Александр Тамоников - Выжженный плацдарм
– Да без проблем. Сам-то откуда?
– Из Харькова, – слабым голосом отозвался солдатик. – На Бурсацком спуске живу.
– И я на Бурсацком жил, – удивился Карпенко. – До восьмого класса. В четырнадцатую школу ходил. Потом мы в Любавино переехали, отцу должность на шахте дали. А ты не в четырнадцатой случайно обучался?
– Да, в ней, – прокряхтел боец. – Сейчас там французский уклон, считается самой модной.
– Лемешонок жив еще? – осведомился Карпенко. – Пал Палыч? Директором был. Старенький такой дядечка, но добренький. Любили мы его.
– Умер Пал Палыч, – давясь кровью, выговорил раненый. – В тот год, когда я школу оканчивал, четыре года назад. Обширный инфаркт у него был.
Наступила тишина. Стрелять не хотелось никому, даже самым злым и непримиримым. На востоке Украины шла жестокая и очень странная война. У каждой из сторон имелись железные основания считать себя правой, а врага – захватчиком. В этом было что-то неправильное, абсурдное и перевернутое.
Ротному вспомнился анекдот: «Как сделать, чтобы российские новости по телевизору ничем не отличались от украинских? – Выключить звук».
Солдат отползал все дальше, демонстрируя отчаянное желание жить.
– Смотрите, я снег нашел, – вдруг заявил Курбаев, вылезший из провала под бетонной плитой.
Ради демонстрации сего удивительного факта он зачерпнул ладонью и показал товарищам рыхлую серую массу.
– Горячий снег, – с усмешкой проговорил Раймер.
– Почему горячий? – не понял Курбаев. – Нормальный холодный снег.
В воцарившейся тишине таилось нечто неприятное. Нестеренко до боли в глазах всматривался в темнеющее пространство, вертел головой. Как же обманчива и ненадежна эта тишина. Вдруг ротный почувствовал, как волосы на голове зашевелились, а кожа превратилась в гусиную. Он все уже понял, с тихим ужасом зримо представил, что произойдет через минуту.
– Мужики, сейчас по нам укропы из «Градов» дадут, – пробормотал Нестеренко убитым голосом. – Как пить дать врежут!
Впервые в жизни так точно сработало необъяснимое предвидение. Олег никогда не отличался экстрасенсорными способностями, но в эту минуту в голову ему долбануло со всей дури. Артиллерию украинские силовики потеряли, минометные батареи тоже, но установки «Град» у них еще были. Просто раньше они, видимо, не имели возможности воспользоваться ими.
– Слушай мою команду – все в укрытия! – заорал капитан дурным голосом.
Гадалкой бы ему работать! У бойцов было несколько секунд. Возможно, именно это обстоятельство и спасло жизни многим их них.
Огненный шквал обрушился на позиции многострадальной роты, удерживающей блокпост. Времени на пристрелку у силовиков не было, излишнего количества боеприпасов – тоже. Украинским силовикам удалось вывезти из котла три установки «Град» на тяжелых «Уралах». За двадцать секунд из установки успевают вылететь все сорок реактивных снарядов.
Не меньше минуты в расположении ополченцев царил неописуемый ад. Укропы стреляли с трех километров. Стодвадцатидвухмиллиметровые снаряды ложились как попало, на всем обозримом пространстве. Но многие из них попадали в блокпост. Развалился на куски восточный дот, покосился западный, взмывали в небо комья глины, крошился, ломался бетон.
Олег повалился на дно траншеи, зажал уши. Переживать вторую контузию за короткий отрезок времени у него не было никакого желания. Снаряд взорвался где-то рядом, и ротный оказался под слоем глины, обрушившейся с бруствера.
Время нещадно растягивалось. У командира возникло такое ощущение, что прошли полчаса, а не одна минута. Стрельба закончилась. Нестеренко надрывно кашлял, выбираясь из глиняного савана. В голове его творилось черт знает что. В ушах снова звенело, разноцветные чертики кривлялись перед глазами. Он стонал, выплевывал глину и тер воспаленные глаза.
Зрение у капитана помаленьку восстанавливалось. Он нащупал автомат, гранаты в подсумке, взгромоздился на колени. Нестеренко должен был прийти в себя. На счет «три»! Но лучше ему никак не становилось. Весь мир вокруг был ватным, как и он сам, весь, от зудящей макушки до немеющих пальцев на ногах. Ротный брел гусиным шагом по засыпанной траншее, волочил за собой автомат.
Славик Вербин лежал какой-то весь перекрученный, оскалив рот, растопырив пальцы, словно собирался схватить осколок, ударивший его в грудь. Олег оцепенело смотрел на него. Глупость редкая! Совсем недавно Славик, живой и невредимый, сидел на бугорке. Они о чем-то разговаривали.
Хорхе Флорес зарылся лицом в мешанину из глины и снарядных осколков. Рядом с ним стоял на коленях Ортега и пытался его перевернуть. Ладно, хоть кто-то живой остался.
Чуть дальше сидел, привалившись к стене траншеи, Пашка Владыкин. Вроде просто отдохнуть собрался, если не замечать живот, пробитый даже не осколком, а каким-то метеоритом.
За Пашкой лежал мент из Чернигова Юргенс, вернее то, что от него осталось. Голова его болталась на лоскутьях кожи, на лице застыло такое выражение, будто он что-то недоделал.
Заворошилась глиняная гора, посыпались комья, и на белый свет вылезла голова Мишки Фендика с выпученными воспаленными глазами. Тело оставалось при ней. Он выбрался весь, нащупал автомат, глубоко, с чувством вздохнул.
«Бессмертный, – как-то равнодушно подумал Олег. – Понятно, что с них взять?»
– Запарили уже, суки!.. – Мишка блуждающим взором отыскал командира. – Какие у нас планы, товарищ капитан?
– Выжить, боец. Ты в порядке?
– Ага. – Мишка кивнул. – Только состояние такое, словно в меня грузовик с компостом врезался.
Над полем боя висела подозрительная тишина. Олег припал к разбитому брустверу, начал прочищать уши. Тишина сделалась громче, зазвенела ксилофоном. Различались звуки сражения, идущего где-то за лесами, полями и погостами. Отряды ополченцев пока не могли прорваться к блокпосту.
За изгибом траншеи что-то позвякивало. Оттуда вылез страшный, как черт, Василий Небаба, согнувшийся в три погибели. Он волок по траншее ручной пулемет, держа его за ствол.
– Живые еще есть? – хрипло спросил Олег.
– До фига народу, командир, – проворчал Небаба. – На том краю почти все живые. Федорчук, Максимов уцелели. Человек десять всего погибло, несколько раненых. Там, кстати, укропы подходят. Решай, что делать. Метров двести до них.
Живых на западном краю поста действительно хватало. Люди блуждали с опущенными головами, прочищали оружие, набивали магазины патронами. Бывший «беркутовец» Ракитин в сбившейся окровавленной повязке проверял заточку саперной лопатки, которую, видимо, бросил тут кто-то из украинских силовиков, и скептически кривился.
Оскалился Абдыкадыр Курбаев, приметив капитана. Перед ним на бруствере лежали два устрашающих ножа. Охал уцелевший связист Дулин, откапывая рацию. Многие ребята действительно были живы, что не могло не радовать ротного.
Спецназовцы передавали информацию по цепочке: много погибших из огневого взвода, гранатометчиков почти не осталось, как, собственно, и этого вида оружия. Погибли саперы Ребров и Бравый. Пал зенитчик Галанин, когда пытался пристроить свой ПЗРК для борьбы с наземными целями. В отделении управления и обеспечения в живых осталось только двое – санинструктор Бекетов и радист Дулин. По примерным оценкам выходило, что во время артналета погибло около двенадцати человек. Стало быть, в строю осталось меньше сорока, включая раненых. Ладно, хоть что-то.
– Товарищ капитан, почему наши не идут? – спросил бледный как мел Карпенко, пристраиваясь на колени под бруствером. – Тут же совсем недалеко. Где они все?
– Придут, Карпенко, никуда не денутся, – пробормотал Олег, осторожно выглядывая из траншеи. – Значит, не могут пока подойти, в бою завязли. Мужики, не высовываться! – прошипел он. – Без команды не стрелять. Всем молчать, пусть укропы думают, что никого из нас не осталось в живых.
Олег пробил прикладом амбразуру и поглядел в нее. Тот же лес, прежний воздух. Никуда не делись подбитые танки и сгоревший вертолет «МИ-8». Видимо, техники у украинских силовиков почти не осталось. А ту, которая уцелела, они перебросили на восточный участок фронта, чтобы хоть как-то сдержать напор ополченцев. Километрах в шести на востоке шел бой, слышались автоматные очереди, гулко ухали разрывы.
А к блокпосту подходила толпа солдат, вооруженных до зубов. Пропыленные, оборванные, многие в крови. Похоже, войско сборное, десантники из аэромобильной бригады, пехота. Но практически у каждого второго на рукаве выделялся черно-бурый шеврон, символ принадлежности к добровольческим частям, комплектуемым из фашиствующих радикальных элементов.
Именно у этих парней были самые злые рожи, усмехающиеся, наглые. Взять толику реванша за поражение, хоть частично утолить свою врожденную ненависть к москалям и жителям Юго-Востока! Солдаты подходили настороженно, не спуская глаз с блокпоста. До них оставалось метров сто. Они сломали строй, двигались рваной шеренгой. Их было не меньше семидесяти рыл.
