Максим Шахов - Тайна опустевшего причала
– Командир, там за последними путями будет заброшенный пустырь. Мы со Снайпом заехали на него по ошибке, когда выезжали в Палдиски. Очень подходящее место.
– Так рули туда, Сусанин! – откликнулся Гера, занятый бинтованием своей руки носовым платком. – Ну, везде ты успел уже побывать, а вот прикрыть меня не поторопился.
– Да я бы не дал этим нацистам-националистам даже развернуться, но в последний момент, когда ты еще не подошел, заметил ствол в бойнице. Пока разыскал туда проход, пока… Вот и задержался чуток. Но ведь все равно вовремя! А этого стрелка они грамотно посадили. Не понятно только, зачем ему был нужен оптический прицел? С такого расстояния, да еще сверху, он бы тебя вообще прикладом мог… нейтрализовать.
– Ладно-ладно, молодец. Теперь только разговорить бы нашего пленника.
– Как два пальца об… асфальт! Я же не Гюльчатай с ее химией, я – по-простому, ножичком. Если, конечно, ты не возражаешь.
– В данном конкретном случае не возражаю. У нас мало времени, а этот старшой может многое знать.Через десять минут езды по железнодорожным задворкам, не встретив по пути ни одного человека, они остановились в небольшом перелеске около каким-то непонятным образом оказавшегося здесь полуобгорелого остова грузового вагона. Причем без колес. Вытащив пленника, находившегося в полуобморочном состоянии, из багажника, Аракчеев за ногу доволок его до вагона и «загрузил» на деревянный настил. Тут он плотно забил ему рот импровизированным кляпом из обрывка какой-то мягкой и отвратительно грязной ветоши, подобранной на путях, и хотел начать допрос, но вмешался Талеев.
– Послушай, – Гера искренне недоумевал, – как ты собираешься о чем-то его спрашивать, если рот законопатил?!
– Патрон, я же психолог и наперед знаю, как будут развиваться события. Смотри: сначала он будет молчать. Минуты две, наверно. Потом заговорит. Но по-эстонски. Будет верещать на нем, что якобы не понимает, о чем его спрашивают. Еще минуты три-четыре. Наконец, он вспомнит русский язык. На котором будет втюхивать нам, какой он есть истинный патриот Эстонии, идейный националист и ярый русофоб. Это быстро закончится. Через две-три минуты он сменит пластинку и признается, что является самым рядовым исполнителем и не знает ничего и никого! Еще пять минут будет держаться за эту версию. Потом начнет потихоньку сдавать позиции: попытается «назначить» главарем кого-то из убитых, «вспомнит», что сам не с улицы пришел, а из вполне сформированной банды… Ну, тут много вариантов, минут на десять. И лишь затем наступит момент истины! Вывод: зачем двадцать четыре минуты слушать бредятину?! Тратить свои нервы? Поверь, командир, я знаю… э… некоторые способы, позволяющие почти сразу перейти к этому самому «моменту истины». За одну минуту! Только минута эта была бы непереносимо громогласной без моего кляпа. И лучше тебе отойти куда-нибудь за кустики: я не артист, мне аудитория не нужна!
Талеев замер в раздумье. Да-а-а, полчаса в таком ненадежном месте… Они не имели права рисковать! Он уверенно кивнул головой, соскочил с настила вагона на землю и решительно направился в сторону небольшого холма, поросшего высоким кустарником.
Оставшись наедине с пленником, Вадик сосредоточенно порылся в карманах и вытащил странной формы нож в небольших деревянных ножнах. Он медленно и сосредоточенно освободил от них свое оружие и поднес его к самым глазам бандита. Лезвие ножа было узким, длинным и чрезвычайно тонким. Его металл отливал тусклым синеватым цветом, и лишь режущая кромка ослепительно поблескивала от каждого луча света, попадавшего на нее. Острие ножа больше походило на иглу.
Как загипнотизированный, пленник расширившимися глазами следил за всеми манипуляциями Аракчеева, а тот с видимым удовольствием пояснил:
– Последнее слово передовой науки. Бенефис нанотехнологии. Специальное покрытие рабочей плоскости позволяет производить сечения на молекулярном уровне. А это значит, что, совершенно не напрягаясь, я легко могу за секунды разрезать самую толстую кость в твоем организме. А этот кончик, – Вадик на расстоянии указал на иглообразное острие, – по своим возможностям сопоставим с лазером! Видишь, я даже близко не подношу руки к этому чуду техники: боюсь незаметно отхватить себе палец или даже кисть.
Пленник глухо замычал и задергал связанными руками и ногами.
– Боишься? Правильно, – одобрил Аракчеев. – Но, если это тебя успокоит, резать я тебя не буду. Сейчас со спины, в районе поясницы, я проникну к крупнейшему нервному узлу в твоем спинном мозге. Ты этого практически даже не почувствуешь. А мне это даст возможность воздействовать по желанию на самые разные участки твоего… э… обреченного скелета. Не будет ни крови, ни «мяса», ни хруста костей. Но боль, которую ты испытаешь, окажется запредельной. Ты не умрешь, и сознание не потеряешь, потому что никаких физических травм организм не получит. Возможно, таких страданий не выдержит твой мозг. Тогда он навсегда «закроется», превратив тебя в натуральный «овощ». Только произойдет это очень не скоро, лишь когда окажутся исчерпаны все другие ресурсы…
Бандит забился в конвульсиях и зарычал, его выкатившиеся глаза неотрывно следили за своим мучителем. Вадим больше не разговаривал. Он перевернул пленника на живот и кусками веревок и проводов притянул его руки и ноги к каким-то железным конструкциям, в изобилии торчащим из стен и пола развалившегося вагона.
– Ты лучше не дергайся! Помни: одно мое неверное движение – и нож перережет хребет, ну или там отчекрыжит чего пониже. Замри, я приступаю!Через три минуты Талеев услышал короткий призывный свист и поспешил к вагону. В его единственном уцелевшем углу полулежал на мокром настиле пленник, опершись головой и плечами на вертикальную стенку. Он был в одних трусах, спущенных ниже колен. Его футболка с националистическими символами и черные брюки были плотно обмотаны вокруг поясницы. Сверху них для надежного крепления располагались несколько витков толстого черного кабеля.
Все лицо бандита было мокрым, глаза закрыты, а из широко распахнутого рта вместе с обильной слюной вырывались протяжные хриплые вздохи. Гера быстро оглядел вагон: ни единой капли крови. Он перевел вопросительный взгляд на Вадима. Тот с непроницаемым выражением лица пожал плечами и даже продемонстрировал командиру раскрытые ладони: ничего, мол, нет. Талеев кивнул на мокрый настил. Аракчеев опять легкомысленно пожал плечами:
– Переволновался, наверно. А мочевой пузырь слабый. – Подумав, добавил: – Хорошо, что кишечник пустой. Кстати, его зовут Арнольд. Кличка… по-эстонски я не запомнил, а по-русски это Козырной. Он что-то вроде лейтенанта в их… клане. Имеет прямой выход на Хозяина – Сергея Дорофеева…
– Стоп! Хватит. Дальше я сам. – Талеев присел на корточки рядом с пленником.
Вадим хмыкнул:
– Да пожалуйста. Я, чтобы времени не терять, пройдусь тут по ближним окрестностям. Надо кое-какой подсобный материал отыскать.
– Это еще зачем?
– Хм, для… достойного завершения процесса. – Ничего больше не объяснив, Аракчеев выбрался наружу.Вернулся он, когда Талеев, завершив свои расспросы, вышел покурить. Вадим тащил за собой толстую доску не менее двух метров длиной, которую небрежно бросил на землю у вагона.
– Ну как?
– Я даже не рассчитывал на такой успех. – Гера подозрительно глянул на Аракчеева. – Да чего я буду тебе рассказывать?! Ты же наверняка успел раньше меня удовлетворить свое любопытство.
– В минимально необходимой дозе. Остальное надеюсь услышать от тебя со всеми подробностями. Только уже не здесь. Не стоит искушать судьбу. Нам и так очень повезло с выбранным местом. Командир, я тебя попрошу: иди в машину. Я буквально через пять минут присоединюсь. Ладно?
Журналист еще подозрительнее посмотрел на Вадима:
– Что ты с ним собираешься сделать? – Он указал рукой в сторону вагона.
– Абсолютно ничего… противозаконного. Клянусь! Я даже помогу ему. В какой-то степени. Просто между нами есть маленький секрет. И я хочу, расставаясь, дать нашему разговорчивому другу некоторые жизненно необходимые наставления.
Талеев безнадежно махнул рукой и не спеша направился к оставленному неподалеку автомобилю.
Аракчеев втащил принесенную доску в вагон и положил ее рядом с пленником.
– Слушай меня внимательно. Сейчас у тебя на пояснице имеется пятисантиметровый разрез до позвоночного столба. К тому же мне пришлось рассечь тела четвертого и пятого позвонков, чтобы обнажить нервный узел. В подобном состоянии в любой специализированной клинике тебя как минимум на сорок восемь часов зафиксировали бы в полной неподвижности. Малейшее перемещение тела, даже попытка что-то громко сказать, может вызвать защемление обнаженного нерва, и ты останешься инвалидом на всю жизнь. Или умрешь. Единственное твое спасение – это продолжать оставаться в полной неподвижности эти двое суток. Однако ты вряд ли сумеешь контролировать свои движения во время сна. А сиделки для тебя нет. Поэтому я сейчас максимально плотно привяжу тебя к этой доске. Руки освобожу, чтобы ты мог хотя бы очень осторожно почесаться. Кстати, какие у тебя часы? Ага, электронные. Это хорошо. Будешь ориентироваться по ним. Ну а… «ходить» придется под себя. Да тебе не привыкать. Через сорок восемь часов развяжешься сам. И можешь начать осторожно двигаться. Смотри, Козырной, твоя жизнь в твоих руках!
