Александр Бушков - Волчья стая
– Бумага! – браво отчеканил Илья Петрович.
– Самая настоящая бумага, и не более того, – поддержал комендант, спрятал всю пачку в карман, оставив одну сотку. – Ни на что не пригодная… Разве что съесть? Илья Петрович, хороший мой, скушайте, душевно прошу! Не спешите, жуйте с расстановкой, не хватало еще, чтобы вы подавились, светоч наш и пример…
Почти без промедления лысоватый взял у него бумажку, стал отрывать зубами по кусочку, тщательно разжевывать и глотать судорожными рывками кадыка, временами непроизвольно выпучивая глаза. Гейнц тем временем наяривал на баяне нечто смутно напоминавшее «Мани, мани, мани» в вольной интерпретации.
Комендант следил за кающимся, как кот за мышкой. Едва тот прожевал последний уголок, подпрыгнул на месте, воздевая руки:
– Уау! Приятного аппетита! Убедились, поганцы, что это не более чем бумага? Правда, судя по воодушевленному лицу Ильи Петровича, приятная на вкус… Мотайте в зал, Илья Петрович!
Лысоватый пошел к лесенке, на первой ступеньке замер, опасливо оглянулся, видимо, вспомнив, что совсем недавно случилось с певцом. Но комендант, стоя на прежнем месте, замахал руками:
– Господь с вами, Илья Петрович, не буду ж я маяка нашего и светоча сапогом под жопу пинать. Как уже говорилось – я веселое и жизнерадостное существо, и ничто человеческое мне не чуждо. А посему – во весь голос об интимном! На сцену приглашается наша очаровательная флейтистка Вероника Баскакова, прошу любить и жаловать!
Вероника поднялась на сцену. Нерешительно потопталась.
– Подайте даме стульчик! – заорал комендант, и эсэсовец шустро выскочил из-за кулис, подцепив широкой пятерней спинку стула. – Садитесь, прелесть моя, ножку на ножку… Расслабьтесь, успокойтесь, попробуйте, как ни трудно, представить, что я вовсе и не я, а Юлечка Меньшова… Ток-шоу «Поблядушечки!» Уау Аплодисменты! Все, отставить! Перед нами еще одна кающаяся душа, только гораздо более очаровательная, да простит меня Илья Петрович! Итак, драгоценная моя… Расскажите вашему старому, веселому дьяволу: на блядки от законного мужа бегали?
– Бегала, – сказала Ника довольно громко, глядя куда-то в потолок.
– И когда начали? Уж не сразу ли после свадьбы?
– Нет, началось с полгода назад…
– Как интересно! Как интересно! Сдохнет от зависти Юлька Меньшова, верно вам говорю! Какая ситуация, дамы и господа! Молодая светская красавица через годик после свадьбы со столь же светским львом начинает, пардон, блядовать! И сколько ж у вас было любовников, драгоценная?
– Один, – ответила Ника с застывшим лицом.
– А что так мало?
Она беспомощно пожала плечами. Гейнц шумно сыграл первые такты мендельсоновского марша.
– Впрочем, сие несущественно, – утешил комендант. – У меня есть стойкие подозрения, что означенный любовник, сиречь амант, здесь присутствует… Правда?
Она кивнула.
– А покажите-ка мне его, сладкая!
Ника подняла руку, указывая в зал. Вадим повернул голову в ту сторону – и до него стало понемногу доходить, кое-какие прежние странности получали объяснение…
– Ага! – заорал комендант. – Бывший господин Эмиль Федорович Безруких, здесь же, как нельзя более кстати, присутствующий! Мои поздравления, генацвале! Это ж надо ухитриться – под носом у босса и старшего компаньона дрючить всласть его милую, очаровательную женушку! Пикантно, должно быть… Вот так вот смотришь на босса и думаешь: «А я ее тоже дрючу, а ты, козел, и не знаешь!»
Вадим пребывал в состоянии тихого, бессильного бешенства. С невероятной быстротой прокручивались воспоминания – вот он преспокойно отправляет Нику купаться на дальние озера с Эмилем, поскольку сам занят выше крыши (месяц назад), вот он просит Эмиля встретить Нику в аэропорту (месяца полтора назад), самолет задерживается на три часа (так они объяснили), и домой Ника доставлена только к утру. И это далеко не полный список, если вдумчиво проанализировать последние полгода, без труда отыщется масса такого, что, несомненно, имело подтекст, слишком поздно выплывший на свет божий… Скоты, твари…
И вдруг на смену слепой ярости пришло странное спокойствие. Получалось, что все недавние душевные терзания были насквозь напрасными. Зря мучился, подыскивал оправдания, окончательно решив, что сбежит в одиночку. И черт с ними. Ручаться можно, что трахаться им больше не придется, оттрахались…
На месте коменданта он сам при первом же побеге постарался бы как можно быстрее замести все следы – иными словами, в темпе ликвидировать оставшихся и смыться в неизвестном направлении, не оставив никаких улик, – лишь пожарище да цистерна с кислотой, любой Шерлок Холмс повесится от недостатка данных. Уж если это пришло в голову ему, вряд ли такой вариант не подвернулся на ум коменданту или, что вернее, сволочи Гейнцу, который гораздо умнее и опаснее, хоть и любит прикинуться валенком. Значит… Значит, все отлично.
– А позвольте спросить, – вкрадчиво начал комендант. – А этот, который, стало быть, законный муженек… Он что, с каким-нибудь изъянцем? Кончает слишком быстро или там по мальчикам бегает?
Ника нашла взглядом Вадима и, вызывающе вздернув подбородок, громко сказала:
– В общем, ничего подобного. Не жаловалась. Разве что вечно заставляет делать ему минет, а мне делать не хочет, раз в год удавалось уломать…
– Уау! А любовничек делает?
– Охотно.
– Так что, неужели в этом и вся проблема? Или есть какие-то другие поводы? Гораздо более весомые?
– Есть, пожалуй.
– И какие же, если не секрет? Не смущайтесь, милочка, ваш сатана столько повидал в этой жизни…
– Понимаете… – протянула Ника. – Эмиль – мужик. Настоящий мужик. Не только в постельном плане. Он себя сделал сам, с нуля. Приехал из какой-то богом забытой деревушки – и продвинулся в бизнесе, научился драться, как Шварценеггер… Да много всего. Настоящий мужик, с ним себя всегда чувствуешь, как за каменной стеной. А муж слишком многим обязан папочке с мамочкой. Стопроцентно асфальтовый мальчик.
Не сдержавшись, Вадим заорал с места:
– Ага! А ты – птичница из колхоза «Рассвет»! Горбом в люди выбилась, сучка! Да у самой такой же папа…
Опомнился и замолчал, но комендант ждал еще какое-то время, словно в его планы как раз и входила «реплика с места». Потом с ласковой укоризной погрозил Вадиму:
– Ангел мой, прекрасно понимаю бурную глубину ваших чувств, но вы уж больше не встревайте, иначе придется рот заткнуть. Не мешайте девушке раскрывать душу… С ней, быть может, такое впервые происходит, представьте, сколько эмоций ей пришлось таить в душе… Трепетной, как цветок. Значит, ваш избранник – настоящий мужик, и вы его, быть может, даже и любите?
– Люблю, – послышалось со сцены.
Ромео и Джульетта в полосатом, расхохотался про себя Вадим. Любовь… Им вскоре придет звиздец, а они все о любви, скоты… Ясно теперь, что в карцер Эмиль отправлялся исключительно для того, чтобы всласть потрахаться с Никой – тогда еще нынешний Освенцим был самим собой, респектабельным домом отдыха, и кто-то получал, надо полагать, неплохие бабки за организацию любовных встреч в карцере. То-то они его так рьяно уговаривали сюда поехать – стопроцентное алиби, условия для блуда идеальнейшие, в двух шагах от мужа, а тот и не подозревает, что зарогател…
– Время реплике с места, – комендант повернулся к залу. – А вы ее, интересно, любите, свет мой?
– Люблю, – раздалось справа от Вадима.
– Сериал, бля, мексиканский! – вслух восхитился Браток.
– Прошу на сцену, господин Ромео! – комендант, беззвучно аплодируя, прошелся вдоль рампы. – У меня не хватает духу и далее держать вас в разлуке с Джульеттой… Вот так, идите сюда, становитесь рядышком, можете ей положить на плечо мужественную руку… Держите, хорошая моя, – протянул он Нике сложенную вдвое сероватую кредитку и, когда она инстинктивно отшатнулась, расхохотался: – Да что вы, милая, неужто я буду заставлять даму жевать доллары? Это вам за удачное выступление, суньте в кармашек… – Он сам затолкал в карман оцепеневшей Нике кредитку, повернулся к залу и громко воззвал: – Синьор муж, можете встать и громко изложить ваши впечатления либо пожелания нашей влюбленной паре. Пр-рошу!
Вадим вскочил и, ненавидяще уставясь на Эмиля, закричал:
– Ну что ж ты стоишь, влюбленный пингвин? Не стой, спасай ненаглядную! Ты ж у нас, говорят, Негрошварцер! Начинай их метелить!
Эмиль молчал, ответив столь же неприязненным взглядом.
– Он умный, – сказал комендант. – Прекрасно понимает, что в нем наделают кучу дырок, прежде чем успеет кого-то достать… Вы, синьор муж, слегка перегнули палку. Я просил критиковать, а не злорадствовать… Можете сесть. Музыка!
Гейнц заиграл марш Мендельсона.
– Стоп! – махнул рукой комендант. – Итак… Будь у меня этакое грязненькое воображение, я бы устроил прямо на сцене венчание – новобрачному повязал бы на полосатку галстук, невесте, соответственно, надел бы на голову фату. А потом приказал бы прямо у рампы изобразить брачную ночь… Но я не любитель грязных сцен, все, что я до сих пор режиссировал, было продиктовано не грязным подсознанием, а интересами дела. Но обязан же я как-то реагировать на столь значительное событие нашей бедной эмоциями жизни, каковой является столь внезапно обнаружившаяся беззаконная любовь? Обязан, я вас спрашиваю? Перед нами – жестоко обманутый в лучших чувствах муж, что бы там насчет него ни говорилось, а он как-никак законный… Киндер, кирхен, кюхе, как выражались классики жанра… Ну, мальчики, пошли!
