Александр Бушков - Волчья стая
– Есть, – ответил он сухо.
– А что можно сделать? Неужели не выйдет как-нибудь с ними договориться? Вадим, стоит постараться…
– Отвяжись, – ответил он злым шепотом, словно бы уже и не воспринимая ее в качестве реально существовавшего создания из крови и плоти. – Спи давай. Есть шансы, что-нибудь придумаем…
– Что?
– Спи, стерва! – шепотом рявкнул он.
Снаружи, неподалеку, все еще раздавались развеселые пьяные песни. Нечего было и думать пробираться к клубу…
Глава одиннадцатая
Мера в руке своей
Утро никаких поганых неожиданностей не принесло – сначала выгнали на аппель и устроили рутинную перекличку, потом погнали к воротам, где облагодетельствовали черствым хлебом и жидкой баландой, которую пришлось потреблять без ложек под хохоток и оскорбления тетки Эльзы, искренне наслаждавшейся происходящим, советовавшей не умничать, а поставить миски наземь и без затей лакать по-собачьи.
Потом в их барак в сопровождении двух вооруженных эсэсовцев заявилась Маргарита. Сердце заранее тоскливо сжалось в ожидании очередных пакостей, но обошлось – их всего лишь согнали в угол, где они и стояли под прицелом «Моссберга», а Маргарита взялась обрабатывать рану стонущему Доценту. Чокнутая она там или нет, но к медицине явно имела некоторое отношение – очень уж ловко, сноровисто срезала ножницами штанину и поменяла повязку, сделала парочку уколов. Встав с нар и небрежно смахнув на пол гнойный бинт, стянула резиновые перчатки, оглядела узников и наставительно сказала:
– Видите, какое гуманное обращение с теми, кто твердо решил покаяться и сдать неправедные ценности? Чистейшей воды гуманизм. Делайте выводы, козлы вонючие… целее будете. А ты, сраный потрох, живенько собирайся и шагай со мной. – Она недвусмысленно ткнула пальцем в Вадима. – Пора потолковать по душам…
…На сей раз его подтолкнули прикладом к другому бараку, стоявшему на отшибе. В старые времена здесь, видимо, помещалось нечто вроде общежития для воспитателей и прочего персонала – по обеим сторонам насквозь пронизывавшего барак коридора имелось множество дверей. Из-за одной доносились тягучие, больше похожие на мычание стоны, оставлявшие впечатление, будто человек уже миновал некий порог страха и боли и сам не осознает, что беспрестанно воет.
Он невольно шарахнулся, конвоир загоготал за спиной:
– Не писай заранее, мочу побереги…
Когда его втолкнули в комнату, с первого взгляда стало ясно, что шутки кончились – посреди красовалось неуклюжее, но сколоченное на совесть кресло из необструганных досок, с него свисали ремни для рук и ног. Тут же, на столь же грубом столе, посверкивали никелем целые россыпи непонятных инструментов, от которых он побыстрее отвернулся. Увидел темные пятна на полу, и засохшие, и почти свежие, вдохнул невообразимый запах дерьма и какой-то кислятины. Поневоле замутило. Но его уже тыкали в спину прикладом:
– Раздеваться, тварь!
Совершенно голого толкнули в кресло, прихватили ремнями руки и ноги. Появился Гейнц, сел в углу, поставил рядом с жутким набором пыточных штучек бутылку коньяка и налил себе полстакана.
Маргарита с невозмутимым лицом уселась за небольшой столик, где лежал только чистый лист бумаги с авторучкой посередине, неторопливо выпустила густой струей дым, уставилась на Вадима с сумасшедшим весельем в смеющихся глазах:
– Ну, передумал, хилый росток капитализма? Где денежки?
– Где комендант? – спросил он, сам не понимая, зачем.
– Кишки на подоконник наматывает такому же, как ты, – сказала Маргарита. – Обойдешься без коменданта… Где триста тысяч баксов? Адресок и подробные комментарии…
– Послушайте, – сказал он сердито, – а собственно, с чего вы взяли, что эти триста тысяч вообще существуют в природе?
Маргарита дернула указательным пальцем, делая знак эсэсовцу, чье сопение слышалось за спиной. Правое ухо Вадима тут же пребольно стиснуло нечто вроде холодных, покрытых мелкими зубчиками, длинных тисков. Над головой раздалось:
– Сейчас нажму посильнее, ухо и отлетит…
Низ живота обдало непонятное тепло, он не сразу понял, в чем дело. Оказалось, позорно обмочился. Вокруг хохотали в три глотки.
– Описялся пупсик, – констатировал Гейнц. – Ничего, он у нас еще и обкакается… Неаккуратный все же народ, никакого светского воспитания, все кресло загадили. Отхватить ему ухо, в самом-то деле? Ну зачем ему два уха?
– Получится несимметрично, – пожала плечами Маргарита.
– Ну и что, фрейлейн? Совершенно в японском, несимметричном стиле. – Гейнц встал, подошел совсем близко и небрежно плеснул Вадиму в лицо остатки коньяка из стакана. – Что заскучал, падло? Не журись и не писяйся, это просто-напросто наступил наш маленький Апокалипсис. – И звучно, с чувством, помахивая в такт стаканом, возгласил: – Я взглянул, и вот конь вороной, и на нем всадник, имеющий меру в руке своей… И я взглянул, и вот конь бледный, которому имя смерть, и ад следовал за ним… – заглянул Вадиму в лицо и ухмыльнулся: – Черти выскочили из-под земли, понятно тебе, купчишка? А от чертей открещиваться ты не умеешь ничуточку, откуда тебе уметь?
На какой-то миг Вадим и впрямь готов был поверить в это полусумасшедшее откровение: черти полезли из-под земли, где оказалась тоньше всего земляная крыша преисподней, там и лопнуло, и никто не знает молитв и заклинаний…
– Давай сучонку, – распорядилась Маргарита.
Тут же втолкнули Нику, быстро, чуть ли не на ходу, сорвали нехитрую одежду, обнаженной поставили под огромный ржавый блок, привинченный к потолку. Крепко связали запястья, закрепили веревку где-то в углу так, что Ника стояла, вытянувшись в струнку, едва касаясь подошвами грязного пола.
Маргарита подошла к ней и небрежно пощекотала авторучкой живот:
– Ласточка моя, у мужа есть триста тысяч баксов?
Ника часто-часто закивала.
– Вот видишь, а ты мне врал… – обиженно протянула Маргарита. – Разве это прилично – нагло врать даме? Он ведь тебе хвастался этими денежками, а?
– Д-да…
– А где они, сладенькая моя?
– У кого-то в коттедже… Не знаю… Я правда не знаю! – истошно закричала Ника. – Не знаю!
– Ну-ну-ну-ну-ну! – Маргарита похлопала ее по щеке. – Я тебе верю, лапонька, успокойся, сладенькая, – с мечтательной улыбкой погладила Нику по животу и поиграла пальцами в самом низу. – Ты себе не представляешь, с каким удовольствием я бы наплевала на все эти докучливые обязанности и вновь с тобой уединилась в нашем гнездышке, да ничего не поделаешь, служба… – Отошла, уселась на край стола и, вытянув ногу, носком блестящего сапога ткнула Вадима в подбородок. – Слышал? Есть денежки, куда ж им деться… Неужели тебе эту куколку совсем не жалко? Ей сейчас больно делать будут… – Она поморщилась, услышав истерический всхлип Ники. – Помолчи, звездочка ясная, а то я тебе самолично язычок ножницами отрежу… Может, и не буду. Шарфюрер… – протянула она с прямо-таки детской обидой. – Как я ни стараюсь, он молчит, козел. Ну сделайте что-нибудь…
Гейнц залпом осушил наполненный на четверть стакан, браво рявкнул:
– Попытаемся что-нибудь придумать, герр штурмфюрер!
Не спеша, вразвалочку подошел к Нике, звонко похлопал по голому животу, кривляясь, будто двойник какой-то новой эстрадной звезды (Вадим забыл название рок-группы), пощекотал за грудь, с чувством продекламировал в мертвой тишине:
И не увидите вы жен
в порочных длинных платьях,
что проводили дни, как сон,
в пленительных занятьях:
лепили воск, мотали шелк,
учили попугаев
и в спальни, видя в этом толк,
пускали негодяев…
Ника смотрела на него с ужасом, беззвучно всхлипывая. Он заглянул ей в глаза, ухмыльнулся:
– И никакого хамства, что характерно. А бывалоча выходит такая вот стерва из импортной тачки, дыша духами и туманами, и не дай бог попробовать с ней познакомиться. Посмотрит, как рублем ударит, и нежным голоском проворкует: «От вас, любезный, портянками пахнет…»
– Я же вас никогда не видела… – пролепетала она.
– А какая разница, звезда моя? Тенденция, однако…
Гейнц зашел ей за спину, неторопливо спустил штаны, грубо накрыв ладонями груди, притянул к себе, через секунду она вскрикнула на всю комнату, задергалась, пытаясь вырваться, по исказившемуся лицу ручейком текли слезы.
– А потом еще одного позовем, – невозмутимо сообщила Вадиму Маргарита, раздувая ноздри в некотором возбуждении. – И еще одного, такая очередь потянется…
Он сидел, стиснув зубы. Ника колыхалась в такт грубым толчкам, охая от боли. Гейнц хрипловато хохотнул:
– Что ж ты женушку в очко не пользовал? Совершенно неразработанная жопка…
И продолжал стараться, шумно выдыхая воздух, нагнув Нику к полу, насколько позволяла веревка. Маргарита не сводила с них затуманившихся глаз, водя языком по губам, происходящее казалось Вадиму уже совершеннейшей нереальностью, в самом деле напоминавшей ад, – и он в каком-то оцепенении смотрел, не отрываясь. И вдруг ощутил совершенно неуместное ощущение…
