Евгений Сухов - Заповедь Варяга
– А ты попробуй, – очень серьезно отвечал вор, не сводя с подполковника строгих глаз, – и тогда посмотрим, что из этого у тебя получится... И как долго ты протянешь!
– Ладно, ступай в «воронок», – мрачно буркнул Глеб Игоревич, – у нас с тобой будет еще время, чтобы поговорить по душам.
Один из солдат распахнул дверь машины, и Варяг поднялся в зарешеченное нутро «воронка».
* * *Владислав оказался одним из многих заключенных, кого в этот день дубаки доставили в колонию. Вместе с сотней зэков он был помещен в карантинный барак, отгороженный от основной зоны высоким дощатым забором. Заключенные, прослышав о прибытии законного, выделили ему лучшее место в дальнем углу барака, около окна. В этой части располагались и остальные блатные.
Складывался некий «парламент», законодательный орган барака, рядом с блатными «быки», так называемая исполнительная власть и силовые структуры. В их функции входило беспощадно карать отступников за малейшее неповиновение. Воровской закон – правовая норма для заключенного. За ними располагались шныри, что-то вроде хозобслуги, в их обязанность входило следить за чистотой в «биндюге» законного вора и в углу блатных. А в центре барака разместились мужики, которые старались размещаться «семьями». Бывало, что новичка сразу принимали в «семью», а случалось, что к нему присматривались очень долго и, только окончательно уверовав в его надежность, предлагали помощь. А «семья» в заключении – это все! Это значит, что тебя не позабудут, когда ты угодишь в штрафной изолятор, и постараются «подогреть» куском мяса, предупредят о надвигающейся беде, а в болезнь напоят крепким живительным чаем.
Тюремная почта была куда надежнее государственной и необыкновенно скорой. Поэтому Варяг нисколько не удивился тому, что многие факты его биографии сделались достоянием карантинного барака, и блатные, не скрывая ребячьего интереса в глазах, расспрашивали законного вора:
– Варяг, а долго ты в Америке чалился?
– Несколько недель, – отвечал Владислав.
– А вот скажи, Варяг, в Америке зэки чифирят?
Владислав сдержанно улыбался наивности вопроса, но отвечал со всей серьезностью:
– Не часто, но бывает. И потом, чай все хавают, и неважно, на каком языке ты разговариваешь.
Другого тут и не скажешь, наверняка ему бы не поверили, если бы он поведал веселую историю о том, что заключенные в Америке чифирю предпочитают прохладную кока-колу. Вспомнив свое недавнее заточение в Америке, он невольно улыбнулся. Однажды, соскучившись по чифирю, он решил приготовить его. Бухнув в чашку целую пачку листового чая, он старательно прокипятил его, после чего принялся пить почти черное варево на глазах у изумленного соседа-сокамерника. Американец смотрел на русского как на ненормального. Точно с таким же выражением европеец взирает на туземца, пожирающего земляного, еще шевелящегося червя. И как тут объяснить, что это национальный напиток российского арестанта? Варяг попытался втолковать своему соседу, что такой напиток пьют в российских тюрьмах, пуская его по кругу, – сначала по одному глотку, потом по два. Что чай на зонах так же ценен, как щепотка героина у наркоманов, но чем больше он говорил, тем сильнее вспыхивал в глазах собеседника огонек недоверия.
– А чифирь американцы лучше готовят, чем мы?
– Лучше российских зэков чифирь никто не готовит, – заверил законный.
– Варяг, а сколько ты кантовался в Америке? – продолжали сыпаться вопросы.
– Четыре года.
– А чьи чалки лучше?
– Кичи у них, конечно, не в пример нашим... Больше на санатории смахивают! – признал Варяг. – Жранина до живота, библиотеки неплохие, железки, чтобы покачаться. Но там все чужое. Не привык я к тем порядкам. И вообще, что это за неволя, где воры не правят?
– Это ты верно заметил, Варяг, – дружно подхватили блатные.
За лукавым взглядом Варяга трудно было понять, говорил ли он серьезно или, по своему обыкновению, отшучивался. Со временем все стало на круги своя. Владислав начал понемногу привыкать к мысли, что в колонии ему придется побыть достаточно продолжительное время, а потому все активнее включался в ее жизнь. В карантинный барак из жилого сектора к нему спешили ксивы с просьбой пособить советом по спорным вопросам лагерного бытия. Постепенно он занял место смотрящего зоны, невольно оттеснив на задний план прежнего пахана. К Варягу обращались не только заключенные колонии. Совета просили даже узники тюрем, чалившиеся в «крытках» за много километров от колонии. И оставалось только удивляться, каким непостижимым образом они находят своего адресата, преодолев не только десятки тюремных стен, опутанных колючей проволокой, но и проскочив сотни километров пути из тайги и тундры.
Депеши, как правило, приходили на клочках бумаги, всегда исписанных мелким убористым почерком. Малявы вопили о несправедливости, часто взывали к милосердию, и, глядя на листочек из обыкновенного блокнота, Варяг всякий раз удивлялся тому, как возможно уместить на столь крошечной площади такое огромное количество нечеловеческой боли. Прежде чем дать ответ, он тщательно продумывал каждое слово, понимая, что даже тон письма способен решить судьбу человека.
* * *Карантинный срок у Варяга заканчивался через десять дней, и Пятак с раздражением думал о том, что скоро смотрящий России пинком распахнет дверь локалки и вступит на зону полноправным хозяином. Его может быть так много, что прежним авторитетам достанется всего лишь роль шнырей при его царственной особе. А этого допускать было нельзя. Пятак считал, что он давно уже вырос из вторых ролей, если бы удачно складывались обстоятельства, то он сумел бы заменить не только смотрящего региона, но и самого Варяга. Но особенно ревниво Пятак относился к вниманию, которое зэки оказывали смотрящему России. Он с досадой думал о том, что если так пойдет и дальше, то все вокруг забудут о том, что именно его сходняк региона отправил в эту колонию в качестве смотрящего. Обидно было то, что осужденные обращались к Варягу по поводу всяких спорных вопросов, и он, не оглядываясь на смотрящего колонии, с удовольствием выполнял роль третейского судьи. Пятак не намерен был уступать Варягу свою территорию. Требовалось внести ясность.
* * *Пятак невольно поежился. От холодного взгляда Варяга повеяло холодом, будто из склепа. Он успел неплохо изучить породу таких людей: они способны общаться вполне дружелюбно, чтобы потом безо всякой спешки одеть непокорного в деревянный бушлат.
– Давай все решим без шороха, Варяг, – невольно смягчил голос Пятак. – Я уважаю тебя и твой статус. В Австрии, вместе с остальными бродягами, я голосовал за тебя как за смотрящего по России. Но нельзя же подменять понятия! Даже император не правит отдельно каждым городом. Для этого у него имеются городничие, а ты собираешься влезать во все дела. Здесь я смотрящий! По авторитету бьешь, Варяг!
– Ты меня на бога не бери, – спокойно заметил Варяг, – а только бродягам в помощи я отказать не могу. Если ксива приходит ко мне, то мне и решать. Авторитет мне твой не нужен, у меня своего хватает! И давай решим так, перетирать эту тему больше не будем. Это наш последний разговор.
Его речь была неторопливой и спокойной. Своей плавностью она чем-то напоминала могучее течение, способное при разливе сокрушить любое препятствие.
– Договорились, – не без колебания произнес Костя Пятак.
– И еще вот что, мне известно, что ты к барину на чай захаживаешь, – продолжал Варяг. Пятак невольно похолодел. – Предупреждаю первый и последний раз... чтобы обид потом не было. Подобного не потерплю!
Варяг, сопровождаемый двумя гладиаторами, ушел в свою биндюгу. Даже не оглянулся, знал, что Пятак будет провожать его долгим злющим взглядом. Когда дверь за Владиславом закрылась, Пятак поманил пальцем двадцатилетнего парня, шестерку по прозвищу Рябой.
– Не даст он нам житья, – угрюмо прорычал Пятак.
– Это точно! – охотно согласился Рябой, преданно заглядывая в лицо пахана.
– Ты вот что, шепни всем нашим, пусть после отбоя приходят ко мне. Есть о чем потолковать.
– А если спрашивать будут, что ответить? – спросил Рябой.
– Скажешь... что Варяг угрожал мне. Власть свою в зоне установить хочет. А сук обещал всех повывести, – приказал Костя.
Голова Рябого угодливо закачалась:
– Понял.
Пятак вспомнил свой последний разговор с подполковником Шунковым и продолжил:
– В общем, валить его надо! Затеять кипеш и в суматохе – перышко под ребро.
Рябой испуганно захлопал глазами, но возражать не посмел. Он вообще не имел голоса. Не дорос пока. Ему полагалось лишь осторожно высказываться, и Рябой, воспользовавшись своим правом, проговорил:
– За него Рафик Вафин. А он блатной авторитетный, как бы боком не вышло.
Пятак улыбнулся, отмечая в глазах собеседника почти животный ужас – как же так, валить самого смотрящего России. Ведь это же не кто-нибудь, а сам Варяг! Пятак уже давно разглядел в Рябом прирожденного дипломата. Не исключено, что лет через пять из него будет толк.
