Андрей Молчанов - Улыбка зверя
— Скользкий-то скользкий, но и без него никуда, — возразил Колдунов. — Верить, конечно, никому нельзя, но, с другой стороны, до сих пор все чисто шло. Он слово держит…
— Меня этот заграничный счет тоже заинтересовал, — ковыряя в зубах зубочисткой, сказал Урвачев. — Мало ли что в жизни может случиться? У нас государство — как псих со справкой. Чего хочет сотворит, и ничего ему за это не будет. Власть переменится, начнутся разборки. Реквизиции, проверки, выяснения… Лучше иметь крепкие тылы. То, что сегодня норма в нашей стране — завтра преступление. И наоборот. Моего прадеда, кстати, раскулачили и в Магадан на четвертак строгача зарядили… А за что? За то, что имел двенадцать венских стульев и граммофон. А уж нас-то… Историю надо помнить!
— А не сдаст этот банк американский информацию кому не надо? — вскинул брови Ферапонт. — А то ведь…
— Да они, что, идиоты? — с напором спросил Урвачев. — Кто из них и когда чего сдавал? Только под давлением следствия, не иначе. Им вложенные деньги возвращать — никакого смысла. Да и потом у них банковская система отлаженная, все четко, шито-крыто… И ни с какими аферами в их сфере особенно не развернешься. Все продумано лучшими умами — система безопасности, гарантий, то-сё… Другое меня волнует: верного бы человечка к американу приставить, чтоб глаз с него не спускал…
— Кого же ты к нему в Штатах приставишь? — задумчиво буркнул Ферапонт.
— А верно ли я понял, уважаемый Вениамин Аркадьевич, что американец наш холостяк? — обратился Урвачев к хозяину кабинета.
— Полгода назад жена у него умерла, — подтвердил Колдунов. — И, говорит, что больше жениться не намерен. Там у них жены жуткие, стервозные до невозможности…
— Точно, — сказал Ферапонт. — Там на постороннюю бабу глянул не так, изнасилование могут пришить…
— Это хорошо-о, — задумчиво произнес Урвачев. — Это очень даже хорошо-о… Вот что, Ферапонт, я надумал… Надо свести его как-нибудь с Ксюшей, она его живо обработает. Отправим ее с ним в Штаты, пусть, дескать, со страной ознакомится, в Диснейлэнд съездит, в море теплом искупается… А вы, мол, дорогой мистер Джордж, будьте любезны в качестве гида недолгое время с ней провести…
— Сестру продаешь, — неодобрительно отозвался Ферапонт.
— А что сестре? И делу польза, и ей выгода. Если, конечно, выйдет так, как я планирую. А интуиция подсказывает, что тут все должно пойти как по маслу. Не устоит американец перед Ксюшей, ни за что не устоит!
— Сергей Иванович дело говорит, — одобрил Колдунов. — Одним махом нескольких зайцев убиваем — и предприятию нашему укрепление, и денежкам присмотр, и круг ограниченных лиц это… по-прежнему остается узким… Ваша сестра какой язык изучала в школе?
— Английский, вроде…
— Вот и чудно. Пусть постажируется в Америке, расширит словарный запас. Думаю, мистер Джордж не откажет в такой малости. А если еще и внешние, так сказать, данные…
— Внешние данные — охренеть можно! — мрачно сказал Ферапонт. — Если б она Рвачу не сестра…
— Великолепно! — хлопнул в ладоши Колдунов. — Считайте меня, так сказать, сватом… Егор Тимофеевич, еще по рюмашке?
— Давай. По рюмашке и я отваливаю. Через час поезд в Москву. Так что вы уж тут без меня сватайтесь.
— А я с вами раскланиваюсь до вечера, — пожимая руку Колдунову, сказал Урвачев, поднимаясь с места. — Стало быть, в восемь часов “У Юры”?
— Да, Сергей Иванович. Но там о делах ни слова. Просто отдыхаем. Возможно, со мной будет еще парочка журналистов.
— Это… насчет РУБОП? — спросил Урвачев.
— Именно, как мы и говорили… Несколько материалов об их преступлениях, о превышении полномочий, о взятках не помешают. Знаете, все-таки центральные газеты, огласка… Тут, конечно, и прокурор Чухлый со своей стороны будет действовать, дела-то заведены… Важно, чтобы предоставленные вами свидетели на попятную не пошли, когда скандал по-настоящему разгорится, чтобы от показаний не отреклись и в одну дуду дудели…
— Уважаемый Вениамин Аркадьевич, — с легкой укоризной сказал Урвачев. — Мои свидетели даже на страшном суде будут говорить только то, что я им прикажу. Так-то… До свидания.
— До скорого свидания, Сергей Иванович.
— Пойду и я, — Ферапонт поднялся, махнул полфужера коньяку и, запихивая в рот кусок севрюги, направился к выходу вслед за Урвачевым.
Оставшись в одиночестве, Колдунов взглянул на часы. Московский корреспондент должен был подойти с минуты на минуту. Редактор местной газеты “Демократ Черногорска” давно уже сидел в приемной, ожидая вызова.
“Этот свой, черт с ним, пусть потомится,” — подумал Колдунов.
Редактора — сорокалетнего Бориса Голикова, он недолюбливал, ибо находил в его натуре нечто родственное со своей, причем родственность эта имела свойство едва ли не пародийное.
Голиков был человеком, без всякого сомнения, умным и расчетливым. А кроме того — авантюрным, бесстыдным, циничным и гибким.
Начинал он свою карьеру с должности председателя совета пионерской дружины средней школы имени Гайдара, затем поступил на журфак, где был избран комсоргом факультета. Должность эту совмещал с деятельностью тайного осведомителя КГБ. После получения диплома Голиков пошел по идеологической линии и стал третьим, вторым, а затем и первым секретарем горкома комсомола.
Затем короткое время он мелькал в коридорах обкома партии, где, однако, карьеры не сделал, поскольку попался на каких-то аферах и мухлеже, да так неудачно, что из обкома его решительно, хотя и без лишней огласки выпихнули.
Опального Голикова назначили редактором газеты “Коммунист Черногорска”. Пытаясь реабилитироваться, он в конце семидесятых написал книгу о тогдашнем секретаре обкома Хрякине “Несгибаемая когорта”, а следом — роман об ударниках обогатительного комбината, под названием “Как закалялся молибден”. Труды были должным образом и весьма благосклонно оценены, Голикова вновь пригласили на работу в обком, но заветное некогда кресло заведующего идеологическим отделом уже потеряло привлекательность — в стране началась перестройка. Поразмыслив, Голиков остался в газете — хоть плохонькое, но личное хозяйство, воплощенное в уютный особнячок в центре города с типографией в подвале. Особнячок и типографию он, естественно, агрессивно и не мешкая приватизировал как только тому подоспела первая же возможность.
С ходом дальнейших перемен в стране органично менялся и Голиков — в самом начале девяностых он публично, сразу же вслед за Колдуновым, сжег свой партбилет. Вскоре опубликовал обличительную книгу о бывшем секретаре обкома Хрякине — “Хряк у корыта”, и переименовал свое издание в “Демократ Черногорска”.
Вся эта эквилибристика неприятно напоминала Колдунову его собственные метаморфозы, великолепно, по всей видимости, сознаваемые и Голиковым, и иными людьми. Кроме того, досадовал Колдунов и на тот факт, что отчество у Голикова было таким же, как у него — Аркадьевич. Борис Аркадьевич Голиков. Хотя почему досадовал, и сам не понимал… Не нравились ему все эти аналогии, и — баста!
— Боря, зайди, — скомандовал он, выглянув в приемную.
В кабинет вошел, умиленно улыбаясь, маленький толстый человечек в свободной светлой тужурке и леких брюках, держа в руке дымящуюся трубочку с изогнутым мундштуком.
— Я, Вениамин Аркадьевич, с вашего позволения…
— Кури, кури, черт с тобой, — разрешил Колдунов. — Ты все-таки человек свободный, творческий… Ты вот что, Боря… Сейчас московский газетчик тут будет. Ты особенно не влезай в разговор, поддакивай больше… Это про РУБОП, мы с тобой в общих чертах обговорили это дело. Со стороны Москвы привлечем прессу, она, как ни крути, а калибром покруче. Но и ты ему свои материалы подсунь, пусть пользуется… Там сейчас официанты стол в порядок приводят, гляди, не злоупотребляй. Вечером я тебя, может быть, с собой прихвачу, так что будь в форме… А-а! — радостно протянул он и шагнул к двери, в которую входил высокий худой человек с желчным выражением на темном узком лице. — Милости просим, милости просим!..
Желчный неприязненно посмотрел на Голикова, затем принюхался к нему длинным своим носом, и две брезгливые складки еще резче обозначились у него по углам рта, а губы презрительно двинулись.
“Своего признал, — подумал Колдунов. — Рыбак рыбака…”
— Здравствуйте, Вениамин Аркадьевич, — холодно молвил посетитель.
— Рад видеть вас, уважаемый Семен Игнатьевич! — откликнулся Колдунов. — К сожалению, времени в обрез, городская текучка, а потому прошу к столу, там и переговорим… — Он пропустил гостей в комнату отдыха.
Уселись за обновленным столом.
— В двух словах по телефону я вам уже обозначил тему, — начал Колдунов, наливая коньяк в тонкие, с золотым рисунком рюмки.
— Я, Вениамин Аркадьевич, предпочел бы водочки, — сказал желчный. — Вашей. Знаменитой. Местной…
