Михаил Нестеров - Оружие без предохранителя
Александр Матвеев покивал: «Понятно». Он, отдав Щеголеву инициативу и настроив его на откровенный разговор, отказался даже его подгонять: «Дальше. Продолжайте, пожалуйста», как делал это Юрий Норманн. У Щеголева было такое лицо, с которым могут указать на дверь и помочь перешагнуть через порог.
– Второй был ненамного симпатичней. Года на два помоложе, волос на голове побольше. Глаза ну почти такие же, как у первого. Он был ассистентом психиатра, выступал вторым номером, и этим все сказано. О визите этих двоих людей меня предупредили телефонным звонком из управления. Оперативно я входил в штат Главного управления воспитательной работы.
«Я знаю», – покивал Матвеев.
– Рамки программы несколько расширяются, сказали мне, – продолжил Щеголев. – В этой связи я должен был «содействовать программе в психологической составляющей» – это я цитирую начальство. За этой выдержкой крылся термин «эксперимент». Очередной эксперимент. Что не могло понравиться ни мне, ни моим подопечным. Как и вы в свое время, эти двое потребовали от меня список лучших курсантов выпуска. Как и вам, им я ответил: «Они равны в любых дисциплинах. Я назову тех, кого выделил лично».
Матвеев помнил этот эпизод. Тогда он предостерег Щеголева. «От вашего выбора, – сказал он, – зависит судьба другого проекта, связанного с государственной безопасностью. Мне нужны выдержанные, неуступчивые, без отклонений люди».
Щеголев между тем продолжал:
– Лупоглазый перебил меня: «Выделите нам три группы по три-четыре человека». Из его слов я понял: он осведомлен о том, что на языке самих курсантов называлось «кучкованием», на нашем – психологической притиркой. И необязательно по интересам. Во-первых, для того чтобы выжить. В стае не так страшно. В первую очередь я подумал о тройке Михея, но решил поберечь этих ребят...
Матвеев усмехнулся. «Стая» и «ребята» в данном контексте – крайние противоположности, резали слух. Но человек, употребивший их, казался ему искренним. Впрочем, он однажды утаил ключевые, можно сказать, факты, всплывшие только сейчас, чем поставил возложенную на полковника Матвеева операцию под угрозу срыва.
– Я представил «психам» четверку Кунявского.
– Вы употребили слово «поберечь», – напомнил Матвеев. – Психологи посвятили вас в свои планы?
– Я далеко не дурак. В «Инкубаторе» занимались коррекцией и только коррекцией, каждый в силу своих способностей. Какие способности у психиатров, мне объяснять не нужно. Я живо представил себе операцию... на открытом мозге. Главный инструмент – капельница.
– Я понимаю вас.
– Мне рассказать, какое помещение для проживания и работы я выбрал для психиатров?
– Если это важно и имеет отношение к нашему разговору.
– Отдельное строение я подобрать не мог. На женской половине «Инкубатора», отделенной от мужской локальной зоной, имелось подходящее здание. Собственно, гигиенического назначения.
– Не гигиеническая комната, а целое здание? Ваши девчата испытывали большие проблемы с чистотой?
Сарказм Матвеева не попал в цель. Щеголев постарался объяснить.
– В каждом исправительном учреждении есть помещение для свиданий. Я знаю, о чем вы хотите сказать: мол, беспризорники, да еще на содержании в казенном доме, откуда у них родственники. Мне достался специфический контингент. Девушки до пятнадцати в плане секса могли переплюнуть любую бабу-ягодку. Они такое вытворяли... Я стимулировал курсантов, чтобы они не взбунтовались, разрешал им краткосрочные свидания. Женщин было меньше в разы, поэтому к ним порой образовывались очереди.
– Избавьте меня от этих подробностей.
– Вашей дочери пятнадцать, а жене примерно сорок пять?
– Как вы догадались? К делу! – поторопил собеседника Матвеев. – Итак, с приездом психиатров вы превратили дом терпимости в дом скорби. Ваши гости не высказывали недовольства по поводу двойного назначения этого дома?
– Наверное, они были холосты и у них не было детей. Их это устраивало, – ответил на вопрос Щеголев. – В подтверждение того, что от вас я ничего не скрываю... – Он выдержал паузу. – Инструкторам и преподавателям, «слонам», если проще, категорически запрещалось вступать в половую связь с курсантами, будь то мальчик или девочка. Но они обходили запреты. Дело в другом. Пара-тройка «слонов» снимала на видеокамеру, так сказать, домашнее порно. Смотрели сами, выкладывали в Интернете.
– Курсанты знали об этом?
– Некоторым было плевать, другие с этим ничего поделать не могли.
– Снимали в открытую?
– Никогда, – категорично заявил Щеголев. – Умельцы-инструкторы сделали местом для съемок техническую нишу, замаскировав ее зеркалом. Кто-то из девчонок набрасывал на него полотенце или халат, кому-то, и я уже говорил об этом, было по барабану, снимают их или нет. Порой строптивых наказывали, и они выбирали между пятью лишними кругами по стадиону и пятью минутами на кровати. Так вот, я посчитал себя оскорбленным тем фактом, что меня, директора спецшколы, буквально отшили от важной и, скорее всего, заключительной фазы обучения, от того, что «знать мне не положено». Я знал каждого курсанта и инструктора лучше своих детей. У меня двое совершеннолетних сыновей, – опередил Щеголев гостя. – Не было такого уголка в «Инкубаторе», который был бы мне незнаком. Я совмещал директорскую, интендантскую, наставническую и еще черт знает какие обязанности. Нет, меня не называли батей или отцом – много чести.
Матвеев знал кличку Щеголева. В самом начале курса, в 1998 году, тот получил погоняло, которое и закрепилось за ним: Д’Эректор. Он многозначительно глянул на Щеголева: не связано ли его прозвище с его же порнооткровениями?.. Но Щеголев остался непроницаем. Ноль эмоций. Он как будто их выключил. Но длилось это недолго.
– Сомневаетесь во мне?
– В честных людях сомневаешься в первую очередь, – проявил себя дипломатом Матвеев.
– Поймите, своим делом я занимался профессионально. Знаете, чем отличается профессиональный бокс от любительского?
– Скажите – узнаю.
– Профессиональный бокс – это когда два человека бьют друг друга за деньги. Любительский бокс – когда два человека бьют друг друга из-за любви к насилию. К актам насилия, к притеснениям у меня с детства отвращение. Другое дело – принудительное воздействие на подчиненного. Если у вас были какие-то сомнения, я должен был развеять их.
– Доброта требует жестких решений, – отреагировал на это Матвеев. – Но давайте ближе к делу. Пляски с бубном ничего не дадут.
Прежде чем продолжить, Щеголев в очередной раз наполнил рюмки. Они снова выпили.
– Я принес из дома видеокамеру. – Щеголев огляделся, как будто выискивал глазами вещественное доказательство, свидетельствующее о его вине. – Сами понимаете, что с приездом психиатров интерес «слонов» к гигиеническому дому поостыл. Никто не хотел заснять на пленку, чем они там занимаются. Только я проявил интерес. На видеокамере я установил режим с потерей качества, но увеличив длительность съемки до восьми часов на одну кассету. По идее, мне хватило бы и аудиозаписи, чтобы удовлетворить свое любопытство. Я руководствовался еще и этаким исходным положением: кто предупрежден, тот вооружен.
– Вы сохранили кассету?
Щеголев ответил взглядом: «А вы как думаете?»
* * *Приземистое здание из силикатного кирпича даже в сухую погоду выглядело сырым. Казалось, с крыши, тронутой с одной стороны мхом, вечно капает вода, и это она питала корни могучего тополя. Крона этого исполина укрывала от солнца добрую половину здания.
Их в шутку и всерьез называли Ведомым и Ведущим. Они представляли «НИИ-290», штат которого не менялся на протяжении последних семи лет: это двадцать четыре человека. Откуда взялось это название – «НИИ-290», никто не знал. Но поговаривали, что цифры означали первые три буквы основного направления НИИ – психологии. Если к каждой цифре подставить единицу, то получится следующее: 12-19-10, двенадцатая, девятнадцатая и десятая буква алфавита: ПСИ. Вряд ли это соответствовало действительности, но чья-то теория, получившая хождение внутри «Аквариума», была непостной; кто-то находил ее интересной.
Ведущего звали Юрий Рапопорт, еврей. Ведомого – Ринат Файзуллин, национальность – башкир. В паре они работали пять или шесть лет. У Файзуллина за плечами были три года работы в микрохирургии глаза.
Для них наступила пора ожидания. Файзуллин коротал время за чтением книги. Каждые полчаса он выходил покурить, используя вместо закладки початую пачку барбитурата. Их подопечные были погружены в сон при помощи снотворного, что никоим образом не могло повлиять ни на конечный результат, ни на ход процесса...
Обстановка в этом помещении просилась называться полуспартанской: пара жестких кушеток и кровать-полуторка; четыре обшарпанных стула и два кресла; стол, вечно разложенный на длину двух вставных секций, за которым можно было воссоздать сценку «Совещание в Филях», и убогий столик в некоем подобии прихожей. «Каждой твари по паре». Так сказал Файзуллин, от наблюдательного взгляда которого не укрылись будто пародирующие друг друга вещи и два человека в этом здании – он и его старший товарищ.
