Андрей Дышев - Чего не хочет женщина
– Ну-ка, солнышко, – обратился он к Климу, – выкладывай, где эти твои нудисты обитают?
Клим признался, что неудачно ответил на неудачный вопрос и никогда ни у кого не лечился от СПИДа по той причине, что бог уберег его от этой скверной напасти.
– Это хуже, – произнес Артаусов, зубами открывая пробку из ополовиненной бутылки чилийского вина.
– Это лучше, – возразил директор. – Раз нудистов нет, значит, надо сделать так, чтобы они были. Спрос есть, должно быть и предложение.
– Грешно дурить больных людей, – запивая слова большими глотками, произнес Артаусов.
– А кто сказал, что мы будем их дурить? – взвился директор. – Я сказал? Я разве говорил, что мы будем их дурить? Мы будем их лечить!
– А вот это уже святое дело! – согласился Артаусов, часто моргая, словно ему в глаз попала какая-то дрянь. – Правильно! Где бы нам только нудистов с медицинским образованием найти?
– А чего их искать? – вопросил директор, метнулся к книжному стеллажу и снял с него пухлый томик, исполненный в загадочных багрово-черных тонах. – Вот… вот… только издали. Методики лечения всех болезней от народных целительниц госпожи Мариэтты, госпожи Маргариты и мадам Абрау-Дюрсо. Читаю: «Мы излечиваем геморрой, слабоумие, СПИД, алкоголизм, ожирение…» Слышали: СПИД излечивают! Замечательные женщины! Вот их фотографии… А лица, лица какие одухотворенные! В рамках не умещаются… Сразу видно, что честные и бескорыстные гражданки. Надо немедленно позвонить им, пусть собираются срочно выехать в Бурятию. Будем открывать медико-магический центр имени Клима Нелипова «Бурятский Нудист».
– Гениально, шеф! – не сдержал восторга Артаусов и обнял Клима.
– Дай-ка и я его обниму, – с завистью произнес директор и, отпихнув Артаусова, тоже прижался к груди Клима.
– Климушка, ты настоящий друг! – выпалил Артаусов, прижимая ладонь к сердцу. Он хотел еще что-то добавить, но от избытка чувств не нашел подходящих слов.
– Он просто… просто… – сказал директор, тоже с большим трудом подыскивая определение, – он просто классный парень! Сейчас… сейчас…
В порыве чувств он заметался по кабинету, выбирая, что бы подарить Климу, заглянул под стол, пробежал глазами по книжным стеллажам, потом сунул руку в карман и вынул горсть мятых купюр.
– Вот… вот… – приговаривал он, разглаживая стодолларовые бумажки. – Вот даю тебе триста баксов просто так! Просто так, от чистого сердца!
– И я бы дал, да у меня с собой денег нет, – поклялся Артаусов, хлопая себя по карманам.
Климу стало совестно. Получилось так, будто он вымогал у Артаусова деньги. Это чувство вины он нес в себе до самого дома, придумывая, как бы отблагодарить своих дорогих издателей, но так и не придумал, потому что около подъезда его стали атаковать поклонники, врачи, больные и представители правозащитных организаций. Спасибо консьержке, которая ринулась на толпу с лопатой для чистки снега и закрыла Клима своим телом.
Было время обеда, и китайский повар уже накрыл в столовой. Кабан то ли дремал над тарелкой, то ли внимательно рассматривал фиолетовые шарики, усыпанные пупырышками из теста, и никак не отреагировал на появление своего работодателя. Клим кашлянул, сел за стол, пожелал Кабану приятного аппетита, и только тогда Кабан поднял голову. Можно было подумать, что он не узнает Клима; его водянистые глаза были пусты, и казалось, что сквозь них внутрь черепа свободно проникает дневной свет.
– Ах да! – по-своему понял странное поведение Кабана Клим, хлопнул себя по лбу и полез в карман. Вынул подаренные ему доллары и протянул Кабану. – Это тебе на четыре дня вперед.
Но Кабан при виде денег вовсе не оживился. Он отодвинул от себя тарелку, так и не прикоснувшись к еде, налил в пустую соусницу женьшеневой настойки, которую привезла Таня, и, не поднимая глаз, пробурчал:
– Не надо денег… Я уезжаю.
– Куда?
– Домой.
– Вот те на! – удивился Клим. – С какой стати? Я тебе мало плачу? Хорошо, с сегодняшнего дня я буду платить тебе по три тысячи.
– Куда мне столько денег? – пожал плечами Кабан и стал вытаскивать из кармана толстые пачки. – Я столько не пропью. Забери их обратно. А я уеду.
Клим подсел ближе к Кабану.
– Ты понимаешь, что тебе никто и никогда больше не заплатит таких денег? – спросил он.
Кабан не ответил и выпил. Соусница мало подходила для этого, и настойка проливалась мимо рта на скатерть.
– Хреново мне тут, – попытался он объяснить свое настроение. – Кто я такой в этой Москве? Только людей пугаю. А там меня все знают, и в «Алике» я чувствую себя хозяином. – Я буду платить тебе по четыре тысячи, – предложил Клим, уверенный в том, что Кабан хитрит и пытается выжать из него побольше денег.
– Да на что мне твои тысячи? – скривился Кабан. – Здесь они как бумага для сортира. Я цены их не чувствую. А вот когда в «Алике» сидишь и последнюю мелочь из карманов выгребаешь, то даже копейка своей тяжестью руку оттягивает. Знаешь, как приятно, когда на последний стакан наскрести удается! Водка сладкой кажется.
– Да что ты со своим «Аликом»! – возмутился Клим. – Свет клином на нем сошелся, что ли? Ты в Москве, понимаешь? И с приличными деньгами. Здесь все можно! Хочешь, пей, хочешь, ешь, хочешь, в казино играй!
– Да на фиг мне твое казино сдалось! – крикнул Кабан и вдруг завыл дурным голосом: – Я домой хочу! Я по «Алику» соскучился!
«Ну и пусть катится! – подумал Клим. – У меня и без него дел невпроворот!»
Все ближайшие дни у Клима в самом деле были расписаны едва ли не по минутам. Сегодня его ждали на телевидении, где Клим должен был принять участие в записи популярной шоу-программы, на радио, где он обещал дать интервью, в клубе Изящной Словесности в качестве почетного гостя, в крупнейшем книжном магазине, где он должен был открыть новый отдел, полностью посвященный его творчеству, и, наконец, на банкете в ресторане «Метрополь», куда его пригласил малоизвестный провинциальный миллионер, чтобы выпить с Климом на брудершафт и тем утереть нос своим друзьям. Клим даже не простился с Кабаном, поменял рубашку, на ходу сунул в рот королевскую креветку, сдобренную ткемалевым соусом, и спустился к ожидающей у подъезда машине.
Он настолько уже привык к тому, что его книги выходят как бы сами по себе, без его участия и каких-либо умственных затрат, что ни разу за весь насыщенный вечер не задал себе вопроса, а кто же теперь вместо Кабана будет добывать тексты. Задуматься над этим его вынудил Артаусов, позвонивший вечером следующего дня.
– Климушка, ягодка ты наша! Что там у тебя случилось? Наборщицы второй день сидят без работы!
Клим мысленно выругался и стал ковыряться антенной мобильника в ухе. Он сидел в президиуме Четвертого всемирного симпозиума работников культуры и готовился к получению почетного диплома. Про Кабана, как и про диктофоны, в которых телохранитель-дезертир приносил воспаленный бред пациентов психиатрической больницы, Клим уже успел забыть, и звонок Артаусова испортил ему настроение.
– У меня нет времени, – зашептал Клим в мобильник. – Я сейчас на симпозиуме, а потом еду на телевидение.
– Ты что, кормилец ты наш! – заволновался Артаусов. – А книги кто писать будет? У меня в плане на эту неделю стоит очередной «Харри Фоттер». Уже название одобрено: «Унитазный флюид». Но от тебя пока не пришло ни строчки!
– Да погодите вы со своими флюидами! – шепнул Клим и отключил телефон, потому как началось вручение почетных дипломов и Клима вызвали первым.
Утром следующего дня, когда Клим собрался идти на массаж, на пороге квартиры появились четверо мужчин почтенного возраста.
– Нас прислал Артаусов, – сказали они.
На корреспондентов, которые протоптали широкую тропу в дом Клима, они совсем не были похожи, но Клим все-таки впустил их в прихожую и позвонил Артаусову.
– Да, я их прислал, – сказал специалист по авторам. – Это литературные рабы… Нет, ты не ослышался, именно рабы. Они умеют писать на любую тему. Расскажи им, что, сколько и в какие сроки надо написать, и они все сделают.
Рабы маячили в сумеречной прихожей белыми бородами, ожидая каких-либо команд от Клима. «Во те раз! – подумал Клим, обуреваемый одновременно чувством жалости и желанием покомандовать рабами. – Не сотрудники, даже не наемники, а рабы! Выходит, я теперь рабовладелец!»
Он пригласил их в гостиную, и мужчины дружно зашуршали свертками и пакетами, доставая домашние тапочки. Они сели на диван, плотно прижимая колени и нервно покашливая. Все были вооружены ручками и блокнотами, только самый бедный, с одной линзой в сломанной оправе, теребил в пальцах огрызок карандаша, а записывать собирался на разрезанных салфетках, наверняка украденных из какой-нибудь столовой. Позже Клим узнал, что это писатель Алексей Федоров, повести которого о молодых рабочих когда-то входили в школьную программу. Самому молодому рабу еще не было шестидесяти, в далеком прошлом он был главным редактором комсомольско-молодежного журнала. Еще один когда-то был политическим обозревателем какой-то крупной политической газеты. Последний раб был поэтом, он писал стихи для военных газет, и одно из его стихотворений даже как-то перевели на вьетнамский язык, положили на музыку, и эту песню исполняли вьетнамские первопроходцы джунглей.
