Виктор Мясников - Людоеды
– Помоги! По-мо-ги-и!
Вовец с изумлением наблюдал, как погружается в бункер вопящий бандит, колотя руками по железу, пытаясь удержаться за края. Стальной механизм, словно гигантский удав, медленно заглатывал свою жертву, живьем всасывая её в широко разинутую пасть.
Вовец отвел взгляд. Он не испытывал ни торжества, ни злорадного удовлетворения. Обыкновенная случайность, счастливая для него и несчастливая для того, другого. Сам виноват, никто его в бункер не загонял, сам влез. Жалость тоже не шевельнулась в душе. Чего ради жалеть эту скотину? Да он бы настрогал Вовца мелкими пластиками, если б только добрался.
И Вовец стал спускаться по лесенке, не обращая внимания на душераздирающий вой. Он почти выполнил намеченное. Оставалось вывести Жеку наружу и найти сына. Очевидно, что мальчика в подвале нет. Значит, следует трясти Халалеева. Раз он говорил по телефону, когда похищали Олежку, то наверняка знает, где тот спрятан.
Вовец оглянулся на агрегат и ему сделалось дурно: из медленно вращающихся валов ползло кровавое пузырящееся месиво…
Он шел по коридору неторопливо, испытывая только безмерную усталость. Никогда в жизни Вовец не чувствовал себя таким опустошенным и вымотанным. Он почему-то вспомнил, как на охоте впервые подстрелил птицу. Ему было тогда лет четырнадцать, а может, тринадцать. Тайга начиналась сразу за крайними домами поселка. Вовец прибежал из школы, взял отцовскую двустволку и отправился. Надо было успеть вернуться к шести вечера, когда отец приходил с работы. Дичь не попадалась, хотя рябчиков в том году было много. А выстрелить хотелось. Уже возвращаясь, почти у самого поселка, он увидел подходящую цель. Это оказалась особенно нахальная кедровка. Трескуче вереща, она скакала с ветки на ветку, словно дразнила. Тщательно прицелившись, Вовец спустил курок. Заряд дроби смахнул птицу на землю. В азартном возбуждении Вовец подбежал и увидел, как та бьется в предсмертной агонии. Потом раскинула крылья и обмякла. Крылья начали медленно складываться, круглый черный глаз потускнел и подернулся белой пленкой, на кончике клюва повисла капелька крови. Вовца обдало горячей волной жалости и стыда, сердце часто заколотилось. До его сознания дошло, что он только что лишил жизни живое существо. Убил.
Года два после этого он не брал ружье в руки. А потом отец сам отправил его на охоту, мол, взрослый уже, пора. И он добыл первого косача. И ничего. Никаких угрызений. Наоборот, гордился, радовался удачному выстрелу. Впрочем, заядлым охотником так и не сделался, хотя на охоту время от времени ходил, и с большим удовольствием. Но стрелял только в настоящую дичь, а не в безобидных птиц.
Что-то было общее в его первых охотах и сегодняшнем побоище. Первый труп, шок, быстрое привыкание, усвоение правил игры и сама жестокая игра. Тут ты сразу и дичь, и охотник. Вот глупости какие, подумал Вовец, начал интеллигентскую разборку с самим собой. Да ну её к ляду! Выжил, значит, все правильно. И он выкинул из головы всю эту достоевщину. Действительно, тварь я дрожащая, или право имею? Имею право!
Он вышел к звероферме. Проем вверху рассветно голубел. Вовец взглянул на часы – половина шестого. Успокоившиеся, было, зверьки завозились, тычась мокрыми носами в сетки, запринюхивались. Жрать, что ли, захотели? Вовец остановился. Что теперь с ними будет? Милиция опишет как вещественные доказательства и свезет на склад? А кормить кто их будет? Мысль об их кормлении заставила содрогнуться. Выпустить их и пусть идут, куда хотят.
Вовец отвел защелку на клетке, распахнул дверцу. Потом следующую, следующую…
Зверьки жались по углам, а когда Вовец отходил, высовывали наружу морды и озирались. Из клеток нижнего ряда почти сразу выбегали и уносились в коридор. Со второго ряда спрыгивали, чуть погодя. Из верхних клеток скакать было высоковато, но ничего, тоже сигали будь здоров. Некоторые нахальные песцы вставали передними лапами на сетку дверцы, и Вовец просто отодвигал шпингалетик, а дверца распахивалась сама. Тогда он стал просто отодвигать задвижки. Оказалось, что почти все зверьки имеют привычку лезть на стенку, толкая дверцу. Дело пошло веселей.
Заминка возникла только с тем забинтованным бандитом, что висел на проволоке. Никак не мог её оборвать. Тогда Вовец подобрал с пола нож и, стараясь не смотреть в лицо удавленнику, одним ударом перерубил проволоку. Тело с костяным стуком упало на бетон.
Вовец шел, ряд за рядом, клетка за клеткой освобождая зверьков. На каждую задвижку уходила буквально секунда. Вскоре проходы кишели зверьем. Всех на свободу – веселился Вовец.
Тихий, сдавленный стон привлек его внимание. Он прислушался. Сейчас, когда почти все обитатели клеток обрели свободу и разбежались по подземелью, на ферме наступила тишина, и любой звук стал легко различим. Стон повторился и Вовец пошел на звук. Он подумал, что это кто-нибудь из бандитов, истекающий кровью, скрывается в лабиринте клеток. Надо быть начеку, чтобы не подставиться и не получить из-за угла дубиной.
Но это оказался Шеломов, о существовании которого Вовец успел забыть. Он вел счет бандитам, чтоб никого не упустить, а этот, обиженный жизнью, не был врагом и, значит, можно было о нем не думать. Утренний свет уже проникал во все закоулки зала без крыши, и Вовец сразу увидел Шеломова, как только завернул за угол клеточного блока. Тот лежал на спине в проходе, раскинув заголившиеся ноги. Живот его был вспорот поперек от одного бока до другого, и он придерживал окровавленными руками лезущие наружу лилово-красные внутренности. Кровь не была видна на кумачовом платье, оно просто выглядело мокрым, но вокруг тела уже растеклась изрядная лужа. Бледное лицо Шеломова заострилось, губы посинели, в глазах стояли слезы. Протяжный стон, полный страдания, время от времени вырывался изо рта, искаженного мукой. И с каждым разом стон становился тише. Вовец склонился над ним.
– Что ж ты, елки-палки…
Он не сказал, мол, остался бы ты с нами, сейчас не только был цел-невредим, но и свободен. Ему сделалось жалко этого несуразного, изломанного человечка, раздавленного страхом и унижениями. Кто так жестоко расправился с ним, безоружным и безобидным? Скорее всего, это сделал Бугор – тупое, злобное животное.
– Сейчас, погоди, – сказал Вовец, – я тебя отсюда вытащу.
Шеломов чуть заметно шевельнул головой, тяжело задышал и еле слышно прошептал:
– Нет… не надо… больно…
Внезапно грудь его несколько раз резко приподнялась, словно он судорожно втягивал в себя воздух. Дыхание пресеклось, и изо рта хлынула кровь, буквально выплеснулась наружу. И тут же иссякла, оставив темные потеки на щеках. Руки упали на пол, а из широкой раны в животе медленно вырастал, набухая, ком скользких кишок. Слезинки сбежали из глаз к вискам, и широко раскрытые глаза стали стекленеть и тускнеть, как у застреленной птицы.
Вовец отвернулся. Он подумал, что не следует бросать этого несчастного заодно с бандюгами на съедение зверью. Надо его как-то вынести отсюда. Но за окровавленное тело невозможно было взяться. Поэтому Вовец попытался ухватиться за плечи платья и так тащить по полу. Ткань трещала, тащить тщедушное тело оказалось на удивление тяжело, а за телом оставалась широкая кровавая полоса. Нет, следовало придумать что-то другое.
Вовец решился сходить за каталкой. Он видел одну недалеко, в разделочной. Там ему попалось на глаза большое корыто из нержавейки, под которым он сам недавно прятался. Схватил его за край и с противным скрежетом поволок по бетонному полу.
Подтащил корыто к трупу Шеломова. С помощью оторванной от клетки дверцы перевернул тело на бок. Внутренности тут же стали расползаться во все стороны. Подогнул ему ноги. Мышцы ещё не начали деревенеть и все получилось довольно легко. Затем накрыл погибшего корытом. Теперь зверье не доберется. Пусть людоедствует в другом месте.
С чувством выполненного долга Вовец отправился за Жекой. По пути завернул на кухню. Котел валялся на боку, а кости растащены по всему полу. Стоял запах вываренного мяса. Вовца затошнило от него. Он старался не смотреть на валяющийся возле котла труп. Над ним уже поработали песцы, обглодав лицо до кости. Вид осклабившегося черепа не вызывал ответной улыбки, только отвращение.
Вовец разыскал свой рюкзак и штормовку. Осклизлые, сальные на ощупь, мокрые, провонявшие жутким варевом. Их, конечно, можно было попытаться отстирать, но само сознание того, с чем соприкасались эти предметы, чем пропитались, привело его в содрогание. Он вытащил нож и вспорол рюкзак. Сложил в пластиковый ящик то, что посчитал необходимым, и сполоснул все это под краном. Взяв ящик под мышку, не спеша двинулся по коридору. Песцы и лисы, словно почетный эскорт, семенили сзади, благоразумно держась шагах в десяти. Вовец забарабанил кулаком в железную дверь, крикнул:
– Женя, открывай! Все, опасность миновала!
