Сергей Волков - Пасынок судьбы. Искатели
Профессор полусидел на кровати, сухой, седенький, с тяжелыми мешками под глазами. Я видел его на фотографиях и поразился перемене, сделанной болезнью. Больше всего изменились глаза - они напоминали два высохших родничка, в которых раньше ключом била жизнь, а ныне от них остались лишь мутные лужицы.
Мы поздоровались и сели на стулья. Борис вытащил из сумки пакет с яблоками из своего сада.
- Денис Иванович, это вам! Профессор слабо наклонил голову.
- Спасибо!
Когда он говорил, двигалась только левая часть лица, правая, парализованная, оставалась неподвижной, и казалось, что на профессора надета какая-то нелепая кривая маска.
Надежда Михайловна подсела к мужу.
- Денис, вот это Боря! Вы с ним вместе были в последней экспедиции. А это Сергей, друг Николая, Коли, я тебе рассказывала.
Профессор снова наклонил голову, заволновался, губы его затряслись.
- Борис, расскажите еще раз, как все было!
Очень серьезным голосом Борис начал рассказывать про их совместные раскопки, упоминая незнакомые мне места и употребляя неизвестные термины. Наконец он дошел и до кургана на берегу Тобола, детально описал, как они вскрыли свод кургана, что обнаружили при этом, потом виновато закончил:
- Больше я ничего не знаю, Денис Иванович! Вы отправили меня в Москву, с «хабаром», и что там дальше случилось, мне известно только с чужих слов.
Профессор на секунду замер, потом вдруг резко и нелепо взмахнул рукой.
- Проклятие! Ни-че-го! Не помню ничего! Эх…
Мы с Борисом сидели, напоминая две статуи - невыносимо видеть, как еще совсем недавно полный энергии и сил человек превратился в развалину, ослабев и умом, и телом…
Профессор откинулся на подушку и тихим голосом сказал:
- Наденька, я устал… Скажи ребятам, что, к сожалению, я ничего не помню…
Из уголка левого глаза больного выкатилась мутная стариковская слеза. Пора было уходить…
Мы одевались в прихожей, пряча друг от друга глаза. Надежда Михайловна, вышедшая нас проводить, стояла, опустив руки, горько смотря перед собой. Мне вдруг пришла в голову одна мысль, и я спросил напрямик:
- Надежда Михайловна, а вам незнакома фамилия «Судаков»?
Она оживилась.
- Петя? А как же! Очень культурный, воспитанный и очень умный молодой человек. Денис Иванович высоко ценил его, можно сказать, покровительствовал. Да я вам больше скажу: когда Петя лет двенадцать назад пострадал за убеждения, и его выслали из Москвы, за сто первый километр, именно Денис Иванович в тайне от всех поселил Судакова у нас, в Корьёве!
- Где? - чуть не хором спросили мы с Борисом.
- В Корьёве! - удивленно повторила Надежда Михайловна. - У нас там дом, на берегу Угры. Это Смоленская область, Вяземский район. Да вот он, на фотографии! Большой, хороший дом, с двумя печками, только водопровода нет, а так - просто дворец! Петя жил там года два, потом он уехал, а в начале девяностых снова появился, и опять жил у нас, в Корьёво. По-моему, у него даже остались ключи от дома…
* * *
Когда мы вышли на улицу, Борис тут же накинулся на меня:
- Ты дом запомнил?
- Ну… - не очень уверено кивнул я, воссоздавая в памяти виденный на фотографии здоровый деревенский пятистенок с перестроенным под мансарду чердаком и шиферной двускатной крышей, украшенной на коньке деревянным петушком.
- Надо ехать в это Корьёво! - решительно сказал Борис. - Я уверен - Судаков там!
- Но Слепцов же сказал - он удрал за границу!
- Слепцов, Слепцов… - раздраженно передразнил меня Борис. - Ты же видишь, как этот «Мистер Рыба» действует - Леднева он кинул, а у профессора оставил о себе добрую память. Значит, предполагал, гад, что домик ему понадобится! И ключи не вернул - думаешь, случайно?
Я посмотрел на искателя, которого буквально трясло от накатившего охотничьего азарта, и сказал:
- Ну, хорошо! Пусть даже все так, как ты говоришь! Давай позвоним Слепцову и расскажем ему все!
- Опять ты со своим Слепцовым! - поморщился Борис. - Они только спугнут его, эти скорохваты! Нет, я предлагаю другой план: мы с тобой приезжаем в Корьёво инкогнито, поселяемся у какой-нибудь бабули, устанавливаем за домом скрытое наблюдение, и выясняем, там Судаков или нет.
- А если там? - угрюмо спросил я, ругая себя за то, что не задавил идею Бориса в зародыше, невольно начав обсуждать детали.
- А если он там - мы его… - Борис воровато оглянулся, сунул руку в сумку и вдруг вытащил черную, рубчатую гранату-«лимонку». - Видал?! «Ф-1»! Долбанет так, что одни подметки останутся!
- Где ты ее взял? - изумленно и испуганно спросил я.
- Купил! По случаю! - улыбнулся Борис, пряча гранату в сумку. - Ну, так как, ты поедешь?
- У меня в четверг собеседование - я вроде бы работу нашел! - ответил я, твердо решив отговорить Бориса от этой дурацкой затеи - ну что за напасть, право-слово! Не дети ведь уже, взрослые люди, а занимаемся не пойми чем!
- Так до четверга мы вернемся! - уверенно сказал Борис. - Смотри: мы сегодня там, ночью - наблюдаем, завтра днем - наблюдаем, и… Короче, в среду вечером вернемся, я тебе обещаю!
- Но ты хоть знаешь, где это? - я понял, что решимость Бориса непоколебима.
- Так ты что, не слышал? Смоленская область, Вяземский район, деревня Корьёво! А дом мы найдем по памяти! Ну, или спросим, на худой конец!
- А как туда добираться?
- С Белорусского вокзала - электричкой до Вязьмы, а там автобусом! Да не ссы, старик - язык до Киева доведет!
Я задумался. С одной стороны, сильно сомнительно, чтобы Судаков прятался так близко от Москвы, а с другой - неплохо было бы съездить в деревню, отдохнуть, развеяться на природе. Как там все обернется - это бабушка надвое сказала, а когда еще мне удастся выбраться из Москвы?
- Паганелю будем звонить? - оттягивая время, спросил я.
- Да ты что, забыл? Он же свалил в Германию! Поедем вдвоем!
Я опять задумался. Ехать? Не ехать?
- Ну, чего? - теребил меня Борис, заглядывая в глаза. - Едем?
Я решительно кивнул:
- Ладно! Поехали! Уговорил!
* * *
Мы заскочили ко мне, перекусили, я переоделся в походно-спортивную одежду, захватил умывальные принадлежности и только тут вспомнил:
- Э-эх! Голова садовая!
- Что случилось? - удивленно воззрился на меня Борис.
- Я забыл презентовать Надежде Михайловне ликер!
- Действительно, голова садовая! - согласился со мной Борис. - Ладно, не расстраивайся, возьмем с собой! Пейзане будут рады!
- Кто?
- Ну, пеоны… Да деревенские жители, неуч!
Белорусский вокзал встретил нас шумной толчеей, гомоном и неразберихой, всегда встречающейся там, где собирается много народу. Шныряли нищие, беспризорники, у табло табунились какие-то беженцы-каракалпаки с чумазыми, вшивыми детьми на руках, мимо чинно прохаживались благодушные стражи порядка…
Мы благополучно успели на трехчасовую электричку и даже умудрились занять сидячие места. Вагончик тронулся, перрон остался, мимо поплыли московские улицы, мы переехали Москва-реку, потом потянулись громады новостроек, спальные районы Крылатского, слева, вдалеке - Троекурово, и, наконец, минув МКАД, электричка покинула столицу, резко набирая скорость.
До Вязьмы нам предстояло «трюхать», как выразился Борис, полных три часа да еще и с хвостиком.
Я, утомленный позавчерашней пьянкой и полубессонной ночью в квартире Паганеля, вскоре уснул, привалившись головой к подрагивающей стенке вагона, а Борис вставил в уши наушники плеера, врубив его на полную громкость - аж мне было слышно!
Проснулся я от толчка - электричка остановилась.
- Где это мы? - хриплым спросонья голосом спросил я, крутя головой.
Пока я спал, стемнело, и за грязным окном лишь светились сквозь ненастный осенний мрак тусклые фонари.
- Можайск! - ответил Борис, переворачивая в плеере кассету. - Часа два ты продрых, поздравляю! Всегда завидовал людям, которые могут спать в дороге - не так скучно.
- Борь, что ты слушаешь? - осведомился я, потягиваясь и разминая уставшее после сна на жесткой лавке тело.
Вместо ответа искатель молча вставил мне в ухо наушник и нажал кнопку. В ухе зашипело, заиграла музыка, и высокий, резковатый голос запел:
Стол для письма. Для одного.
Для чтения или писания.
Настольной лампы полыхание,
Давно не мытое окно…
Звенит вольфрамовая нить!
Ковер от пыли сполз со стенки.
Я чую смерть, дрожат коленки.
О, Боже! Пить или не пить?!.
Прочел письмо, налил мадеры
И плюнул. На дощатый пол.
Как разум мой, он пуст и гол,
И нет ни версии, ни веры…
Мой Бог, безносая, угрюм.
Тебе, пожалуй, сломит шею.
Уйди! Я от вина дурею
И извергаю смрад и шум.
Сижу. Как Байрон, весь в тоске.
Гнетут бумажные застенки.
Опять про смерть и про коленки,
