Олег Приходько - Личный убийца
— Да оно же у меня в кармане было! Я специально взял, чтоб тебе показать, а потом забыл!
— Подари! Непременно Каменеву покажу!..
Потом они отправились спать, но долго еще не засыпали. Решетников рассказывал сыну, как дядя Женя Столетник искал девочку по имени Полетт Марше, путаясь в названиях чужих городов и именах.
ГЛАВА 19
Следователь Кокорин в управлении популярностью не пользовался. Отчасти потому, что пришел в прокуратуру из ФСК в тот период, когда у комитета забрали следственную функцию; отчасти — по причине собственной скрытности. Он держался особняком, в гости никого из сослуживцев не звал и сам ни к кому не ходил, избегал даже междусобойчиков в кануны торжеств. Знали о нем немного: учился на факультете психологии, затем — на юридическом в МГУ, преподавал одно время на курсах повышения квалификации работников КГБ и, поговаривали, написал даже книженцию по невербальному общению с подследственными с грифом «Для служебного пользования». Здесь, в облпрокуратуре, не знали, что отец Кокорина Михаил Григорьевич работал в аппарате ЦК. Сам Алексей Михайлович не хотел, чтобы об этом знали, потому что относил своего отца к людям порядочным, убежденным, и опасался, что на нем поставят клеймо «аппаратчик»: отец отличался от тех, кого сегодня принято охаивать, компетентностью, интеллигентностью и искренне, мучительно переживал искусственный и неоправданно резкий поворот истории вспять: «Если караван внезапно поворачивает в обратную сторону, — говорил он сыну, — то впереди оказывается хромой верблюд».
Визит к Богдановичу и Решетникову показал, что допрос первого необходимо тщательно подготовить; именно поэтому Кокорин перенес его на среду, а весь вторник с утра до поздней ночи мотался по городу, проделав тот же путь, которым до него шли Каменев и Решетников (в том, что сыщики отработали полученный аванс сполна, он уже не сомневался, зря только Решетников не рассказал всего, что ему было известно — сократил бы временные затраты). Ни к какому выводу Алексей Михайлович, однако, не пришел — он всегда сторонился каких бы то ни было умозаключений до полного выяснения обстоятельств, — не было и сколько-нибудь стройных версий. Были сомнения, и теперь эти сомнения предстояло развеять вдовцу Богдановичу.
«И пусть развеет, — искренне думал Кокорин, двигая мебель: свое глубокое и тяжелое кресло он поставил Богдановичу так, чтобы тот оказался к окну спиной, а к следователю — левым боком; себе же взял жесткий венский стул с инвентарным номером. — Пусть развеет!.. Зачем нервы человеку трепать? Он и без того пострадал: сидел в тюрьме (будет небось давить на этот факт своей биографии: «Вы думаете, если я сидел, то меня можно подозревать?»), надорвался на торговой работе (и это учтет наверняка: «Вы думаете, если я работаю в торговле, то на меня сыплется манна с небес?»).
Была ли у Богдановича поддержка «сверху»? Даже при особом таланте Архангельский торговый техникум и Московский годичный институт экономики и бизнеса едва ли послужили ему трамплином в стремительной карьере.
Опоздание на допрос следователь расценил не как недисциплинированность (сослуживцы характеризовали Богдановича как человека жесткого и пунктуального), а как нетактичный прием.
Он достал из портфеля кассетный аудиомагнитофон — подарок ребят из техотдела ФСК. Вещица размером с покет-бук включалась автоматически при малейшем шуме и отключалась через две секунды после последнего звука. Магнитофонная запись позволяла сэкономить на оформлении протокола в присутствии свидетеля, хотя кредо и опыт Кокорина предполагали визуальные наблюдения: пантомимика составляла предмет его научного интереса. Взгляды и жесты позволяли получить шестьдесят процентов информации, словам же отводилось не более семи. Еще тридцать — тональностям и интонациям, так что последующее прослушивание магнитофонной записи иногда приводило к открытиям.
Факт он считал вещью настолько же «упрямой», насколько и «голой»: из верных фактов можно выстроить ложные выводы.
— Прошу простить за опоздание: попал в «пробку». — Тусклый взгляд, слегка замедленная речь, приглушенный голос должны свидетельствовать об угнетенности вдовца.
— Присаживайтесь, Леонтий Борисович. Нет, не сюда — вот сюда, в кресло. Здесь вам будет удобно.
Эмоциями повелевает правое полушарие, логикой — левое. Каждое координирует разноименную сторону тела. То, что человек старается продемонстрировать, отображается на правой половине лица; что переживает реально — на левой. Именно поэтому Кокорин так установил кресло: его интересовало то, что представляет собой Богданович на самом деле.
Пауза. Кассета в магнитофоне замерла.
— Цель нашей с вами встречи понятна? — завертелась снова.
— Не совсем. — Богданович сбросил ворсинки с рукава, коснулся перламутровой запонки на черной траурной рубашке со стоячим воротничком.
«Нервничает», — сработал детектор лжи в Кокорине.
— Впрочем, да, понятна. Что ж тут непонятного: хранение незарегистрированного пистолета и, как следствие, смерть… Смерть… — Богданович поперхнулся и замолчал. Голова опустилась, последовал надрывный выдох.
— Как следствие — следствие, — скаламбурил Кокорин и улыбнулся: — «Окорочка к окорочкам, а раковые шейки — в сторону».
Пристальный взгляд. Наклон головы — пробуждение интереса.
— Почему как следствие-то, Леонтий Борисович? Незарегистрированное оружие, почитай, есть сегодня в каждом втором доме. Не все же оно срабатывает?
— Что… вы хотите сказать?
— Только то, что сказал: незаконное хранение вами оружия и боеприпасов — одно, смерть Киры Михайловны — другое. Давайте все-таки поищем причину ее самоубийства, а не следствие? — Кокорин достал из стола позолоченный портсигар, раскрыл и придвинул к Богдановичу.
«Интересно, что он не отреагировал на оценку «самоубийство», как будто это уже доказанный факт».
— …Или убийства.
Глаза Богдановича сузились.
— А что, вы допускаете, что это могло быть убийство? — проговорил он с удлиненными паузами, демонстрируя недоверие.
— Я допускаю.
— У вас есть основания?
— Есть установленный факт смерти вашей жены. И заключение патологоанатома. Смерть наступила в результате проникающего ранения в область головы. Если мы докажем…
— Кто это «мы»? — Настойчивый взгляд в глаза с резко сузившимися зрачками, обрывание чужой речи, отклон головы назад: враждебность.
— Я имею в виду следствие, — вежливо пояснил Кокорин. — Я же не один работаю над этим делом, есть баллисты и химики, трассологи и прочие специалисты. Пока в полной мере свою работу сделали только медики.
— И что, они считают, что это могло быть убийство?
Кокорин покачал головой:
— Они ничего не считают, они только дают заключение.
— Значит, вы так считаете?
Магнитофон отключился, пауза затянулась. Богданович взял сигарету и прикурил, воспользовавшись своей зажигалкой. Кокорин открыл фрамугу, посмотрел на улицу и вернулся за стол.
— Леонтий Борисович, а вы ведь сталкиваетесь со следствием не впервые, да? — побарабанив пальцами по столу, перелистнул досье.
— Зачем спрашивать о том, что вы прекрасно знаете, — недовольно сказал Богданович.
Струя дыма ушла в потолок.
— Ну, не так уж прекрасно.
— Вы хотели меня спросить о другом?
— Если я стану спрашивать вас о том, что мне хочется, то вы уйдете отсюда ровно через минуту. Но есть еще длинный перечень вопросов, которые мне необходимо выяснить. Очень длинный, Леонтий Борисович. Боюсь даже, что мы сегодня не уложимся. Поэтому давайте приступим. Итак, вопрос первый: привлекались ли вы ранее к суду?
— Привлекался к суду. Отбывал наказание по сто семнадцатой, части первой.
Кокорин удивленно приподнял брови:
— Да?.. В какое время?
— С восемьдесят седьмого по девяносто второй.
— Не знал. У меня вот тут на бумажке написано, что в это время вы служили в четыреста пятьдесят шестом управлении в Ленинске.
Богданович торопливо докурил и уселся, скрестив лодыжки, но отвечать не спешил, глядел в никуда, не желая «топить» себя обилием невостребованных слов («Вам надо, вы и доказывайте»).
— Я свое отсидел! — ухватившись за подлокотники, вдруг подался всем корпусом вперед. — Мне что же, всю жизнь людей сторониться или кричать на всех углах, по какой статье да за что?!
Кокорин, сдерживая усмешку, положил руки перед собой и, глядя на него, отчетливо произнес:
— Довожу до вашего сведения, что заведомо ложное показание наказывается лишением свободы на срок до одного года или исправительными работами на тот же срок, согласно статье сто восемьдесят первой Уголовного кодекса.
— Знакомо, — сник Богданович. Лоб его заблестел. — Но вы же понимаете, почему я не указал факта привлечения к суду в управлении кадров?
