Тим Уиллокс - Бунт в «Зеленой Речке»
И вот треск огня заглушил постепенно нарастающий стук и металлический лязг: двери всех трех ярусов были отперты. До Галиндеса долетели невнятные крики радости и облегчения. Он обессиленно навалился на панель управления. Каждый вдох смахивал на смоченный хлоркой проволочный ерш, засовываемый Галиндесу в глотку. С усилием он оттолкнулся от панели и, натянув противогаз, перехватил поудобнее огнетушитель. Открыв стеклянную дверь, Виктор остановился на пороге. Сквозь затуманенные линзы он разглядел закутанную в мокрые простыни фигуру человека, проскочившего мимо него в сторону атриума. Лучше во двор, подумал Галиндес. Во дворе безопаснее. Оттуда хотя бы до лазарета добраться можно. Мимо внутрь тюрьмы снова и снова пробегали люди. Во дворе безопасней… Но Галиндес не мог решиться на еще одно путешествие по пылающему коридору и последовал за бегущими.
Уже через пять метров он вырвался из огненной мглы прямо в сияние солнца, льющееся из-под центрального купола. Бросив огнетушитель и сорвав с себя маску противогаза, Галиндес упал на колени; перед его лицом мелькали бегущие ноги. Хаос и насилие…
Когда Галиндес приподнял голову, чтобы сообразить, где же он, что-то твердое и тяжелое с маху обрушилось на его голову.
И хаос сменился чернильной тьмой.
Глава 16
В блоке „D“ уже началось повальное сумасшествие. Огромное большинство людей, которые до сих пор не имели никакого представления о блицкриге Эгри, предались буйству, будто влекомые запрограммированными рефлексами. Они дружно атаковали старинную каменную кладку, деревянные переплеты, осветительную арматуру, обстановку своих камер и даже булыжники прохода с помощью подручных средств, то есть всего, что можно было отодрать или отломать. Из десятков свернутых кранов, разбитых унитазов лилась вода, низвергаясь с верхних ярусов веселыми водопадами. В воздухе летали исполосованные простыни и клочья набивки из выпотрошенных матрасов. И шум, шум… Копившийся долгие годы гнев и жажда мщения вырвались наконец наружу, проявляясь в бездумном уничтожении.
Клейн следовал по этому Армагеддону с каменным выражением лица.
За ним, остекленело таращась, тащился, спотыкаясь, Клод Туссен. Клейн вел его за руку по нижнему ярусу. Заключенные злобно посматривали на Клода, но никто не посмел, несмотря на цвет кожи, сказать ему и слова. Клейн остановился перед камерой Эгри и кивком головы приказал Туссену войти внутрь.
Клод с мольбой посмотрел на него.
— Возьми меня с собой, — попросил он.
— Подожди Эгри, — ответил Клейн. — Здесь ты будешь в безопасности.
— Мне страшно, — пожаловался Клод.
Клейн взглянул ему в лицо: перед ним стоял перепуганный ребенок. Совсем как Винни Лопес, подумал Клейн. Одногодки ведь. Двадцать два года. Клейн заставил себя ожесточиться: сейчас необходимо сильнее, чем обычно, сдерживать свои эмоции. Он тряхнул головой.
— Тебе предстоит действовать самостоятельно, Клод. Если ты сейчас присохнешь ко мне, Эгри наедет на нас обоих. — Он положил руку на шею Туссена и слегка сжал ее. — Я думаю, у Эгри вовсе нет желания тебя убивать. Если ты вынесешь все его закидоны, то наверняка переживешь эту заваруху. Мы оба переживем. Понимаешь? Потерпи.
Помолчав, Клод кивнул:
— Пойду-ка я лучше переоденусь.
До Клейна неожиданно дошло, что именно значит для Клода слово „потерпеть“, и он, глотнув, резко снял руку с его шеи. Клод повернулся и, не оборачиваясь, скользнул под массивный занавес, отделявший камеру Эгри от коридора.
Клейн, стараясь не встречаться ни с кем глазами, вернулся к спиральной лестнице и поднялся на второй ярус, оттолкнув двух парней, попавших ему навстречу. Добираться до своей камеры ему пришлось через кучу валявшегося в проходе исковерканного хлама. Кое-кто из заключенных по-прежнему сидел в своей камере, надеясь, что никто в суматохе не обратит внимания, и моля Бога, чтобы ни у кого из буянов не оказалось против них зуба. В камере Клейн взял маленькое зеркальце для бритья и, просунув сквозь прутья двери, поставил на пол таким образом, чтобы в нем отражались все, кто попытается пройти тем же путем, который только что проделал он сам. Достав из кармана револьвер Грауэрхольца, Клейн выщелкнул барабан: в нем оставалось пять патронов. О Господи… Рей прокрутил барабан, боек встал напротив патрона, следовавшего за уже пустой гильзой. Таким образом, он сможет выстрелить четыре раза подряд, прежде чем щелчок по использованному капсулю даст ему понять, что остался последний… Может быть, его придется использовать для себя… Отложив оружие, Клейн стиснул зубы. Отступать некуда, и всякий, кто попытается войти через эту дверь, будет убит. А любой приползший к его порогу останется лежать там, истекая кровью и прося о помощи до тех пор, пока не умрет. Он, Клейн, не двинется с места, пока мятеж не отполыхает, и можно будет выйти на волю. С пола на него смотрел кусочек пластыря, приклеенный им к зеркалу: НЕ МОЕ СОБАЧЬЕ ДЕЛО!
Рей Клейн захлопнул дверь своей камеры, лег на койку и принялся ждать.
Глава 17
Джон Кемибелл Хоббс стоял у северного окна своего кабинета и смотрел на свою тюрьму, чьи геометрически безукоризненные очертания казались покрытыми полированным золотом.
Над задними воротами блока „B“ курился дымок.
Время от времени со сторожевых вышек доносился треск отдельного винтовочного выстрела.
Спокойствие двора ничем не нарушалось, да и сам он был пуст, если не считать нескольких разбросанных по нему тел в синей тюремной робе.
Хоббс не знал, что происходило сейчас в тюрьме, но мог себе представить.
За его спиной резко зазвонил стоявший на столе телефон.
Хоббс даже не обернулся.
Впервые за время, казавшееся ему бесконечным, его сознание освободилось от мыслей и идей. Прошлое и будущее слились наконец в одно-единственное настоящее.
Хоббс взглянул на часы.
По свидетельству дежурного сторожевой вышки западной стены, с того момента, как вопившего и истекавшего кровью Сонни Уэйра вытащили из стройматериалов, прошло всего двадцать три минуты. Именно такой ничтожный промежуток времени понадобился для того, чтобы идеальный порядок уступил место абсолютной анархии.
Телефон продолжал звонить, а Хоббс продолжал его игнорировать.
Не следует пачкать такую минуту банальностями — это был исторический момент. Именно так: исторический момент. И ему стоило уделить, по крайней мере, несколько секунд мрачно-торжественного созерцания.
Телефон звонил; Хоббс стоял у окна.
Впервые за четыре года своего существования государственное исправительное учреждение „Зеленая Речка“ было передано — целиком и полностью — в руки заключенных, и те могли распоряжаться им по своему усмотрению.
Часть II. Река
Глава 18
Нев Эгри понимал, что единственное доверие, которое он теперь мог оказывать своей Клодине, — это драть ее в задницу, что ему никак не нравилось.
С другой стороны, что хорошего в женщине, заслуживающей твоего полного доверия? Господи, да ничего, и Эгри убедился в этом на собственном опыте. Самый худший год в его жизни, включая и крутые времена в „Зеленой Речке“, он прожил с бабой, на которой имел глупость жениться где-то лет двадцать назад. Она тратила все бабки, что Нев заколачивал на упаковочной фабрике, пилила его день и ночь и время от времени уделяла ему кусочек примитивного секса с таким видом, будто открывала перед ним врата рая. Она была верная и преданная до гроба, о чем не уставала напоминать супружнику круглые сутки и за что он должен был быть ей благодарен до гробовой доски. В тот день, когда она объявила Неву о беременности, он прямо перед ее прыщавой зареванной физиономией молча упаковал свои причиндалы в зеленую сумку для инструментов и, прыгнув в первый же товарняк, идущий на восток, был таков. И несмотря на все сумасшедшие предприятия, в которых ему довелось с тех пор побывать, включая и нынешнюю авантюру с поджогом блока „В“ и возвращением Клодины, он не переставал удивляться тому, какого черта он тогда женился на Марше.
С тех пор Эгри предпочитал иметь дело только с последними стервами. По крайней мере, те охотятся за содержимым твоего бумажника, а если повезет, то за содержимым твоих штанов и не пытаются оттяпать сорок лет твоей паршивой жизни. Это помогает мужику не расслабляться. К тому же и секс поинтереснее, а что в конечном счете еще нужно парню от девки? Лично он, Нев Эгри, этого не знал. К тому же самый клевый секс в своей жизни он имел здесь, в тюряге. А лучший секс, который он имел в тюряге, давала ему Клодина. Вот и сейчас, пока его ребята разносили тюрьму на кусочки, Эгри лопал настоящий „бурбон“ и драл Клодину пятьдесят пять минут подряд, борясь с влиянием задержавшего наступление оргазма наркотика, пока, наконец, не кончил с такой силой, что его потроха чуть не вылезли наружу.
