я ликую, что я наконец почувствовал себя свободным от шантажа. Нет, Виктор не был Лембитом Лехтине. Инструктор оказался всего лишь исполнителем, пешкой. А Лембит продолжает разгуливать по набережной, и я до сих пор не знаю его лица. Он еще напомнит о себе. Все сложнее. Все гораздо сложнее…
Я открыл дверь, протянул руку и отпустил ручной тормоз. Машина медленно тронулась с места и, набирая скорость, покатила к повороту. Сбив ограничительный столбик, она ухнула с обрыва вниз. Ломая кусты, ударяясь о камни, она пропахала колесами несколько метров, подпрыгнула, перевернулась и, вспыхнув, огненным болидом полетела к морю.
Глава 29
– Что с вами? – воскликнул я, увидев, что Браз с полотенцем, повязанным на лбу, мечется по двору.
Режиссер остановился, сверкнул в мою сторону глазами и, переполненный отрицательными эмоциями, сдержанно ответил:
– Никогда мне еще не было так плохо, Кирилл! Какое это унижение – допрос! Вам, надеюсь, никогда не приходилось давать показания в милиции?
– Нет, никогда, – слукавил я.
– Счастливый! – покачал головой Браз. – Это что-то ужасное! Представьте: вы отвечаете на вопросы, а он не сводит с вас глаз. Взгляд ужасный! Ни одному вашему слову он не верит. И от того, что в вас видят лгуна и вообще аморального типа, вы начинаете заикаться, путаться в словах. Он предлагает попить водички. На его губах ирония, мол, знаю, голубчик, почему ты так волнуешься, видать, совесть нечиста… Нет! Я так больше не могу!
– У вас слишком богатое воображение, – попытался я успокоить Браза. – С чего вы взяли, что следователь вам не верит?
– Вы не видели его взгляда!
– Ну и что? Я хорошо его представляю. Профессиональный взгляд следователя. Человек пытается докопаться до сути вещей.
– До сути вещей! – повторил Браз. – Я теперь знаю, в чем эта суть заключается. Никогда нельзя изменять своим принципам!
Он сорвал с головы полотенце и пропеллером стал крутить его над головой. Потом снова приложил ко лбу и завязал на затылке.
– С чего все это началось? – спросил он сам себя. – С того, что я подписал с Черновским контракт на «Час волка». Читал сценарий, делал пробы с актерами, участвовал в составлении нищенской сметы – то есть видел и понимал, что более низко в творческом плане вряд ли когда опущусь. И все-таки взялся за этот фильм.
– А что вам оставалось? – спросил я. – Вы же сами говорили, что режиссер, который не снимает кино, уже не режиссер. Как нельзя назвать летчиком человека, который не летает.
– Да, говорил, – кивнул Браз. – Я думал, что моего таланта и настойчивости будет достаточно для того, чтобы фильм дотянуть до среднего уровня. Но истины, подмеченные народом, опровергнуть невозможно: из дерьма конфетку не сделаешь. Это точно. И теперь я расплачиваюсь за измену принципам. За тридцать сребреников. За желание возвышаться над съемочной площадкой с мегафоном в руке. Теперь я унижен, растоптан, брошен в грязь!
Мне вдруг стало и смешно, и до боли жалко Браза. Я взял его руку и сжал ее.
– Ну-ну! Не сгущайте краски! Я уверен, что следствие быстро во всем разберется. В том, что произошло, нет вашей вины. Просто грязь обладает свойством пачкать чистую одежду. Вам немного не повезло.
– Не утешайте меня! – сказал Браз, но было заметно, что мои слова пришлись ему по душе. – Самое страшное еще впереди. Когда на премьере фильма зрители закидают экран гнилыми яблоками.
– Во-первых, – возразил я, – сейчас не те времена, чтобы так просто раздобыть большое количество гнилых яблок. А во-вторых, готов поспорить, что накануне премьеры «Не тревожьтесь о завтрашнем дне» вы тоже думали о яблоках. А что вышло на деле?
– Специальный приз на Московском кинофестивале в номинации за лучшую режиссерскую работу года, – скромно заметил Браз. – Это был самый счастливый для меня день.
– Он еще вернется, – заверил я и взглянул на часы. Без пяти час. В «Rodeo-motors» я выехал в девять утра. Надеюсь, четырех часов было достаточно?
Я ободряюще похлопал по плечу Браза и зашел в гостиницу. Насвистывая, перешагивая через ступени, быстро поднялся на третий этаж и, затаив дыхание, подошел к двери резервации. Вздох облегчения вырвался из моей груди, когда я увидел за ручкой свернутый в трубочку конверт. Произошло то, что я предполагал, значит, мысли мои, как проголодавшиеся и хорошо натасканные ищейки, двигались в нужном направлении.
Испытывая удовлетворение, которого так не хватало Бразу, я зашел в кабинет, аккуратно расклеил конверт и вынул лист. Письмо на этот раз было коротким и жестким:
«Мое условие остаетсяпрежним. Освоей готовностиквстрече вы должны известить сигналом: красное полотенце наподоконникевашегокабинетане позднее 18.00. Любое ваше отклонение от поставленныхмною условий немедленноповлечет радикальные меры, которые доставятвам крайне большие неприятности. N».
Все, подумал я, сладко потягиваясь в кресле. Он выдохся. Опытный шантажист в последнем напоминании обязательно выложил бы главный козырь, о существовании которого я даже бы не догадывался. К примеру, фотоснимки, видеопленку с доказательствами или еще что-либо покруче. У N ничего не осталось в запасе, кроме колпака и «шестерки», причем машину я уже выбил из его рук, и он пока об этом не знает. В ход пошли пустые угрозы и намеки: «радикальные меры», «большие неприятности». Дешевый блеф!
Я вложил письмо в конверт, клеевым карандашом заклеил его и вышел в спальню. В бельевом шкафу царил спартанский аскетизм. Чисто красного полотенца у меня не оказалось, но для сигнала вполне могло сгодиться белое с большими красными тюльпанами. Издалека оно наверняка смотрелось, как знамя Парижской коммуны. Я заблаговременно разложил его на подоконнике, а чтобы его не снесло ветром, закрепил большой разборной гантелью. Потом передумал и убрал полотенце в шкаф.
Вернувшись в кабинет, я сел за компьютер, выбрал в текстовом редакторе шаблон типового договора, вписал в пробелы свои фамилию, имя, отчество и данные Браза, которые были мне известны, а которые не были известны, придумал. Над размером суммы, которую согласно договору спонсор передавал директору фильма, я долго не думал и, как двоечник, списал ее с предпоследнего письма господина N: триста тысяч долларов США. Опасаясь показаться слишком наглым, я определил свою долю от кассового сбора фильма в размере пяти процентов.
Готовый договор я вывел на лазерный принтер, поставил на теплом листе свою размашистую подпись и, сложив его вчетверо, спрятал в нагрудный карман.
Прихватив с собой длинный столовый нож, я вышел из кабинета, запер дверь на ключ и воткнул конверт с письмом от N на прежнее место, за дверную ручку.
Браз, сидя за столом под зонтиком, ковырял авторучкой режиссерский сценарий и был так увлечен этим, что не заметил меня. Я пробрался в середину клумбы, срезал несколько самых свежих роз и с букетом направился к пожарной лестнице.
Окно на втором этаже было открыто настежь, и голубой тюль колыхался на легком сквозняке. Я сунул букет под мышку, напоровшись бицепсом на шипы, и полез вверх по пожарной лестнице. Достигнув уровня второго этажа, я ступил на узкий карниз, ухватился за подоконник и осторожно сдвинул тюль в сторону.
