Александр Чагай - Врата джихада
— Пропустите. — Мушахид сделал знак охранникам.
Хамзату и прежде доводилось бывать в этом доме, и всякий раз его поражала здешняя роскошь, обилие бронзовых статуй и картин, изображавших обнаженных женщин. Озираясь по сторонам, он поднялся вверх по лестнице, следуя за Мушахи- дом. Наконец, они вошли в комнату, где увидели Кази. В антураже столь необычном, что у Хамзата дух перехватило.
Знаменитый клерикал, известный своими требованиями о замене светских судебно-процессуальных норм Шариатом, о неукоснительном соблюдении закона о святотатстве, полулежал на широкой софе в обществе двух девиц. Кази был после бани — розовый распаренный. Вся его одежда ограничивалась простыней, прикрывавшей жирные чресла. Однако седую голову традиционно увенчивала каракулевая папаха, без которой Кази практически никто никогда не видел. Юные создания, вооружившись маникюрными инструментами, возились с руками и ногами лидера партии. Рядом восседала в кресле еще одна дама — дебелая, затянутая в прозрачный шальвар-камиз, сквозь который выпирали раскормленные груди. Это знаменитая на весь город мадам Тахира, содержательница элитного публичного дома, услугами которого пользовались представители местной знати.
Студент ошарашено пролепетал:
— Кази.
Рахман сурово глянул на гостя и принялся его отчитывать:
— Ты везде искал меня, привлекая ненужное внимание. Явился без приглашения. Надо было обождать. Ты перешел допустимые границы.
Хамзат сглотнул слюну. Он растерялся, сник.
— Вторгся в мою частную жизнь, — не унимался мулла. — Я распорядился пустить тебя, потому что. Я считаю тебя искренним юношей, ты мне близок.
Хамзат стоял красный как рак, на парня было жалко смотреть.
Кази, решив, что пришла пора сменить гнев на милость, «сбавил обороты».
— Ну, ладно, ладно, надеюсь, это послужит тебе уроком. Ты не лицемер, не ханжа, все понимаешь. Почти все свое время я отдаю служению Аллаху, и только пару часов в неделю трачу на себя.
Повернувшись к девицам, Кази бросил:
— На сегодня хватит.
— Кази-сааб — великий человек, — важно сказала мадам Тахира. — Его нельзя судить по обычным меркам.
— Прошу тебя, бегум[24], распорядись насчет ужина.
— Когда бандерша удалилась, вновь обратился к Хамзату. — Так что у тебя стряслось? — Цепким взглядом охватил фигуру юноши, схватил за локоть, завернул рукав рубахи.
Хамзат потупился.
— У меня был нервный срыв. Меня считают предателем. Свои же. У нас будет неделя землячеств, а я отказался стоять под российским флагом.
Черты лица Рахмана смягчились, морщины разгладились.
— Россия — твоя страна, но не твое государство. Оно убивает мусульман, обрекает их на голод и лишения. Нечего стыдиться своей позиции. Нужно иметь мужество и силу, чтобы настоять на ней. Разве я, наша партия не помогаем тебе? Разве ты не черпаешь силы в нашей коллективной мудрости? — Кази укоризненно покачал головой.
— Это не все. не главное. Когда я это сделал. У себя в общежитии. Меня нашел этот русский. дипломат. Я рассказывал о нем. Он отвез меня к себе.
— Разведчик, — нахмурился Кази. — Ищет осведомителей и агентов. Как же ты допустил?
— Я был без чувств. А потом. Я решил, это шанс кое- что узнать.
— Он снова вербовал тебя?
— Да. — нерешительно признался Хамзат.
— А ты?
— Сказал, что вообще-то не против, но должен подумать.
Во взгляде Кази просквозило одобрение.
— Я случайно увидел у него на столе одну бумагу.. По- моему, это важно, и я решил, что вы должны знать.
Внимательно выслушав Хамзата, Кази некоторое время напряженно размышлял.
— Вы всегда говорили, что не хотите кровопролития, — напомнил студент. — Что осуждаете террористов.
— Я приказал нашим боевым отрядам помогать рейнджерам, — рассеянно отозвался мулла.
— Военное крыло «Джамиат-уль-Мохаммад» — большая сила, почти десять тысяч. Сделайте что-нибудь. Американцы не хотят мира. Они хотят убивать всех, чтобы навсегда остаться в Афганистане, чтобы захватить Пакистан тоже.
— Это легче сказать, чем сделать, — помрачнел Кази. — Дзардан и ему подобные, русские, американцы, наш президент, все тянут одеяло на себя. Никто из них не в состоянии увлечь за собой людей, никого не заботит их духовное будущее, вера. Но это так, к слову. — Мулла испытующе посмотрел на Хамзата. — А тебя, вижу, заботит судьба этой русской.
Стараясь казаться спокойным, Хамзат ответил:
— Я не хочу, чтобы пострадала женщина. Она ведь виновата лишь в том, что хочет мира. Но важнее всего, это проклятые амрике[25] . Нечего им там хозяйничать, если их вовремя не остановить, потом будет поздно.
Кази потер лоб.
— Ты прав. Я пошлю кого-нибудь к Дзардану. Каким бы он ни был.
— Меня! Пусть это буду я! — горячо воскликнул Хамзат.
— С какой стати ты рвешься в этот ад? — В голосе Рахмана почувствовалось недоверие.
— Доказать. — поторопился объяснить юноша. — Что я на что-то способен. — Заметив подозрительное выражение лица Кази, добавил: — Мне бы на время уехать из Исламабада. Мне здесь тяжело.
Последний аргумент вызвал у Кази понимание.
— Будь по-твоему. Только знай — я расстроюсь, если ты погибнешь. — Он почти не кривил душей. Приподнявшись на диване, посмотрел на часы. — Пожалуй, пора ужинать. — Взял со стола золотой колокольчик, резко тряхнул. В ответ на мелодичные переливы на пороге возник Мушахид. Кази покосился на Хамзата. — Тебя одного отправлять нельзя. Поедете оба.
Маленькая кавалькада продвигалась на северо-запад. Она состояла всего из двух джипов. Один из них — старая «тойота» с охранниками — поднимал клубы пыли. В более комфортабельной машине (тоже «тойота», но последних лет выпуска) устроилась Наталья Агапова. С ней ее личный секретарь Рожков — пожилой дядька из думского управления международных связей, которому подобные приключения вовсе не по вкусу. Впрочем, он привык — доводилось сопровождать неугомонную депутатку и в Бирму, и в Корею, и на Восточной Тимор. В любых климатических условиях Рожков не менял манеры одеваться — в консервативную черную «тройку». Третий пассажир — Фарзана Ношаб, выполнявшая функции гида и переводчика.
В первый день пути они миновали Кохат, пересекли Инд, успели проскочить Ванну и заночевали в Мирам Шахе. Это уже зона племен, здесь нечего было рассчитывать на защиту армии и полиции, вся надежда на гостеприимство Муалима Дзардана. Фарзана связывалась с ним через надежных людей, и были получены заверения в том, что путешествие будет абсолютно безопасным.
Из Мирам Шаха выехали рано утром. Рожков привычно дремал на переднем сиденье, Фарзана и Агапова устроились сзади, беседовали — в основном, о пустяках. Однако пакистанка упорно переводила разговор на серьезные вопросы, ей хотелось узнать, что за человек русская гостья.
— Все удивляются — что вас заставило приехать сюда. В России за это хорошо платят?
—Мне никто не платит, — терпеливо разъяснила Агапова, — на правительство я не работаю, хотя с его стороны мои усилия оцениваются положительно.
— Тогда, наверное, вы хотите прославиться. Но о вас и так пишут. В Европе, в Америке.
—Не это главное. Трудно жить в благополучии, комфорте, когда вокруг столько мерзостей, насилия. Конечно, этому нельзя положить конец, это будет всегда, но сидеть сложа руки и делать вид, что тебя ничего не волнует. Так тоже нельзя.
Фарзана авторитетно заявила:
— Это все от одиночества, Наталья-бегум. У вас нет семьи, а женщине нужно быть матерью, заботиться о детях. В вас столько неизрасходованной любви.
Агаповой ответила неопределенно:
— Может и так.
— А муж у вас был? — любопытствовала пакистанка.
— И муж, и семья. Курбан был мусульманином, мы жили на Кавказе.
— А почему расстались?
Агапова не отличалась словоохотливостью, но, бывает, с малознакомыми людьми тянет на откровенность. Через пять-шесть дней она навсегда уедет из Пакистана и больше никогда не встретится с Фарзаной. Так почему же не дать себе выговориться?
— Курбан довольствовался малым. Дом, жена, сын, немного денег. Жить в провинции, вдали от всего, наслаждаться семейным уютом. Я уговаривала его переехать в Петербург. Он согласился, но сказал, чтобы сначала поехала я, потом, мол, они с сыном подтянутся. Прошел месяц, два, полгода, Курбан не торопился. И я поняла: он не хочет расставаться с Кавказом. Писал, что можно жить порознь, навещать друг друга — летом, на Новый год. — Агапова горько усмехнулась. — Лгал и сам верил в свою ложь. В общем, мы расстались, хотя развестись так и не успели. Потом началась война. Курбан записался в ополчение, и его убили. Вот такая история.
— Как печально, — посочувствовала Фарзана. — А сын?
