Людвиг Гибельгаус - В небе великой империи
Такие упреки ЦРУ в последнее время слышало часто.
— И последнее, сэр. Я полагаю, что русские не должны ничего узнать о деталях нашего собственного расследования, в противном случае…
— Я понимаю Вашу мысль — перебил его директор — поскольку сам дорожу нашими источниками информации. Русские никогда до них не доберутся.
Начальник отдела зарубежных операций удовлетворенно улыбнулся.
г. Мадрид, российское посольство, время 11:10
Тишина в кабинете второго секретаря посольства постепенно становилась невыносимой. Обе стороны из тактических соображений выжидали, мобилизуя силы и собирая аргументы. Но эта тишина ни у кого не ассоциировалась со спокойствием, напоминая скорее затишье перед бурей. Кабинет потонул в сизом табачном дыме, с наплывом которого кондиционер справиться не мог. Лукин, брезгливо поморщившись, приоткрыл фрамугу окна. Уличный шум стал заметно слышнее и к тайному удивлению всех присутствующих, он несколько ослабил царящее напряжение. В конечном итоге время работало против всех и от дальнейшего промедления никто ничего хорошего не ожидал. Сейчас все находящиеся в кабинете примерно одинаково ненавидели царящую в верхах бюрократию, столь замедлявшую процесс принятия даже самых неотложных решений.
„Вот грохнется „Боинг“, создадут комиссию по расследованию, зачитают в Думе доклад, отправят человек десять в отставку. Меня в первую очередь и это ещё не конец“ — с невеселой усмешкой подумал Казанцев. Однако последний факт взволновал его мало, слишком велик был общий стресс от происходящего. Он с тоской посмотрел на телефон. Молчит, зараза. А время идет… Большие настенные часы невидимым магнитом притягивали взгляд 2 секретаря посольства. Он пытался сопротивляться, но это плохо удавалось. Особой злости к сидящему перед ним человеку Сегрей Иванович пока не испытывал. Этот шантажист есть часть его работы, и только. Часть в высшей степени сложной и вредной работы…
Моргунов тоже чувствовал себя беспокойно, но на то были иные причины. В отличии от своего противника, он не обладал профессиональной подготовкой для поведения в подобных ситуациях и начал ощущать себя скверно. Прерывать операцию он не собирался, нет. И не только потому, что это создаст для его жизни непосредственную угрозу. Идти на уступки немыслимо. Даже если удастся выжить, что маловероятно, от такого удара он всё-равно не оправится и на ноги уже никогда не встанет. На этот кон Моргунов поставил всё и не жалел. Кроме победы не существовало ничего. Вообще ничего. Вряд ли посольские заинтересованы в том, чтобы выдать его испанской полиции, к чему им такая огласка? Наверняка предпочтут его скрутить, вытянуть все сведения и тихонько шлепнуть. Уютный подвальчик для таких целей у них обязательно присутствует. Дешево он им не дастся, однако общего исхода сей факт не меняет. Но почему молчит Москва? И какие она даст указания этому типу? И всё ли получилось у Хорева? Вдруг?.. Моргунов на миг представил себе весь идиотизм своей ситуации, не начни летчик операцию. От таких мыслей хотелось на мгновенье истерично засмеяться, а в целом становилось тошно, потому Василий Петрович гнал их от себя.
Всей сложности политических перепитий вокруг его плана Моргунов не знал, но жалеть здесь было не о чем. В противном случае волнение, которое он испытывал сейчас, вполне могло бы перерасти в панику. Пистолет под левой полой пиджака, радиотелефон под правой. И чем же придется воспользоваться в первую очередь?
Часы на стене кабинета невыносимо громко тикали своим старомодным механическим естеством, прохаживаясь по и без того напряженным нервам Казанцева. „Если я останусь в этом кабинете после того, как всё кончится, выброшу долой“ — пообещал он себе.
С приближением солнца к зениту день становился всё более жарким. Горячий воздух проникал внутрь сквозь открытое окно и Сергей Иванович с неприязнью чувствовал, как первые капли пота скапливаются на лбу. Казанцев привстал, снимая пиджак, и вновь взялся за коробку своих папирос. Она была пуста и он вопросительно посмотрел на Моргунова. Тот понял и протянул ему пачку своих сигарет. Несмотря на жару, губы у Моргунова были бледные и от внимания 2 секретаря это не ускользнуло. „Воровать картины тебе не мед с пасеки таскать“ — с издевкой подумал он, прикуривая. От сознания того, что тяжесть ситуации ложится не только на него, но и на того, кто затеял весь бардак, стало немного легче. „Детская мстительность, но помогает“ — проконстатировал он себе.
И в этот момент зазвонил телефон.
Вздрогнув от неожиданности, хоть и долгожданной, Казанцев чуть не выронил из рук сигарету. Ругнув себя и дождавшись второго зуммера, он снял трубку.
— Казанцев.
— На связи полковник Амосов, секретариат ФСБ.
То, что полковник Валерий Амосов представляет не просто секретариат ФСБ, но лично её Председателя, оставалось для Сергея Ивановича неизвестным. Но если бы он и был осведомлен, вряд ли это улучшило бы его настроение, исходя из того, что предстояло услышать.
— Слушаю, товарищ полковник! — по чину Казанцев своему абоненту не уступал, однако занимаемая должность много важнее самого звания. А то, что полковник пользовался влиянием, сомнений не вызывало. Иначе бы не он сюда звонил…
— Вы имеете сейчас непосредственный контакт с террористом?
— Так точно! — ответил Казанцев, покосившись на своего противника, который выглядел сейчас много бодрее, чем ещё несколько минут назад. И для него этот звонок был долгожданным…
Прихватив трубку беспроволочного телефона, Сергей Иванович вышел в приемную, где сейчас никого не было и плотно прикрыл за собой дверь, не давая Моргунову возможности догадаться о распоряжениях Москвы. Тот не возражал.
„В конце-концов, заложники не моя часть операции!“
— Угроза подтвердилась — заявил полковник и у 2 секретаря перехватило дух, хотя ничего иного он по сути и не ожидал — положение полностью соответствует данным террориста.
— Какие будут приказания?
— Подождите с приказаниями. — „Очевидно, и у них там большой переполох“, отметил про себя 2 секретарь — Выслушайте оперативную обстановку. По нашим данным на борту рейса находится высокопоставленный американский политик. Как вы понимаете, это усложняет дело, придавая ему… ммм… особую политическую окраску. Американцев мы проинформировали и они высказали большую заинтересованность, желая непосредственно быть в курсе событий. Учитывая то, что исход его неизвестен, отстранять их нет никакого смысла. Впрочем подробности мы им не сообщали, так что касательно своего соотечественника на борту они могут быть в курсе, а могут и не быть… Но как бы то ни было, ваш — полковник хмыкнул — американский коллега в Мадриде должен быть подключен к работе. Имя Алека Мак Рейнолдса вам, конечно, известно?
— Так точно!
— Он будет у вас через несколько минут. Мы все согласны с тем, что испанские власти не должны быть пока оповещены, это только замедлит дело. Террорист находится в здании посольства?
— Да.
— Он в состоянии нас слышать?
— Нет.
— Какое производит впечатление?
— Немного нервничает, но весьма самоуверен. Интеллегентен. Убежден в том, что добьется желаемого. Говорит, что сейчас ход операции ему уже не подвластен и исходя из фактов да и простой логики, я склонен ему верить.
— Понятно. Убрать террориста, который летит за „Боингом“ мы пока не можем. Он успеет стопроцентно исполнить свою угрозу. Топлива у него хватит аж до китайской границы, так что у вас есть почти шесть с половиной часов…
„Это для тебя почти шесть с половиной часов“ — мелькнул в мозгу у Казанцева ультиматум Моргунова — „а для меня шесть часов ровно…“
— … я поддерживаю постоянную связь с аэродромом, они получают доклады от группы преследования. Переговоры лайнера прослушиваются, судя по всему, его экипаж об угрозе не подозревает. А теперь слушайте главное. Высшие лица государства — голос полковника прозвучал нарочито-торжественно — приняли решение, согласно которому картины ни в коем случае не могут быть выданы шантажистам.
„Боже мой!!“
Вот этого Казанцев действительно не ожидал. По крайней мере, в такой категоричной формулировке. Исходя из своего опыта он допускал, что ему прикажут всеми силами препятствовать намерениям террористов… искать всевозможные пути для недопущения… использовать любое средство для сохранения… или любую иную, столь же торжественную, сколь и неконкретную формулировку. Но он был уверен, что в подобной жесткой и ограниченной во времени кризисной ситуации, право принятия окончательного решения оставят за ним. Это было нормальной практикой, ибо на месте оно всегда виднее…
„Неужели они действительно готовы отдать на заклание три сотни жизней?! И это при том, что американцы уже в курсе и дело получит международную огласку… Да они сошли с ума…“
