Владимир Ефимов - Симуляция
– Вот ты, Рик, как думаешь, почему мы никогда не говорим на тему рождения?
– Какую тему? – не понял я.
– Рождения. Откуда люди берутся.
– Ну ты дал. А что об этом говорить? Берутся, и хорошо.
– Вот! Тебя тоже эти тормоза сдерживают.
– Да не тормоза, а банальный стыд. Естественное явление.
Жизнь дается человеку только один раз, но зато каким нелепым способом… [38]
– Ага, ага! Как же, естественное! Да ты просто не в состоянии думать на эту тему. Даже я, несмотря на многолетние практики… Это потому, что появление каждого нового человека – это вызов всем богам и вселенной. Оно содержит в себе тайну, которая в состоянии потрясти все устои, если ты сможешь ее постигнуть. К смерти это тоже относится, но в меньшей степени. Смерть, это всего лишь разрушение и утилизация. Всякая трансплантация, медицина, замена деталей – это уже почти обычное дело. Но тоже не лишенное флера таинственности. Даже секс у нас табуирован настолько лишь потому, что в сознании связан с рождением.
– Сократ, если мы сталкиваемся с этим каждый день, как мы можем этого не видеть?
– Ты когда-нибудь в "косынку" играл? На компьютере?
– Ну, играл.
– Ты заметил, что она иногда сходится сразу, а иногда не сходится по несколько дней?
Я растерялся. Честно говоря, я это считал проявлением мистическим, к тому же относящимся только ко мне.
– А все дело в том, – продолжал Сократ, – что когда ты не настроен на удачу, ты просто не видишь выигрышных ходов. Не можешь их видеть. Так же и с рождением.
– А как же специалисты?
– Какие?
– Ну, в этих родильных предприятиях. Там же кто-то работает. И в крематориях какие-то утилизаторы.
– Так то специалисты. У них вообще мозги вверх ногами, может быть. Вот даже все, что касается секса…
– Сократ! А, Сократ! Знаешь, как люди умирают?
– Ну?
– Их аисты уносят!, – и я заржал, как идиот.
– Ну вот, – вздохнул он, и всей своей фигурой изобразил скорбь о погрязшем во лжи человечестве.
* * *
Жрица или Ведунья становилась центром северо-западного угла. Другие мастера полуреальных ремесел предлагали товар смутный либо ненадежный, она же гарантировала конкретный результат.
Сутенер Любимчик Жека благодаря вновь обретенной славе несравненного любовника за короткий срок почти удвоил свою девичью армию. В один из дней он привел к своему пахану сразу двух девушек для знакомства. Старый пахан Валун не зря считался самой жуткой и серьезной фигурой на Пустоши – он все это воспринял с большим сомнением и недовольством, но от своего права первой ночи не отказался. Тем более что по любым понятиям придраться было не к чему.
Именно история с Жекой оказалось лучшей рекламой для ведуньи. Любимчик поправил не только свои дела, но и дела жрицы. К ней выстроилась очередь. Сократ теперь зарабатывал только тем, что добывал ей новых, все более дорогих клиентов. Но когда за помощью обратился серьезный парень Чико, очереди пришлось потесниться. Пустынникам все в блоке предпочитали выказывать уважение.
* * *
В ближайшую субботу было совершено ограбление настолько удивительное, что газеты не утихали целый месяц. Владелец известного в районе магазина коммерсант Орехов вышел субботним вечером из своего кабинета, чтобы вручить инкассатору сумку с субботней выручкой. Он шел через торговый зал, в котором в тот момент находилось четырнадцать человек персонала, двое охранников и никого из посторонних. Охранники и двое инкассаторов стояли по разные стороны дверей главного входа в ожидании возможных неприятностей извне. Орехов сделал несколько шагов по залу, когда к нему рванулась стремительная фигура, взявшаяся непонятно откуда. Молодой человек в новеньком костюме ловко вырвал у него сумку, мощным движением направил в витрину стойку с зеркалом, и, не дождавшись когда осыпется разбитое стекло, исчез в проломе.
Кинувшаяся в погоню охрана отстала настолько, что могла лишь слышать стрекот удаляющихся мопедов.
Чико и Перочист ехали до самой Пустоши без остановок и после очистительных ритуалов были удостоены заслуженного триумфа.
Полиция и служба безопасности господина Орехова пребывали в полной растерянности. Из четырнадцати свидетелей что-то успели заметить лишь шестеро, и все они видели только парня, который отобрал сумку у босса и сбежал, высадив витрину. Откуда он взялся – не видел никто. Ясность возникла лишь благодаря записям охранной видеосистемы, да паре найденных на полу улик.
На полу нашли лицевую маску из папье-маше и коротко стриженый парик. А видеозапись показала, что один из стоящих в зале манекенов внезапно пришел в движение, сорвал свое картонное лицо вместе с париком, и превратился в молодого грабителя. Просмотрев записи всего субботнего дня, следователи сумели установить и тот момент, когда молодой человек с иголочки одетый "от Орехова" сумел превратиться в еще одного манекена в обширном торговом зале. Это произошло сразу после открытия магазина. Немногочисленные утром продавцы еще не успели привыкнуть к новой расстановке манекенов и стеллажей, установленной с утра боссом. Тогда в магазин ввалилась компания из нескольких человек, и, просмотрев запись несколько раз, сыщики убедились, что вышло из магазина на одного человека меньше. Один остался в невидимой для камер зоне, очевидно, надев маску и парик и замерев в полной неподвижности.
Картина преступления была ясна. Лишь один нюанс смущал следствие: получалось, что налетчик простоял неподвижно, как статуя, на глазах у десятка продавцов и толпы покупателей в течение почти одиннадцати часов. Едва ли такое было в человеческих силах. Такой аргумент в устах защиты мог бы создать серьезные проблемы в суде. Разумеется, если бы неведомых налетчиков удалось привлечь к суду, что было крайне маловероятно. Корни уникального преступления уходили на Пустошь, а пустынники редко попадали в руки закона. Слишком много было у них других возможностей закончить свой век, и слишком привлекательными выглядели они для пустынника по сравнению с отдыхом на нарах.
* * *
бутылка пива с утра – шаг в неизвестность [38]
Я позволил себе выпить пива.
Это было ошибкой. Слишком велико было напряжение последних месяцев. Путь с работы оказался извилистым, он проходил через точки, где можно взять еще бутылочку и темные заколки, в которых можно было избавиться от излишка жидкости. Стоя под одним из таких темных кустов я услышал голоса:
– Вот он!
Я похолодел, но потом понял, что говорили не обо мне и замер, боясь шевельнуться.
– Где?
– Разуй глаза! У перекрестка фонарь мигнул, наверняка он прошел.
– Прикинь, Фитиль, сейчас такой Шпуля тащит такой мешок бабок…
– Не трынди.
– Ну, сейчас оттянемся…
– Вы гуляйте, а я свою долю возьму.
– Офигел, Сопля! Не по нашему это.
– Имею право. Один из этих мопедов для Перочиста я вообще сам увел. Даже на стреме никто не стоял. И вообще. Мне башли нужны.
– На что?
– Дело одно есть.
– Да знаем мы это дело. Сопля уже всем уши прокомпостировал. Он к ведунье собрался. За крутизной.
– Да что ты гонишь, Фитиль! Не за крутизной вовсе. Мне за брательника отомстить надо.
– Твоей доли на ведунью все равно не хватит.
– Ничего, я знаю где еще взять.
– Точно, Шпуля идет. У тебя, Сопля, глаз-алмаз.
– А прик – отвес!
– Ща как…
– Здорово, Шпуля!
– Здорово, ткачи!
И хор голосов взревел: "Вау!!!"
Я наконец осознал, что это одна из уличных шаек. Они были опасней любого грабителя, тот хотя бы знает, чего хочет. Пока стая за кустами шумно приветствовала вожака, пришедшего с добычей, я аккуратно ретировался. От страха половина хмеля из моей головы вылетела. Надо было срочно компенсировать.
* * *
Kонопля – это дерево; Только ему вырасти не дают. [38]
Не раз и не два находились на Пустоши энтузиасты, пытавшиеся завести делянки с травой. Ясное дело, и климат не тот и земля ядовитая, но зато прямо здесь, под боком. Толкового бизнеса так и не получилось. То агрономы сходили на нет сами собой, то страдали от неумеренных наездов, то трава не желала расти там, где ее сеяли. Но как следствие этих сельскохозяйственных экзерсисов на пустоши образовалось немало мест, где она произрастала диким образом. Сорняк, он сорняк и есть.
лучше курить траву, чем травить кур [38]
Поэтому нет ничего удивительного в том, что затянувшись от моего косяка Сократ сплюнул и спросил:
– Где брал?
– У наркош, в северо-восточном, – растеряно ответил я.
– Выбрось на хрен. Они на продажу здесь собирают. На нефтегазовом заводе. Там одуванчики не растут, а дурь – пожалуйста. Сколько заплатил?
Я назвал цену.
– Лопух твоя фамилия, – резюмировал Сократ, – Дай мне столько же, я тебя своей Азией угощу.
