Степан Мазур - Цена слова
Несмотря на строгость, в мою камеру просятся с переводом все те, кто сохранил в душе черту. Точнее, не переступил её. Или очень в этом раскаивается.
У каждого своя судьба. Но есть второй шанс…
Тяжёлый дротик прорезал воздух камеры, впился в восьмёрку на деревянной мишени. Старая, купленная ещё с самими дротиками, безнадёжно уничтожена за годы тренировок и восстановлению не подлежит. Пришлось приспособить под мишень обломок стола, что пострадал в результате спровоцированной подстрекателями драки. Меня постоянно проверяют на прочность и нет-нет, да и засылают в камеру мужичка, который вроде бы ни то, ни сё — тихий и спокойный, а шепчет, намекает, и один за одним, другие мужики начинают косо поглядывать на подстрекателя.
Он шепчет что-нибудь сучье, такова сук порода. Приходиться чистить ряды, заодно промывая мозги. Не то, чтобы сам пахан хотел меня уничтожить, но ведь и у него немало недругов. Каждый хочет встать во главе, контролируя общак и обладать подпольной властью. У каждой группировки свои планы.
Дартс — строгое нарушение. Но за умение махать кулаками, привитое мне с детства жизнью, перепадают кое-какие подачки, на которые надзирателям приходиться закрывать глаза. Кто не закрывает, тому закроют. И вот уже полтора года метаю в мишень три профессиональных дротика. Было четыре, но один безнадёжно сломался. Переломился ещё по первости, когда только учился кидать заточки, иглы, куски спиц, сточенные ложки, плеваться бритвами.
Несведущим людям говорю, что выплюнуть бритву точно в глаз человеку можно с пяти-семи шагов.
Семь месяцев я тренировал язык и губы, чтобы лезвие бритвы приобрело убойные свойства. Пару раз пригодилось.
Наверное, начальника тюрьмы достало моё «хобби» и он не хотел быть застреленным бритвой в прямом смысле слова. И вот, полунелегально, в камере появился дартс. Полезная вещь, когда хочешь убить время и не растерять меткость, координацию, да и вообще потренироваться. Ведь с тренировками я после суда «на ты».
Каждый день, как проклятый, до изнеможения отжимаюсь, приседаю, подтягиваюсь на нарах, качаю пресс. Случается, перепадает и штангу пожать. Не то, чтобы я стал культуристом — кормёжка здесь не та! — но держу себя в форме. Триста отжиманий перед завтраком в порядке вещей. К баланде «прикормка» перепадает. То посылка на кого придёт, подогреют, то повар мясца подкинет — я его от заточки в бок одно время спас — то по праздникам «сверху» крохи сыплются. Кто ищет, тот найдёт. Голодным не оставался. Главное, знать нужных людей и ловить течение.
Последний дротик прокрутился в воздухе и воткнулся в «яблочко» на нарисованной фломастером мишени. Обычным способом с края до края камеры — около двенадцати шагов — я попадаю только в десятку, но не все подозревают, что метать предметы можно двадцатью способами. Не знаю, может можно и больше, но у меня учителей не было, сам учился и дошёл только до этого количества. Да разве больше надо? И вообще на кой чёрт мне метать заточки и плеваться бритвами, когда выйду? Так, время убиваю в перерывах между тренировками, чтением, хавчиком, разборками, занятиями.
Кстати о «занятиях»; в зоне я стал спецом по чётырём направлениям: психология, метание острых предметов, «волчий» и простой бой в ограниченных пространствах с превосходящими по силе и количеству противниками и… английский.
О последнем стоит рассказать отдельно.
В восемнадцать лет, когда меня из малолетней колонии перевели во взрослую, в одну и ту же камеру в одно и то же время меня перевели с худосочным пареньком двадцати с чем-то лет.
Я-то себя быстро поставил, в тюрьме прописан, а он запоролся у самого входа. И хана бы ему, если бы я не расслышал причитания на иностранном языке.
Обломав двух быков, заинтересовался парнишкой. Оказалось, что тот жил в Англии. Тогда-то у меня и зародилась идея обучиться международному языку. И не жалею выбитого зуба, что лишился, поручаясь за паренька…
Былое.
Главное, теперь мог материться на обоих языках. Гарлемский сленг порядком напоминал нашу зоновскую феню. И слов там было гораздо больше, чем всем известное «фак» и «шит».
— Викинг, ну ты бы перекусил, — донеслось от Шуры, упитанного здоровячка тридцати пяти лет, который учил меня борьбе и самбо.
Спортсмен, попал за решётку за драку… За драку не с теми людьми.
— А что, есть что?
«Малой», светловолосый парень, пятью годами старше меня, зашуршал под кроватью, уныло заявил:
— Пахан так тебя с прошлого раза на голодном пайке и держит. Может зря не согласился? Пару консервов только осталось. Сайра. Будешь? Хлеба ещё чуток.
Желудок запротестовал. В прошлый раз, перезанимавшись, с голодухи сожрал целую банку сайры, потом на еду два дня смотреть не мог.
— Что ж, силы надо восстанавливать. Но только если с нормальным хлебом, — без энтузиазма ответил я, принимаясь за отжимания. Возможно, после сотни-другой, желудок не станет так бунтовать. Общедоступный хлеб на зоне пекли неизвестно из чего. Из его мякиша чаще фигурки лепили, чем употребляли по прямому назначению.
— Игорь, а если не секрет, почему отказался? Ты же знаешь, мы все могила, никому ни слова, — обронил Серж, мой учитель английского двадцати восьми лет. По Кличке «Гарвард». Он единственный называл меня по имени. Не боялся. Менталитет не тот по кличке называть.
И правильно. Чего бояться? Через два года первому выпускнику Гарварда на свободу. То есть мне.
— Да не мучитель я. Пахан хотел вытрясти из одного задохлика секрет, где тот зарыл деньги, на которые кинул государство.
— А обещал чего? — Включился в диалог Аркадий Иванович. Старик шестидесяти лет. Сидел пожилой человек по глупости судьбы — за отборный мат в сторону престарелых людей влепил мальчонке затрещину, да мальчонка папу позвал. Могучего папу. Впаяли старику пяток лет.
Сложно говорить, когда отжимания переваливают за сотню, но надо ко всему привыкать.
— Хе, обещал? Зубы обещал вставить.
— Золотые? — Тут же подключился Малой.
— Всё тебе, Малой, золото подавай. — Хохотнул Шура. — Викингу не западло и фарфор с керамикой вставить. Правда, Викинг?
— Что за зона? Зубы за деньги. Всё как в жизни, — протянул Аркадий Иванович.
Дверь открылась. Заспанная, заплывшая от запоя рожа надзирателя Мони издала нечто отдалённо похожее на человеческий голос:
— Викинг, Немец на поклон зовёт.
Немцем величали пахана зоны, шестидесятивосьмилетнего Игоря Даниловича. Да, в точности так же как меня. Везёт мне по жизни, да?
— Доброго здоровьица, Игорь Данилович, — поздоровался я, входя на порог «малинника». На быков пахана внимания обращал не больше, чем на атрибуты мебели. Они и стояли-то по углам, как античные колонны. Ни звука. Интерьер. Наверное, так же когда-то воспринимал Антоха своих охранников.
— Викинг, ты неисправим, — бросил с порога Немец.
— Возраст уважать надо. Неприлично уже как-то по дворовому…
— Я те дам по дворовому. Меня люди величали…
— Так кто ж сомневается, Игорь Данилович? — Сверкнул я жёлтыми зубами с отсутствием пары-другой «штакетин».
Немец вздохнул:
— Скучать по тебе буду, Игорь.
— Скучать? Отчего же? Мне с вами ещё два года лясы точить.
Что-то в его глазах проскользнуло. Не меняя лица, обронил:
— Нет… если выполнишь одно порученьице. Маленькое, незаметное. Стоит двух лет свободы. Это здесь. И братва тебе ещё и на зубы скинется, если на воле поможешь.
Сердце затрепыхалось. Старый чёрт, уже поймал на удочку. Если начинаешь что-то чувствовать — зацепиться за эмоции легко.
И ты уже дичь, улов, добыча…
— Выполнишь сегодня ночью, завтра за забор выйдёшь. И уверяю тебя, ни один вертухай [28] стрелять не станет. Бумажка у тебя козырная будет. Об освобождении. Досрочном. — Он цедил каждое слово, говоря медленно, давая попробовать ощущение вкуса свободы.
Я молча кивнул. Он придвинул стул, обронил:
— К нам сегодня по этапу террориста подвезут. Осуждён на пожизненное, но связей столько, что через два года выйдёт… Ты как к террористам относишься?
Я тяжело выдохнул. Понятно, Немец хочет «мокрое» дело под конец впихать, чтобы помнил зону, чтобы каждую ночь снился тот, кого придётся взять под суд… Другой суд. Настоящий. Те, кто думают, что маньякам, насильникам и прочей накипи живётся на зоне как всем, ошибаются. Их режут при первом удобном случае, если начальство тюрьмы не берёт под свою опеку. А те тоже люди, понимают кто человек, а кто животное. В этом вопросе внешняя и внутренняя политика зоны схожа.
— Вам-то какой резон до шахидов, Игорь Данилович?
Лицо пахана посуровело. Словно постарел на десяток лет. Наконец, слова вылетели с уст, как плевок:
— Тридцать семь.
Я сразу не понял.
— Что тридцать семь?
