Сергей Зверев - Бастион: война уже началась
– Если через много лет благодарные потомки обнаружат сие творение, они поставят памятник неизвестному солдату, сумевшему сделать ЭТО, – похвастался гений Лузин.
Но это вряд ли. Заступив через сутки на восьмой пост, Туманов щепетильно исследовал вышеупомянутый объект и был вынужден признать, что стать обладателями уникальных знаний о том, как объегорить караульный устав, потомки смогут лишь по чистой случайности. Во-первых, латунная проволока, которой Лузин заметал место стыка, была практически невидима и целостности забора не нарушала. Во-вторых, позиция выбрана почти идеально. С одной стороны – многолетний шиповник, с другой – обрывистая лощинка, по которой не больно-то походишь. Иными словами, это было соломоново решение и «Колумбово яйцо» в одном флаконе – и смелый выход, и мудрая в простоте акция. Туманов теперь боялся только одного – как бы нынешние устроители этой безумной «здравницы» в ходе восстановительных работ не обнаружили пробой и не поставили заплату. Очень боялся. Ведь серьезный же народ! Но пронесло, не заметили, ф-фу…
А что касаемо девочек… То да. Приходила к нему на пост одна. Раз семнадцать. Он даже гнездышко свил под разлапистой елью вблизи переговорника. Ротный так и не отгадал загадку, почему рядовой Туманов, вместо того чтобы корпеть над дембельским альбомом, до последнего дня рвется охранять восьмое сооружение – самое отдаленное, глуховатое и малопосещаемое. А чего тут гадать, коли в части за два года ни одной увольнительной (специфика такая), и живи, народ, как знаешь? Логика, товарищ капитан. Природа-мать.
Чувство вины, впрочем, осталось. Полгода приходили к нему домой слезные послания из далекой алтайской деревушки от девочки Кати. Он отвечал как мог. Клялся в любви, сетовал на занятость. А когда уже не мог отвечать, то перестал. Жизнь завертела, совесть успокоилась. Да и какая тут совесть, если через три месяца он опять надел безликий мундир и встал на защиту граждан страны, ограничив свои взаимоотношения с совестью лишь строго дозированным минимумом?
Колючку они переползли. Сначала он приподнял, потом она. Припустили дальше. И вот оно – сраженное молнией древо, гигантский выворотень с корнями. Вот он – глубокий овраг, пасть земли с обрывистыми ярами. Вот она – трава, растущая космами…
– Вниз, – скомандовал он.
Съехал на пару метров, помахал руками, как балансиром, и подхватил ее, оробевшую, за хрустящую корочку талии. Нельзя падать. Покатится эта тетенька голыми ножками по сучкам и корягам – ему же ее и лечить. А открывать лазарет самое время…
Скоростной спуск с горы они одолели. Он держал ее за руку – не то обгонит. Перепрыгивая через корни деревьев, змеями плетущиеся по откосу, через бороздчатые трещины в земле, выпали на дно. Ломая кустарник, Туманов потащил ее направо, на закат, где деревья, переходя из строевых в низенькие и лапчатые, густо спускались в овраг. Вот оно, это место. Глинистая осыпь, коренья из обрыва, сосна в два обхвата – мощная, кривобокая, как гигантский кактус. Заросли лопухов. Подросли, маленькие… Он раздвинул колючий репей и сразу увидел желанную дыру – схороненный под обрывом провал в пол-аршина диаметром. Конечно, время не лучший декоратор – глина растрескалась, стены обвалились, обросли мхом, из дыры пучками торчали стрелы хвоща – но в целом картина соответствовала. Мотель. «Приют дезертира» называется.
– Полезай, – сказал он. – Да пошустрее.
– Ты спятил. – Она облизнула губы. Сморщила пипочку. – В это дупло? Я тебе – белка? Бежим отсюда, пока не поздно.
– Поздно. – Он покачал головой. – Терпеть надо. На всякое хотение буде терпение, а иначе ждет нас с тобой колумбарий.
– Обоснуй, – заупрямилась она. – А не то одна побегу.
– Я щас сниму ремень и обосную, – занервничал он. – Послушай, барышня, – заговорил он на порядок мягче. Вспомнил, что в обхождении с истеричными дамочками переходить в контристерику столь же эффективно, как таранить лбом танк «Абрамс». – Я тебя не звал, сама со мной решила подружить. Так? А раз решила, то будь добра соблюдать субординацию. Объясняю единожды: здешняя охрана располагает те-пло-ви-зо-ра-ми, слышала про такие? Нет? Ну, это твои проблемы. Технический век на дворе. А до ближайшего большака километров восемь. Не хочу тебя огорчать, но это много. Нас поймают и отдубасят. Уже ищут. Уже объективами шарят. Если я тебя отпущу, они тебя сцапают, применят беседу с пристрастием, и ты охотно выложишь им и про дупло, и про меня. А так, извини, не пойдет. Нечестно. Вселяйся, короче, не то сам вселю.
Она смолчала. Видимо, после столь пространного монолога заработали шарики в очумелой голове. Наклонилась, встала на четвереньки и, хлюпнув носом, полезла головой в нору – словно тигру в пасть.
– Постой, – он, спохватясь, стал стягивать с себя штаны, ботинки. Она вернула голову, испугалась:
– Ты что?
Он снял с себя синее трико со штрипками, конфискованное у мертвого охранника, бросил ей. Жалко, ну да черт с ним.
– Сядешь в норку, там натянешь на себя. Уж извернись как-нибудь. Ножки у тебя, конечно, ровные, гладкие, без признаков целлюлита, и трусики в самую пору, но в том-то и дело. Попортятся. К закату комары освирепеют, кушать нас будут… Ну давай, исчезай, не тяни резину…
Она скрылась в норе, предварив исчезновение затяжным, как прыжок без парашюта, стоном, а он принялся суетливо заметать следы. Нагреб со склона жухлых иголок, прикатил два глиняных валуна, какое-то трухлявое полено с конечностями. Пристроил все это у входа, причесал репей. Потом нарвал в отдалении лопушиных листьев (в качестве белья из египетского хлопка), собрался залезть в дыру. Темнота встретила его испуганным отлупом:
– Эй, а ты куда прешь?.. – зашипел его невидимый довесок. – Я сама тут ежом свернулась. Это нора малой вместимости, ищи другую.
Он не выдержал, развеселился. Хохотнул. Какая, черт возьми, сближающая обстановка? И разом скинул с себя тоскливое напряжение, в котором пребывал уже без малого вечность.
Ему просто дико повезло. Безусловно, у здешних «двоякодышащих» имеются неограниченные возможности в плане получения информации! И о его работе, и о его любимом кофе без молока, без сахара и без ложечки, и о его любимом пристрастии – бродить пешком, не имея в голове ни мыслей, ни ориентиров. И даже о срочной службе на благо партии родной. Ну и что? Ну и пусть он служил в этой части под номером 32624, которую в начале девяностых расформировали за ненадобностью. Дальше-то что? Пусть запросят военкомат. Что им скажут товарищи военкомы? Что да, был, дескать, такой братан Сашка Лузин – гений электрических цепей, сумевший околпачить семь сотен офицеров и прапорщиков, работающих на девяти сооружениях технической территории – являющих собой разветвленную, но не стыкующуюся меж собой систему подземных лабораторий и мини-заводиков, производящих бог знает что. Да ни шиша. Не скажут. Или что имелся в природе и во второй роте некий придурок Коля Зыбин, отставной козы барабанщик, вечный дневальный и пацан для избиения, которому однажды осточертело быть битым и восхотелось «уважать себя заставить»? О том, как после очередного наставления на путь он в каптерке разбил голову малой саперной лопаткой (их покрасили, они лежали и сохли) одному из обидчиков, а другому пытался перерезать горло штык-ножом, да не преуспел, потому что качество у ножа было предельно «совковое»? О том как потом – опаньки! – махнул с лопаткой через забор, и его два дня по всему краю искал караульный батальон, да так и не нашел (зато земляники объелись)? О том, что лишь по малой нужде (или по крупной? по малой вроде в овраг не надо), следуя в арьергарде дозора, Туманов спустился в эту пасть земли под боком у части и обнаружил вырытую малой лопаткой нору, изрыгающую вой и стенания. А в дальнейшем извлек из нее и Колю с кровоточащим от укусов лицом – сходящего с ума, но упорно не желающего возвращаться на службу? Да ни за что. Обладай они даже уникальными связями и способностями, а такую информацию из большого желания не обретешь. Так что передых. Тепловизор через землю не проницает. Собаки после дождя бетонку не пронюхают. А возьмут ли примятую траву за бетонкой – дело туманное. Но в любом случае пока не убедятся в их отсутствии на техтерритории, все силы на тайгу не бросят. Так что курим, братцы. Хоть и бросили.
Дождь усилился. Упругие капли молотили по дну оврага. Дышать стало нечем – припертая ко входу коряга пропускала самый мизер. Он протянул руку, отодвинул сучковатое дерево. Полегчало, рука, неуклюже найдя карман, потянулась за зажигалкой: боевым трофеем от убиенного. Пучок пламени осветил низкую нору. На Туманова взирали гаснущие глаза жалкого существа, скрюченного эмбрионом. Мокрые листья укрывали ее с головы до ног. Она была похожа на какое-то великовозрастное чудо, найденное в капусте.
– Как тебя звать, чудо? – спросил он.
– Дина, – прошептала она. – Это такая величина из физики… Единица силы. Одна стотысячная ньютона, кажется… Очень слабая сила.
