Игорь Бурлаков - Столичный миф
В луче фар поблескивали таблички с написанными именами и датами. Свежие даты. Таблички недолго простоят. Мастера, глотая вредную пыль, уже режут буквы на каменных плитах, подводят их золотом. А пока пусть будут таблички. Нельзя же человеку лежать совсем без ничего. Чавкает глина. С невидимого во тьме челнока сваливаются нити тумана; пока ветерок вдруг не спутал их все, не смешал в паклю. В сизое мочало, что цеплялось к крестам. А воздух-то какой! Нет, хорошо все-таки, что выбрались за город — хоть воздухом подышать.
…Краем глаза Добрый День угадал движение во тьме. На свет фар со стороны поля осторожно вышел дедок в кирзачах и телаге. Кепка красная с надписью «Coca-Cola». А глаза под ней — испуганные.
— Здорово. — Хриплый пропитой голос. Никто не ответил. Леха перестал копать и оперся о лопату. Добрый День встал с корточек.
— Чего безобразничаете? Тут нельзя безобразничать, — сурово начал дед. — Это кладбище.
— Вали отсюда, — посмотрев на него пристально, тихо сказал Добрый День.
— Это наше кладбище. Нечего вам тут делать, — очень серьезно ответил дед.
— Видишь яму? — кивнул Добрый День. — Отдохнуть не хочешь?
Коля шевельнулся — и дед пропал. Только на траве пятно сбитой росы. В темноте где-то чавкнула вода и невнятно кто-то выругался. Где — не понять.
— Копай, копай. — Добрый День снова сел. Что-то зашуршало вокруг. Оглянулся — а это дождь заморосил. Пре скверная погода, надо сказать, у нас в России бывает. Зато следов никаких не останется.
Убедившись, что дед убежал, Коля повеселел. Он боялся, что Добрый День пошлет его вдогонку, а поди найди этого ханыгу между крестов. Не видать ничего… Все ноги пообломаешь. Да и хуже нет, как мочить кого забесплатно. С этого-то обычно и начинаются всегда всякие неприятности…
Залез в машину, включил приемник. Нажал одну кнопку, потом другую…
«Well шу name is only number
on the piece of plastic film».
«Dynasty», — подумал Леха. — «У этого придурка хоть номер был. Человек в начале жизни получает в роддоме номерок на ногу, и в конце жизни, в морге, ему тоже привязывают номерок к большому пальцу. А у меня и такого не будет». И так Лехе стало себя жалко, аж слезы на глазах чуть не выступили.
— Копай, копай. — Снова ожил Добрый День.
А черная мгла становилась все гуще. Купол света вокруг машины неумолимо сжимался. Меньше и меньше пространства живым. Им нечего делать на кладбище. Здесь — дом мертвых.
Некоторые философы говорят, что в мире нет зла. Есть лишь дефицит добра. А зла нет. Его просто не существует. Это ложь. Ложь того, кто хочет, чтобы о нем забыли и упустили в расчетах. Того, кто хочет, чтобы перестали его опасаться. Когда его не ждут — вот тогда-то он и оборачивается к людям своей жуткой стороной.
Говорят, нет тьмы. Есть просто недостаток света. А тьмы нет. Есть лишь вакуум, в котором мало фотонов. И это ложь. Есть черный свет, пронизывающий насквозь. Черный свет, вечная смерть, вековечная тьма…
Ночью на кладбище стояла та самая тьма, которая не есть отсутствие света. Она сама по себе тьма. Она сама по себе смерть.
Можно сказать, что это оборотная сторона вещей. Человек легко делит причины и следствия на положительные и отрицательные, на хорошие и на плохие. Мессу он уравновесит Черной мессой, вещество — антивеществом. Но иногда, делая то, что остальные сочтут мудрым, он говорит вдруг о том, что нельзя делить мир на черное и на белое, что тот, кто не с нами, совсем не обязательно против нас, что не нужно воевать на уничтожение, чтобы победить, — человек признает, что в мире гораздо больше осей симметрии, чем одна. Не черное и не белое — это ведь вся радуга. Жить-то, конечно, от этого не легче. Но это смотря кому, думал Леха, лопатой откидывая землю наверх.
Однако сейчас кругом была тьма. Добрый День чувствовал, как она пока скользит лениво вдоль светлого пятна, отчего-то не имея ни нужды, ни желания приближаться к нему.
…Ноги у Лехи промокли совсем. Струйка воды стекала по откосу. Дождь завис в воздухе. Водяная пыль так до конца и не опустилась на землю. Не хотела превращаться в грязь. И такая чернота кругом — как будто ты уже помер.
Но почему-то казалось Лехе все время, что подует ветер и поднимет нижний край занавески, и там окажется день, а эта ночь — только обман. Свет совсем близко — протяни руку. Настоящий дневной свет. Нереальность происходящего была удивительна. Леха сам порой сомневался: а он ли это стоит здесь и копает землю? Или это снится ему?
Пора: могила уже по пояс. Леха взял со дна давно подобранный камень. Небольшой, как раз помещается в кулаке. Хорошо лежит. А лопату придется метнуть — что в ней проку, пусть хоть внимание отвлечет. А уж дальше — дальше как получится. Не поворачивая головы, краем глаза, Леха следил за задремавшим Добрым Днем. Сейчас. Пора.
В темноте где-то далеко лязгнуло железо. Послышался глухой удар. Леха, Коля и Добрый День одновременно повернулись на звук.
С холма, переваливаясь с боку на бок на колдобинах, катился джип. Секунду спустя из-за гребня выскочил второй и запрыгал под уклон, отрываясь от земли сразу всеми своими четырьмя колесами. Первый так себе — рабочая лошадка, а вот второй разукрашен всласть: две выхлопные трубы, справа и слева, поднимаются из-под передних крыльев сразу наверх, вдоль ветрового стекла, над крышей салона загнуты назад, край косо срезан. Между ними — широкая планка с раллийными фарами: пять глазастых круглых фонарей. Впереди, как таран у крейсера, — лебедка. Разлапистые подножки во всю длину машины горят никелем. С хрустом цепляют и с корнем выворачивают кусты — пожухлый после зимы репейник. А резина! Бог мой, свет не видел такой широкой резины!
Качнув повисшей на радиаторе веткой — дорожным трофеем, чудище остановилось. Следом, капот к капоту, прямо к недокопанной могиле подполз второй джип. Одновременно хлопнули дверцы, синхронно на землю выскочили шесть человек. Выстроились полукругом перед «BMW».
Последним вылез приземистый и широкий мужик лет тридцати пяти. Он огляделся: в холодный воздух от теплой земли поднимался туман, казалось, земля дымится у них всех под ногами. Сплюнул в сторону от могил, потом почесал толстую волосатую шею; воротник расстегнут — на такой шее никакую рубашку не застегнешь. Обернулся к оставшемуся сидеть на заднем сиденье деду в телаге и красной кепке:
— Они?
Дед еще раз посмотрел вперед. Подумал. Как будто на нашем кладбище в три часа ночи полным-полно отморозков.
— Да. Это они.
Тогда пахан осмотрел всю троицу еще раз. И чего им, нехристям, по ночам не спится? Безобразничать, кроме как на кладбище, негде? Совсем у людей крыша съехала…
Час назад он сидел и горько думал, что вот жить ему на Москве негде. Совсем негде. А вот надо же из Москвы квартира к нему сама приехала. Дешевле он их не отпустит. Все, сволочи, отдадут. Молчат. Правильно молчат. Знают, придурки, что виноваты. Вдохнул воздуху побольше и вышел вперед.
Пахан открыл рот, чтобы начать разборку. Добрый День подпрыгнул и с пол-оборота навернул ему пяткой в нос. Не останавливаясь, прошелся кулаками по грудной клетке соседа. Он что-то еще успел сделать — прежде чем они свалили его на землю.
Они не поняли, что произошло. Они здорово запыхались, хотя каждый из них весил раза в два больше, чем Добрый День. Они не успели еще заметить, что на ногах их осталось только трое. Они продолжали думать, что их гораздо больше. Поэтому и попинали они его, лежачего, без особого энтузиазма — они не успели даже рассердиться. Так, для порядка. Все равно уже дохлый.
Один из них, по имени Саша, вытер кровь с рассеченного и гудящего лба и вспомнил, как однажды, по молодости, шел вечером к девчонке. Хороша была девка, надо сказать. Время — часов десять, не раньше. Тротуар вдоль Садового кольца пуст. Он один. Никого больше. Надо перейти улицу перед магазином «Людмила», и все, уже пришел. До перекрестка — десять шагов.
На светофоре стояло несколько машин. Переключился сигнал с красного на зеленый. Увидеть, что именно произошло, Саша не смог, хотя смотрел прямо вперед. Удар, негромкий скрип. Все.
«Восьмерка» осталась стоять поперек полосы, заднее левое колесо повернуто на девяносто градусов. Мужик за рулем осел и не шевелится. Ребята вручную откатывают «пятерку» на обочину — сама она уже не идет, из капота летит пар. Еще двое выскочили из «Нивы», обошли ее кругом, потом отогнали машину на тротуар. А вот еще мужики стоят между багажником и капотом двух черных «Волг», что-то выясняют.
Всех делов-то — одна секунда. Вот они стояли на светофоре. Вот сменился сигнал. Все было хорошо. Все куда-то спешили, у всех на вечер был план. Одна секунда все поменяла. И когда разогнаться-то так успели, чтоб заднее колесо на «восьмерке» почти вывернуть?
