Богдан Сушинский - Батарея
– Как только стало известно о том, что баронесса вышла из-под контроля, так и… выяснили. Что вас удивляет?
– Я уже отвык чему-либо удивляться, – парировал следователь. – В данном случае меня интересует: что вы имеете в виду, когда говорите, что все выяснили.
– Конкретнее, Гродов, – поддержал следователя полковник. – Конкретнее.
– Я имел в виду, что во время допроса румынского капитана Олтяну, – объяснил комбат, – взятого нами в плен в районе береговой батареи, был выяснен сам факт появления баронессы в высшем свете оккупантов и ее служба во вражеской разведке.
При этом Гродов благоразумно не упомянул об оберштурмфюрере фон Фрайте, который первым принес весть о похождениях баронессы уже по ту сторону границы и фронта, в частности, о ее переходе на сторону врага, а также о младшем лейтенанте Григореску.
– Был такой румынский офицер, Олтяну, был, – подтвердил Бекетов.
Он тоже вспомнил о пленнике «румынского плацдарма» эсэсовце фон Фрайте, поэтому при упоминании о капитане Олтяну напрягся, ожидая, заговорит ли комбат о втором своем «языке». А ведь ему очень не хотелось бы, чтобы заговорил.
– И что же удалось выяснить у пленного Олтяну? – старший лейтенант явно входил в роль следователя.
– Пленного допрашивал я, – упредил ответ комбата полковник, заставив при этом Гродова задуматься: а в роли кого начальник контрразведки выступает здесь – начальника этого прыща из следственного отдела или тоже подследственного? – Из моего письменного донесения о сведениях, полученных от этого диверсанта, и началось данное расследование.
– Но сначала с ним все-таки беседовал комбат, а потом уже вы, – настоял на своем старший лейтенант.
– Мой допрос, – ответил Гродов, – касался только задания разведывательно-диверсионной группы, которую румынский капитан возглавлял. Как мы и предполагали, румынское командование интересовала береговая батарея, которую они мечтают захватить невредимой, чтобы сразу же нацелить орудия на порт.
– Ну а ваше впечатление о допросе, который вел товарищ полковник? Точнее, впечатление от ответов капитана Олтяну, о его поведении? Насколько правдивыми кажутся его ответы?
– Судя по всему, баронесса Валерия была завербована абвером задолго до того, как Молдавия вошла в состав СССР, – не преминул высказать свое мнение Гродов, – а значит, задолго до того, как баронесса приняла советское гражданство. Поэтому речь должна идти не о предательстве, а о том, что в течение какого-то времени этот агент сумел продержаться, не будучи разоблаченным. А то, что баронесса решила предаться светской жизни, свидетельствует только об одном – о ее стремлении выйти из игры.
– И как, на ваш взгляд, она будет вести себя дальше? – все еще не считал свою миссию завершенной старший лейтенант.
– Будет искать достойного супруга и заниматься благоустройством своего родового замка. Вопрос в другом: какой из контрразведок ее выход из игры не понравится больше – нашей, германской или румынской?
Следователь едва заметно улыбнулся и метнул взгляд на Бекетова, бессловесно советуясь с ним, как быть дальше.
«Неужели меня вызвали сюда только для того, чтобы устроить этот примитивный допрос?!» – болезненно резануло по самолюбию капитана.
– Таким образом, – молвил он, продолжая удерживать инициативу, – мы столкнулись с уже сформировавшейся разведчицей, которая вряд ли когда-либо осознавала себя советской гражданкой. Считаю также, что, несмотря на ее стремление вырваться из-под опеки абвера и сигуранцы, немцы и румыны, судя по всему, намерены использовать теперь баронессу в качестве агента в своем тылу, на оккупированных территориях. Во всяком случае, до конца войны.
– То есть не сумели мы распознать в ней врага, – заинтригованно рассматривал кончики своих до блеска надраенных сапог старший лейтенант, словно бы поражаясь их ухоженности. – Не сумели.
– После войны мы неминуемо откроем для себя: их, нераспознанных, гуляло по нашим контрразведывательным лугам столько, что случай с баронессой Валерией Лозовской всем нам очень скоро забудется.
– И все же мы ее не распознали, – морщился, глядя на кончики своих сапог, теперь уже полковник. – Хотя обязаны были. В том числе и вы, капитан.
– Лично я, – вдруг заело Гродова, – распознал в ней то, что и намеревался распознать, – прекрасно сложенную, страстную женщину, достаточно хорошо образованную, с явными признаками врожденного аристократизма.
Услышав это, старший лейтенант поначалу застыл с ручкой в руке, а затем выжидающе, словно бульдог, давно заждавшийся команды хозяина, взглянул на полковника. Угрожающая улыбка, которую он – покачав головой: дескать, этот капитан совсем обнаглел, – изобразил на своем лице, не сулила комбату ничего хорошего.
Приблизительно то же самое: «Не наглей, комбат, сейчас не до апломба!» – вычитал он и в усталом взгляде начальника контрразведки базы. Однако вслух полковник произнес:
– То есть в течение тех нескольких непродолжительных встреч, которые вы имели с известной вам Валерией Лозовской, у вас ни разу не появилось повода заподозрить, что перед вами – вражеская лазутчица? Мы со старшим лейтенантом Космаковым правильно истолковали ваши слова, комбат?
– Именно так все и было.
– Но ведь оказалось, что с капитаном Олтяну вы встречаетесь не впервые, – спросил теперь уже сам следователь.
– Если вам известно, что не впервые, то должны быть известны и обстоятельства, при которых мы встретились на «румынском плацдарме».
– А ведь тогда вы отпустили плененного вами капитана Олтяну. Почему?
– Если бы я не дал слово офицера, что отпущу его и подчиненных ему солдат с миром, нам пришлось бы сначала сражаться против них на церковном подворье, затем штурмовать храм, куда румыны неминуемо отступили бы и где уже было полно гражданских лиц, ищущих спасения под ликами святых. На это ушло бы не менее двух часов, к тому же я потерял бы не менее половины своего отряда, – четко, жестко, словно каждый слог высекал из камня, произносил бывший комендант «румынского плацдарма». – К тому же не исключено, что противник получил бы подкрепление, в то время как мне получать подкрепления было не от кого. Поэтому я и решил: на фига он мне нужен, этот офицер со своими «мамалыжниками»? Мне важно было получить очищенный от врага плацдарм, и я получил его, сэкономив боеприпасы и время и не потеряв ни одного бойца. Ни одного!
– Да это все понятно, товарищ комбат, – ухватился руками за край стола Космаков. – Вы пообещали румынам, выманили их, разоружили… Но зачем было отпускать? Особенно этого самого капитана?
Гродов приблизился к столу, уперся в него руками и несколько мгновений всматривался в глаза следователя.
– Очевидно, вы не поняли меня, товарищ старший лейтенант. Я сказал, что подразделение капитана сдалось под мое «слово офицера».
– Данное вами врагу?
– Данное офицеру противостоящей нам армии.
– Странные какие-то у вас понятия, товарищ капитан.
– Что в них странного?
– Старорежимные они, что ли. Это ваше «слово» ни к чему не обязывало вас. Вы спокойно могли переправить пленных на восточный берег, как переправляли остальных. Или ввиду создавшихся на плацдарме условий расстрелять.
– Так поступили бы вы, старший лейтенант.
– Да, я поступил бы именно таким образом, – спокойно подтвердил Космаков.
– Если бы это произошло в моем присутствии, я перед строем бойцов сорвал бы с вас знаки различия и тут же расстрелял. И можете не сомневаться, что поступил бы именно так.
– Он действительно поступил бы именно так, старший лейтенант, – неожиданно вмешался в их разговор полковник. – Я этого парня знаю. Но точно так же я уверен, что вы, старший лейтенант, не позволили бы себе отступить от данного слова. То, что только что было сказано вами, сказано в пылу полемики. – Гродов не сомневался, что эта «уверенность» была высказана Бекетовым только для того, чтобы умиротворить следователя и погасить вспышку противостояния в самом ее зародыше. – Поэтому давайте успокоимся, товарищи офицеры, и вернемся к первичному предмету нашего разговора.
– Вы правы, товарищ полковник, – смиренно признал Космаков, тоже понимавший, что наживать себе в стане контрразведки сразу двух таких врагов нет никакого резона.
34Задав еще несколько уточняющих вопросов, Бекетов попросил капитана подписать протокол допроса, который он предпочитал называть «устным объяснением», и предложил следователю удалиться.
– Ничего не поделаешь, – сказал он, как только Космаков откланялся. – Пока эта Эдит Кавель[20] переплавляет свой тайный румыно-германский патриотизм во вполне осязаемое шпионское ремесло, все мы, кто так или иначе оказался причастен к ее подготовке в нашей стране, будем чувствовать себя ущемленными в своей профессиональной гордыне. Поэтому благодари судьбу, что право допрашивать тебя, героя-любовника, я все-таки оставил за собой, пусть даже в присутствии следователя контрразведки округа.
